18 августа 1958 года — официальная дата американской публикации самого знаменитого романа Владимира Набокова «Лолита». Книга принесла писателю не только славу, но и внушительный доход. При этом до сих пор роман принято включать в список самых скандальных произведений мировой литературы. «Лолита» была написана Набоковым по-английски, а потом автор сам перевел ее на русский. К этому времени писатель уже довольно давно не жил в России, и его русский был несколько искусственным. К 60-летию со дня выхода американского издания «Лолиты» «Лента.ру» попросила набоковедов Александра Долинина и Геннадия Барабтарло, а также профессиональных переводчиков с английского Виктора Сонькина, Анастасию Завозову, Максима Немцова и Юлию Полещук ответить на вопрос, что было бы, если бы им предложили сделать новый перевод «Лолиты».
Александр Долинин, филолог, профессор Университета штата Висконсин в Мэдисоне, исследователь творчества Владимира Набокова:
«Лента.ру»: Набоков и его переводы — что это такое?
Александр Долинин: Если говорить о принципах перевода, которые Набоков исповедовал и проповедовал в последние годы своей жизни, особенно после того, как перевел «Евгения Онегина», то можно сказать, что он был сторонником буквалистского подхода. На словах, во всяком случае. Хотя если мы посмотрим на историю всех его переводных работ, начиная с юношеских, то увидим медленную эволюцию. В молодости он переводил как раз довольно вольно.
У Набокова есть замечательное раннее эссе о Руперте Бруке, куда он включил пересказы и переводы стихотворений Брука. Это вольное переложение, часто сильно отклоняющееся от оригинала. Набоков пытался переводить Гете, посвящение к «Фаусту», переводил фрагменты «Гамлета», Мюссе, Рембо, потом — на английский — Пушкина, Тютчева, Фета, Ходасевича, даже Окуджаву, и все эти переводы отнюдь не буквалистские. Он и «Онегина» начал переводить в рифму и сохраняя размер, но потом отказался от этой идеи. По-видимому, этот опыт и привел его к мысли, что нужно переводить буквально.
С другой стороны, когда он переводил самого себя, его принципы не работали. Автоперевод — это не собственно перевод. Автор имеет полное право вносить любые изменения в свой текст, поэтому переводы самого Набокова или переводы, над которыми он работал вместе с другими переводчиками, — это почти всегда новые редакции. Что-то убрано, что-то добавлено, изменено. Иногда изменения очень существенные. Например, «Король, дама, валет» по-русски и по-английски — это два разных романа.
То же с «Лолитой». Он работал со своим текстом и вносил в него изменения, продиктованные разными причинами. Например, объяснял какие-то американские реалии. Или вносил объяснения и уточнения, связанные с самой структурой текста, его значениями, скрытыми смыслами, намеками, подтекстами. Мой любимый пример — это набоковский перевод английского слова «cheerleader», то есть девушки, которые танцуют в перерывах футбольного матча и перед ним.
Кажется, по-русски они теперь так и называются — чирлидеры.
Да, это слово вошло в русский обиход. А Набоков переводит одно слово так: «голоногие дивчины в коротеньких юбках и толстых свитерах, которые организованными воплями и гимнастическим беснованием поощряют студентов, играющих в американское регби». Чудесный перевод, да? Вместо одного слова больше десяти.
Когда Гумберт видит Лолиту едва ли не в первый раз в саду, он отмечает, что она в «синих ковбойских панталонах». Хотя тогда в русском языке уже вроде появилось слово «джинсы»?
Уже, конечно, «джинсы» были, потому что (буду предаваться воспоминаниям) в 1966-м и 1967 году, когда я учился в университете, а летом работал гидом-переводчиком в «Интуристе» с американцами, настоящие американские джинсы были моей мечтой. Некоторым переводчикам туристы их дарили, и я им отчаянно завидовал: это была вершина счастья. Так что слово уже появилось, хотя входило в язык медленно. Помню, что у меня был знакомый, чуть меня старше, он долго произносил его «джиМсы», потому что никогда не видел его написанным (смеется). Но Набоков, конечно, не знал, что слово уже входит в язык.
Он был оторван от языка. Например, у него губная помада — то есть lipstick — называется «губной карандашик». Он не знал, что «губная помада» вошла в русский советский язык. Насчет перевода «Лолиты» есть замечательная книжка, про которую как-то подзабыли. Ее выпустили в «Ардисе» два когда-то ленинградских, а потом американских филолога Александр Нахимовский и Слава Паперно. Они составили словарик An English-Russian Dictionary of Nabokov's Lolita, где собрали все случаи несловарных переводов Набокова: слов, словосочетаний и фразеологизмов, отличающихся от того, что нам дал бы словарь. Оказывается, таких случаев очень много. Например, обычное прилагательное «red» — «красный». В некоторых случаях Набоков и передает его как «красный», но в других — как вишневый, розовый, воспаленный, огненной окраски. Это уже не отсутствие подходящего слова или незнание современного русского языка, а авторский выбор. То есть он менял русский текст по разным соображениям.
Или вот, например, Набоков и его рассказчик часто по английски играют с выражением lo and behold- это что-то вроде русского «подумать только» или «надо же». Почему оно важно для Набокова в оригинале? Потому что там слышится lo — так многие зовут Лолиту, это сокращенное ее имя, звуковой знак ее имени. И вот в одном месте в русском тексте Набоков переводит этот фразеологизм совсем не так, как можно было бы ожидать: «стоиЛО мне отвернуться». Почему? Потому что звучание этого «ло» здесь ему важнее, чем значение словесной формулы.
Он также перекодирует в культурном смысле текст, меняя отсылки к Шекспиру на отсылки к Пушкину, так ведь?
Абсолютно верно! В русской «Лолите» появляются Пушкин, Тютчев впридачу к Верлену («Верлэновская осень звенела в воздухе, как бы хрустальном»), Баратынский («Своенравное прозванье // Дал я милой в ласку ей») — это то, чего нет и не может быть в английском оригинале. Есть и другие вещи.
В конце главы 32-й второй части, когда Гумберт Гумберт, уже повидавшись с беременной Лолитой, думает о ней и о своей любви к ней. Тогда он начинает понимать задним числом, что по-настоящему ее любит. Он вспоминает эпизоды из их жизни и случай, когда она лежала у него на коленях, когда «нежность моя переходила в стыд и ужас, и я утешал и баюкал сиротливую, легонькую Лолиту, лежавшую на мраморной моей груди», слышите звуковую игру с «л» и «р»? «...и, урча, зарывал лицо в ее теплые кудри, и поглаживал ее наугад, и, как Лир, просил у нее благословения». Аллюзия на «Короля Лира», трагедию Шекспира, отсутствует в оригинале — эта английская аллюзия появилась только в русском переводе.
Если мы залезем в английский оригинал, то увидим, что анаграмматически там можно найти «короля Лира», но только анаграмматически. А в русском переводе появляется прямая аллюзия на трагедию. Набокову это было важно, и он хотел, чтобы русские читатели сразу это увидели.
С точки зрения истории литературы и культуры — как можно оценить единственность перевода «Лолиты»? С одной стороны, это довольно специфичный текст, который, условно говоря, не попадает в русские ноты: архаичный русский язык, потому что современного Набокову было взять уже негде, по той же, видимо, причине есть довольно комичные эротические конструкции вроде «скипетр моей страсти». С другой стороны — это редкий случай автоперевода, и в этом среди прочего его уникальность. Как правильно быть в этой ситуации, держа в голове, что в идеале каждая эпоха требует своего перевода, и даже «Повесть временных лет» переведена на современный русский, а количество переводов «Слова о полку Игореве» даже назвать страшно?
Автопереводы нельзя трогать. Именно потому, что автор волен делать новую редакцию. Если мы будем переводить Лолиту по оригиналу, то, может быть, мы получим в каких-то местах более точный перевод — но что значит точный? Ну да, будет везде переведено «red» как «красный» и нигде — как вишневый, розовый, розоватый, огненный и пр. Современные переводчики предпочитают одно и то же слово переводить одинаково на протяжении всей книги. Это принцип. Об этом мне говорили, в частности, Ричард Пивеар и Лариса Волохонская, которые переводят всю русскую классику на английский язык.
Но не только в этом дело. У русского автоперевода «Лолиты» есть существенные смысловые отклонения от английского оригинала. В случае с другим переводом мы получим ухудшенную русскую «Лолиту», а не улучшенную.
В последнем абзаце текста, когда Гумберт Гумберт, обращаясь к ней, говорит: «Я в состоянии сноситься с тобой, хотя я в Нью-Йорке, а ты в Аляске». В оригинале этого нет. Если мы подумаем, то, согласно той версии событий, которую описывает Гумберт Гумберт, в Нью-Йорке он не может находиться — он должен находиться там, где якобы совершил преступление и был задержан за нарушение правил дорожного движения. Я не буду сейчас вдаваться в интерпретации, почему здесь появляется Нью-Йорк, но если мы переведем Набокова заново и там появятся «джинсы» и «губная помада» — ок. Но там тогда не будет вот этого пояснения. Это будет другая русская «Лолита» и, рискну сказать, неправильная «Лолита».
Набоков как автор имел полное право изменять свой текст. Возможно, он и по-английски бы изменил, если бы у него было время и желание делать вторую редакцию. Так что автору надо оставить его прерогативы. Автор не мертв, как утверждали некоторые ретивые теоретики. Автор жив. И имеет полные права. А переводчики — все-таки только почтовые лошади просвещения, как говорил Пушкин.
Действительно, и при работе над переводами своих более ранних русских текстов на английский Набоков их часто правил и создавал другие редакции. То есть правило работало в обе стороны: и при переводе на русский, и при переводе на английский. При этом романы «Бледный огонь», «Ада», «Себастьян Найт» написаны по-английски и переводились уже без участия автора, по обычным правилам перевода текста. Но в литературной биографии Набокова есть особый случай перевода и публикации его романа — это «Лаура и ее оригинал», неоконченный роман, рукопись которого, в общем-то, незадолго до смерти писатель просил уничтожить. То есть это классический пример нарушения последней авторской воли. Мы все, конечно, держим в голове хрестоматийный случай Кафки и Макса Брода, но все же. Если щепетильничать применительно к наследию Набокова — то случай вопиющий, нет?
Я здесь принадлежу к лагерю ретроградов и пуристов — я считаю, что публикация «Лауры» была грубейшей ошибкой, граничащей с непристойностью. Раз Набоков просил уничтожить — надо было это сделать. Он был еще в здравом уме, отдавал себе отчет, что получилось, что не получилось. На мой взгляд, «Лаура» — это большая неудача, объясняющаяся возрастом, болезнью и угасанием творческих сил. Наверное, поэтому он и не хотел, чтобы она стала достоянием будущих читателей. По-русски я «Лауру» не читал, только по-английски. Я знал о ней много раньше — мне про нее рассказывал Брайан Бойд, который тоже в свое время был категорическим противником публикации, но потом изменил свое мнение под нажимом Дмитрия (сына Владимира Набокова — прим. «Ленты.ру»), который хотел денег на этом заработать. Так что это неприглядная история.
В одном интервью на вопрос, на каком языке он думает, Набоков ответил, что ни на каком — он мыслит образами. С вашей литературоведческой точки зрения, какой язык ему все же был роднее?
Я об этом писал, не хочу повторяться, но все же: хотя он и был билингвом, мне кажется, что у него было разное отношение к русскому и английскому. Английский был для него получужим, несмотря на то, что он его знал в совершенстве. Кстати, все английские критики, о нем писавшие, отмечали, что его английский несколько искусственен — и в этом его прелесть. Поэтому его так ценят американцы и англичане. Он чувствует такие возможности английского языка, которые изнутри языка не видны. Он как бы обнажает, вскрывает эти потенции. Некоторая отчужденность, иностранность придает прелесть его английскому стилю, он считается блистательным стилистом именно благодаря этой особенности. Знаете, как в романсах или популярных песнях легкий иностранный акцент придает прелесть певцу или певице. Известный пример тому — Эдита Пьеха. Такой английский язык у Набокова — блистательный, но получужой.
Русский перевод «Лолиты» показывает, что и с русским языком у Набокова со временем произошло то же самое.
Да, со временем. Хотя в Америке он написал несколько русских стихотворений, их мало, но они есть. Они вполне хороши с точки зрения русского языка. А «Лолита» — да, безусловно. И, кстати, перевод «Лолиты» неровен. Явно местами Набокову было скучно переводить самого себя, и он гнал строку, как говорили в старину переводчики. Иногда даже синтаксис не менял. Там есть такие синтаксические кальки, которых мои учителя — лучшие переводчики города Ленинграда — нас учили избегать. Скажем, не переводить «инговые» формы причастиями и так далее. Набоков даже эти простые правила не всегда соблюдает. А те «сильные» места, которые важны для него как для писателя — лирические, описательные или игровые, — в них он работает и отрабатывает замечательно. Ни один современный переводчик, уверяю вас, не способен даже близко сделать то, что делает Набоков.
Геннадий Барабтарло, литературовед, профессор русской словесности в Университете Миссури:
Геннадій Барабтарло: (Текст публикуется в авторской орфографии) Каждый волен для себя переводить, что угодно. В молодости я пробовал руку чтобы набить ее на Лолите — сличая свои жалкие попытки с оригиналом. Совершенно иное дело пытаться публиковать свою версию. В отношении Лолиты это не только абсолютно не нужно, но совершенно невозможно законным образом. Существует коллегия (наследственный органъ, учреждённый сыномъ Набокова для охраны авторских прав и другихъ функций), которая занимается литературным наследством Набокова и в которую я вхожу, и она никогда не позволит публикации другого перевода «Лолиты». Причины здесь две и обе взаимосвязанны.
Первая: в настоящее время не существует русского языка, который мог бы передать язык Набокова. Русский язык после октябрьского переворота не является продолжением дореволюционного русского языка. Это иной язык, навязанный с одной стороны извне (новой властью, с ее шаблонами и лозунгами и въевшимися уродливыми гибридами («жилплощадь», «зарплата» и сотни др.), с другой — изнутри тюрем, из-за черты оседлости евреев и из Одессы и т.д. Нынешнее же состояние русского языка еще того хуже — это жаргон, который сочетает в себе штампы, блатные выражения и дурно переваренные заимствования американских терминов. Интеллигенция не пытается восстановить настоящий русский язык («тусовки», «по жизни», «невостребован», «неоднозначно» на каждом шагу), а на другой переводить Набокова нельзя.
Есть исключения, конечно. В Москве живет писатель Андрей Бабиков, который очень хорошо переводит. Он перевел «Арлекинов», сценарий «Лолиты», занят переводом «Ады». Ему удается, не без потерь, конечно, передать слог Набокова.
Это первое.
Второе: Набоков перевел «Лолиту» превосходно. Ему удалось найти обороты и способы передать очень трудные английские соответствия с неподражаемой изобретательностью. Для этого нужен очень богатый и податливый русский язык. Кроме того, он мог позволить себе вольности, закрытые для честного переводчика. И эти обстоятельства делают публикацию другого перевода невозможной и главное ненужной.
Бездумный довод, что язык, дескать, «развивается» и язык Набокова устарел, не желает видеть, что развиваются и болезни, и нет и тени сомнения в том, что нынешний диалект, кот. Набоков называл советским говорком, убог, беден средствами и крайне вульгарен, и для перевода Набокова непригоден.
Выражения вроде «синие ковбойские штаны» вместо «джинсы» неслучайны: Набокову не хотелось вводить термины, появившиеся в советском словаре, как незаконнорожденные (кстати, во времена Лолиты эти штаны въ СССР назывались «техасы»).
Вы спрашиваете о «Лауре». История ее известна. Вот самое краткое изложение.
Набоков велел жене сжечь начатый роман. У нее — она мне это сказала сама — не поднялась рука, и карточки с рукописью хранились в сейфе. По смерти матери Дмитрий Набоков долго колебался, печатать или уничтожить. В 2007 году он совещался в узком кругу, куда был включен и я. Мое мнение было что печатать не нужно, но я оказался в меньшинстве. Тогда я предложил перевести имевшийся текст на русский язык, чтобы предупредить появление перевода на языке, несвойственном Набокову. Дмитрий сказал, что он это и имел в виду. Кстати, со времени выхода Лауры обнаружилось еще дюжина очень интересных карточек, кое-что проясняющих въ замысле. Когда удастся опубликовать их, и удастся ли, не знаю.
Виктор Сонькин, переводчик:
Виктор Сонькин: Я не уверен, что у меня есть осмысленный ответ на конкретный вопрос «что бы ты сделал, если бы переводил "Лолиту"», потому что мне в принципе не кажется, что для перевода разных произведений (взрослой) мировой литературы есть какие-то существенно разные рецепты. Мне довольно очевидно, что не очень получилось у самого Набокова — он пишет об этом в «Постскриптуме к русскому изданию» в 1965 году, но, подозреваю, не совсем искренне, причем еще пытается обосновать свою неудачу разной стилистикой двух языков и литератур. Стилистика, кто спорит, разная (но, как это бывает в других популяционных исследованиях, разница между двумя разными писателями в одной культуре может оказаться несопоставимо большей, чем усредненная разница между двумя культурами в целом), но неудача постигла Набокова не поэтому — он переводил «Лолиту» на несуществующий русский язык, и в нем не оказалось нужных слов и выражений не только для джинсов и каламбуров, но и для всей американской жизни 1940-х годов, которой так полна «Лолита». На мой взгляд, разница между оригиналом, свободным и раскованным, и переводом, в котором постоянно чувствуешь поджатые пальцы на ногах рассказчика, огромна.
Мне очень понравилось короткое эссе Ханьи Янагихары о «Лолите» — уважительное, восхищенное по отношению к книге и автору; Набоков бы ее за такое убил. Она говорит о том, что для нее главное в «Лолите» — это невероятная изобретательность автора, граничащая с поэзией; автора, который (и это очевидно и важно) творит на чужом языке, радостно и размашисто. Сюжет (который, между прочим, не факт что прошел бы сегодняшнюю внутреннюю цензуру), говорит Янагихара, вообще неважен, и она никогда не читала «Лолиту» дальше первой трети, после гибели Шарлотты Хейз (Гейз). Вот эта радость игры со словом и с не совсем своим языком — она тоже полностью ушла из русского текста, и по-хорошему ее бы стоило как-то восстановить. Я надеюсь, что это когда-нибудь произойдет, но это, наверное, дело не слишком близкого будущего.
Анастасия Завозова, переводчик:
Анастасия Завозова: Я совершенно точно знаю, что если бы мне предложили сейчас перевести «Лолиту», я бы совершенно точно отказалась, и вот почему. Во-первых, это перевод, на который можно с легкостью потратить всю оставшуюся жизнь. Чтобы аккуратно сверить все аллюзии, отыскать все литературные намеки, заметить, в общем, все вот эти литературные салочки, в которые Набоков играл с читателем, — и, что самое важное, придумать им адекватный перевод, нужно потратить несколько лет. Разумеется, это все описано, размечено в многочисленных работах о «Лолите» и переводе «Лолиты» на русский, но нужно будет это все тщательно изучить с карандашом, чтобы ненароком в потугах не изобрести велосипед.
Во-вторых, не очень понятно, что делать с имеющимся переводом, какую стратегию выбрать. Разобрать ли русскую «Лолиту» на мелкие волокна, как мясо для холодца, и из них уже собрать что-то новое, только с перламутровыми пуговицами? Разобрать ли на части всего Набокова, и из его текста, из его превосходного пренебрежения к правилам, к самой устойчивости русского языка, из всех его прекрасных узнаваемых слов, вроде «тверденькие» и «коренки», смастерить как будто бы его «Лолиту»? Или же, напротив, совершенно не обращаясь к набоковским текстам, переводить роман заново, с чистого листа? Это, конечно было бы дико приятное занятие — в романах Набокова заложена вот эта доза счастья для переводчиков, много игры с синтаксисом, много насыщенности, много света и много-много потенциально пластилинового языка, который можно с восторгом мять и крутить на странице, но будет ли такая переводческая стратегия верной? Я не знаю.
Ну и, помимо всего, переводы таких романов, как «Лолита», — важных, больших, крупных романов — привлекают к себе довольно много общественного внимания, и внимание это переводчику не всегда просто выдерживать. Можно потратить на перевод романа годы, можно придумать идеальную стратегию, прочитать всю критику, и все равно кто-нибудь пообещает оторвать тебе руки, просто потому, что на двадцать восьмой странице «переводчик что-то недокрутил».
С другой стороны, из нового перевода «Лолиты» вышел бы интересный переводческий прецедент: фактически на базе нового перевода можно было бы сделать что-то вроде практического учебника по художественному переводу. На одном этом тексте, наверное, можно было бы разобрать все основные проблемы ремесла, выпустить отчет о работе переводчика отдельной книгой, но я совершенно точно знаю, что на это у меня не хватило бы ни сил, ни любви к «Лолите».
Максим Немцов, переводчик:
Максим Немцов: Ну, для меня это вопрос скорее общетеоретического свойства, потому что Набокова я не очень люблю и сам бы переводить его, наверное, не стал. Хотя оригинальная «Лолита» мне нравилась когда-то — этим своим бесстрашием подрывника и террориста в языке. И, конечно, жаль, что автор потом своим переводом ее в значительной степени испортил — вернее, написал совсем другую книгу, гораздо более вялую и рыхлую — надо полагать, рассчитанную на русский менталитет. Поэтому я бы решил, что да — из принципиальных соображений «Лолиту» заново перевести нужно уже давно. Как это сделать возможным и кто бы за это взялся — я не знаю, конечно.
При этом перевод, конечно, должен стать таким же возмутительным, каким был и сам роман по выходе. Для чистоты эксперимента. Мне кажется, если бы это состоялось сейчас, добиться желаемого эффекта было бы очень просто: наше нынешнее ханжеское общество обновленную «Лолиту», вернувшуюся к своим корням, разумеется, не вынесет.
Юлия Полещук, переводчик:
Юлия Полещук: Если бы какое-то издательство предложило мне перевести «Лолиту», я бы отказалась не раздумывая, по одной-единственной причине: перевод «Лолиты» выполнен автором. Мне кажется, одно из главных для переводчика умений — почувствовать текст и написать «так же, как в оригинале, но на своем языке», а кто же чувствует свой текст лучше, чем автор? После набоковского перевода у меня на «Лолиту» просто не поднялась бы рука. Если бы это был какой-то другой роман — скажем, «Бледное пламя» в великолепном переводе Сергея Ильина, — я бы, пожалуй, осмелилась потягаться с великим: в конце концов, пусть цветут все цветы, я за многообразие интерпретаций. Но в случае с авторским переводом — нет, не стала бы. То есть для меня это окончательный вариант текста; последнее слово — за автором.