В январе в Москве начнутся съемки игрового веб-сериала «Честно говоря» — первого феминистского сериала в России. Уникальность проекта заключается в том, что команда состоит исключительно из женщин, а в эпизодах поднимаются типичные проблемы, с которыми каждый день женщинам приходится сталкиваться. Авторками стали три девушки: Аксинья Красикова, Оля Мурзак и Юля Андреева, которые познакомились в фем-паблике и почти сразу начали работу. «Лента.ру» поговорила с создательницами сериала о важности феминитивов, юморе и стереотипах.
«Лента.ру»: Сериал называется «Честно говоря» — значит ли это, что вы отталкиваетесь от чего-то «нечестного», от ошибочных представлений и мифов, которые вы хотели бы развенчать?
Юля: На самом деле, да. С помощью нашего веб-сериала мы хотим создать честный диалог со зрителем. Шаблонные образы женщин, которые диктуются с теле- и киноэкранов, зачастую очень далеки от реальности. Зрительницы не могут идентифицировать себя с этими образами или же, наоборот, перенимают какие-то паттерны поведения. Говорят, телевидение воспитывает зрителя, но, когда на экране недостаточно разнообразных примеров, зритель начинает перенимать не свойственные ему изначально паттерны.
У него возникает диссонанс?
Юля: Да, несоответствие с реальностью. И мы хотим отражать тот мир, который видим мы. Нам кажется, что то, что транслируют СМИ, или кино, или телевидение — это не всегда правда. Понятно, что все это субъективно, но мы хотим высказаться от лица нашего… ну, не сообщества — а от лица других единиц, которые имеют другую точку зрения. Хотим, чтобы другие люди тоже могли быть услышанными. У всех разный опыт, мы хотим им поделиться, сделать так, чтобы другой опыт также мог найти отражение на экране.
Оля: Ну вообще, мне не очень нравится отталкиваться от того, что «честно» — это противоположность «нечестно», потому что, мне кажется, это большой шаг в обвинение: что все вокруг такие нечестные, а мы сейчас одни вам все расскажем.
Но у нас было очень много сложностей с названием, и, когда пришла идея с «честно говоря», это еще было про попытаться через героинь, чтобы у нас героини честно говорили о каких-то проблемах, которые не поднимаются либо вуалируются, о которых говорят неискренне.
Ну и «честно» — это близко к «просто».
Как «короче»?
Оля: Это не про короче, а про «просто» в значении «не усложнять для того, чтобы скрыть». Чуть-чуть правдивее.
Это будет документальная съемка?
Оля: Нет, это игровой сериал.
Кто ваши героини?
Юля: Это женщины разных возрастов, разных социальных положений, которые сталкиваются с какими-то проблемами…
Оля: Типичными.
Юля: Экзистенциальными?
Оля: И экзистенциальными, и ситуативные есть моменты, когда условно женщина в так называемом мужском коллективе, в мужской профессии пытается реализоваться, сказать о том, что «я тоже могу, я тоже работница наравне с вами». Что в принципе очень сложно.
Мы берем проблему телесности, восприятия своего тела. Со стороны бодипозитива, так скажем. У нас есть детско-родительские отношения — мать и дочь, сложная штука. Про воспитание маленьких девочек, некий момент, когда можно отойти от идеи, что девочку можно воспитывать только так, — что есть варианты различные, что девочка — это необязательно розовое платьице и длинные локоны.
Вы снимаете только о женщинах? У вас не будет героев-мужчин?
Юля: Будут.
Оля: Но они будут не в главных ролях.
А трансгендеров, например, вы не будете показывать?
Оля: Ну, во-первых, не все сразу, а во-вторых, здесь вопрос этичности. К тому же мы с разных позиций смотрим на квир.
Юля: Да, у нас вообще разные взгляды.
У вас внутри команды?
Юля: Да.
Оля: И еще: классно было бы, если бы у нас в команде кто-то была, которая хотела рассказать именно такую историю, так, как она ее видит и чувствует. Ну это такая типа эпистемологическая идея, что люди в совсем маленьких группах должны заявлять о себе сами.
Каждая серия посвящена отдельным героиням или это больше похоже на скетчи?
Юля: В каждой серии отдельные героини. А скетч — это же вроде юмористическое что-то?
Я имею в виду зарисовки внутри одной серии, когда много разных ситуаций с разными героями, и от серии к серии они повторяются.
Юля: Нет, у нас каждая серия — больше как отдельная короткометражка, и только две серии пересекаются, потому что в одной мать, а в другой главная героиня — ее дочь. А так, ну может, они когда-то встретятся где-то. (Смеется.) Но в целом это отдельные истории.
Это больше драма или, допустим, трагикомедия?
Юля: Ну, мне не нравится определять жанры, потому что, мне кажется, это неработающая тема…
Речь скорее о настроении сериала.
Юля: Мне кажется, в каждой серии будет разное.
Оля: Не могу сказать, что у нас прямо драма, и не могу сказать, что у нас драматических эмоциональных моментов не будет вообще. Все-таки переживания будут показаны. У нас есть серии, скажем так, полегче, а есть потяжелее.
Юля: И то, кому-то они покажутся полегче, а кто-то, наоборот, будет больше переживать, потому что будет себя ассоциировать с этой героиней.
Оля: Но это точно не классическая драма. И не трагикомедия вообще ни фига. И не социалочка. Мы попытались, чтобы были и глубокие сильные переживания и в то же время чтобы это не был «Груз 200» или Звягинцев, где все ОЧЕНЬ ПЛОХО.
Ну из вашего промо мне показалось, что вы как раз отталкиваетесь от возможностей, а не от угнетения.
Оля: Да, пытаемся как бы показать, что хоть и действительно все плохо, но эти героини каким-то образом справляются. Не знаю, так это или нет, говорить довольно сложно, тем более мы живем в Москве, и тут все по-другому.
Юля: Но в целом наши истории довольно реальны, мы иногда встречаем людей, которые переживали какие-то похожие вещи.
Мы, как мне кажется, говорим о том, как с этим можно работать.
А не как страдать?
Юля: Ну, это спорно, человек все равно страдает.
Оля: Да, обесценивать страдания нам не хотелось бы и в то же время не хотелось бы быть таким типично российским сериалом/фильмом.
С синими линзами.
Оля: Да, вот что-то такое. Я как бы отчасти согласна с тем, что все очень плохо и во многих случаях очень тяжело что-либо преодолевать. Но мы очень хотели как-то развернуть историю, посмотреть под другим углом. Показать, что есть ситуации, в которых это возможно. И это «возможно» — это наш вопрос. Потому что есть все равно какая-то часть людей, которым это удалось, у которых были ресурсы на это.
Юля: Историй, которые заканчиваются плохо, и так очень много снято. По сути, все русское альтернативное кино строится на таких историях. Хотелось бы как-то разнообразить.
И дать надежду?
Оля: Что-то про это, да.
Юля: Мне бы хотелось, чтобы люди больше верили в себя, в свои силы. И как-то могли менять ситуацию, а не были пассивными.
Оля: Вот, кстати, да, в русском кино мне как раз не нравится эта идея пассивности: «все плохо, но я не буду ничего делать». В том и дело, что можно попытаться что-то там двигать.
Не стоит отчаиваться и просто забить.
Оля: Вот это отчаяние русское мне не очень близко. Отчаяние создать революцию, условно, мне ближе — отчаяние принять какие-то активные меры, оно классное. Но в основном российское отчаяние — это «я пойду за водкой». Типа, «все понял».
Как вы пишете сценарий? Собираете какие-то реальные истории?
Юля: Я думаю, что все истории в той или иной степени реальны, потому что мы собираем опыт свой, опыт наших подруг, разных женщин, которых мы встречаем на пути. Я не могу сказать, что есть хоть одна ситуация в нашем сериале, которая была бы нереальной, фантазийной. Но в то же время это не какие-то конкретные истории, списанные с конкретных женщин, нет.
Сейчас вас в команде трое, а раньше же было больше?
Юля: Изначально мы встречались сценарной группой, там было семь-восемь человек.
Оля: Идеи набрасывали, размышляли.
Юля: Да, и делали некий ресерч, узнавали, что волнует девушек, которые заинтересованы в таком продукте. Но в итоге на проекте остались мы трое.
У вас уже готов сценарий?
Юля: У нас готов сценарий, и мы сейчас начинаем работать над режиссерским сценарием.
Когда планируете начать съемки?
Юля: Зимой, в конце января.
Кастинги уже провели?
Юля: Частично. Мы подобрали не все роли, пока только 80 процентов.
Какие у вас возникают противоречия при написании сценария? Чем вообще различаются ваши взгляды?
Юля: Как мне кажется, у нас больше коммуникационные проблемы, чем проблемы во взглядах. Я не вижу каких-то коренных противоречий, которые мешали бы нам работать над сценарием. Потому что мы все равно делаем что-то общее.
Просто в феминизме в принципе довольно много разных течений, и они часто противоположны друг другу. Вы хотите это показать или выбрали какой-то более-менее усредненный взгляд?
Оля: Мне не разрешают это показывать. (Смеется.) У нас есть серьезные политические разногласия, но в сериале они не отражены. Мы не снимаем ни с той, ни с другой позиции, мы стараемся просто не затрагивать такие темы. Мы их обсуждаем, можем очень жестко спорить, но не отражаем этого в идеях и героях.
Юля: Мы просто не берем эти темы. По крайней мере, в первом сезоне.
Оля: А потом посмотрим.
В России многие думают, что феминистки — это женщины, которые ненавидят мужчин и просто хотят их убивать. Как бороться со стереотипами?
Оля: Это очень сложная проблема, которая давно существует. Вообще, феминисток, которые в реальности ненавидят мужчин, — их очень мало, единицы, потому что ненавидеть своего классового врага — это большая редкость, особенно в постмодерновом мире. И это страшно, на самом деле. Потому что тебе придется столкнуться с очень большими проблемами в этом мире, и как только ты не дружишь со своим врагом, то все, ты начинаешь быть изолированным от общества, вообще от каких-либо благ, привилегий и так далее.
А насчет ненависти — у женщин есть право на ненависть к своему угнетателю. Но я знаю всех более-менее знаковых активисток в России — не интернет-активисток, — и сколько из них действительно ненавидят мужчин? Пять? Десять?
Юля: Да, очень странно, что судят по этим пяти.
Оля: Это не странно. Проблема в том, что феминизм действительно очень сильно, со всех сторон критикует общество, в котором мы живем. И указывает на любое насилие, которое есть, — и многим мужчинам действительно не хочется терять своих удобных позиций. И поэтому им удобнее экстраполировать и обозвать это ненавистью к мужчинам. При этом они называют ненавистью не какие-то такие вещи, когда женщина говорит «ах, ты *** [гребаный] мудак», — они называют ненавистью, когда запрещают насиловать, грубо говоря.
А еще, когда говорят «о, вы все такие обиженные, травмированные жизнью женщины», очень удобно заткнуть, обесценить и сказать: «да просто ты обиженка, тебя никто не любил, не трахал, ты никому не нужна» — и все, и женщины в основном будут молчать. И мне хочется сказать большое «нет» многим вещам, которые происходят.
В России власть совершенно не поддерживает феминизм, притом что во власти есть женщины. Чем феминизм невыгоден государству? Какую угрозу видят в нем для себя, например, женщины в правительстве?
Оля: Феминизм в принципе любой власти угрожает, он теоретизирует и критикует любую власть, власть над кем-то. У женщины во власти отберут все привилегии: если мы говорим, что все женщины так или иначе равны, то они не могут строить иерархию друг с другом.
Юля: Если вернуться к стереотипам о феминистках — я как продюсерша часто работаю с мужскими командами, как режиссерка тоже. И часто, когда люди слышат, что я занимаюсь феминистским проектом, сразу спрашивают: «О боже, ты что, ненавидишь мужчин?» Но на самом деле нет, я не ненавижу мужчин, я постоянно коммуницирую с ними. Мне не нравится сама патриархальная система, а не люди.
Оля: Но систему создают люди.
Юля: Да. Но я вижу в первую очередь личность, на которую влияет система. И без этой системы все было бы по-другому. Я ненавижу систему, а не мужчин.
Опять же, «люди создают систему», и эти люди — не только мужчины.
Оля: Есть женщины, которые исполняют так называемую функцию надзирательницы, об этом еще во вторую волну все написали.
Юля: Для меня это просто как «женщины патриархальной системы», которые так же подвержены ее влиянию.
Оля: Да! Так им же нужно это ради каких-то плюшек, объедков со стола. Они же не будут просто так грызть тебя типа «ай-яй-яй, ты не такая» — иначе они тоже будут такие, как ты? Нет, им не хочется, как ты, им хочется какие-то объедки с этого стола патриархального да получать.
Юля: И это реально объедки. (Смеется.)
Оля: Да, но без объедков тоже страшно остаться. Я тебе могу сказать как сепаратистка, что ты остаешься вообще без ресурсов. Ты не можешь к кому-либо обратиться и сказать: «вот, есть такая-то и такая-то штука» — очень многие просто не будут с тобой работать. Либо ты сама будешь выбирать не работать с этим насильником, с этим, этим и этим мудаком. Просто потому, что ты не хочешь такого не очень приятного человека в своей команде.
А мужчина может быть феминистом?
Оля: Профеминисты обычно они называются. Феминизм — это чисто женское.
Юля: Это сложный вопрос, потому что я знаю многих ребят, которые очень симпатизируют нашему проекту, но я также знаю их другую сторону, которая не показалась бы симпатичной феминисткам. Вообще, я верю, что люди не такие хорошие, как кажутся. И женщины, и мужчины.
Оля: Но феминизм — это не о хороших женщинах.
Юля: А о правах.
Оля: Не о правах, нет. Право — это такой тоже очень сложный конструкт, он исходит из римского права, а римское право, оно абсолютно рабское, там женщина была тоже как стол, как коза — ее можно было продавать. И в принципе ничего из юридических документов тогда не поменялось.
Мы говорим о том, что есть угнетатели и есть угнетенные. Это необязательно, что в одной и той же ситуации женщины будут одинаково угнетены, нет. Есть та же интерсекциональная теория, с которой я согласна отчасти, — с позицией, что угнетение разнится по цвету, по инвалидности, по сексуальной ориентации, по доходам.
И это не о том, хорошая женщина или плохая. Независимо от того, хорошая ли женщина, она не должна быть угнетена в патриархате. Она должна быть свободной от патриархальных стандартов. И от власти мужчины как таковой.
Окей, я не встречаюсь с мужчинами, но меня же патриархат касается — меня же оценивают по внешности, меня дразнили за то, что у меня фигура не такая. И не только женщины это делают, это делают, конечно же, и мужчины. С позиции какой: мы, женщины, смотрим друг на друга мужским взглядом — мужским, то есть патриархальным. Есть очень много проблем, которые тебя так или иначе будут затрагивать, — это об этом. Неважно, кто ты, но ты имеешь право на свободу.
В России люди очень много негатива испытывают по поводу феминитивов, даже женщины. И аргументы используют из разряда «вы что, уже решили все остальные проблемы?». Даже у вас в паблике брюзжат из-за «режиссерки» и «операторки». Можете объяснить, почему феминитивы важны?
Оля: Хочу еще сказать на тему «займитесь другими проблемами, что, других проблем нет?». Мне кажется, что феминитивы — это не просто о каких-то там буковках в окончании. Это как раз таки большой пласт восприятия женщин и присутствия женщин в определенных профессиональных сферах, в самоопределении. Потому что феминитивы показывают, что я приписываюсь не к мужчинам. У женщин часто бывает мизогиния, желание оттолкнуться от других женщин, типа «я поэт, я не поэтесса», «я не вот эти вот женщины, которых вы считаете какими-то глупыми, недалекими, — я как мужчина». Отказ от феминитивов — это согласие, что женщины они вот такие, а я не такая.
Феминитивы — это важная вещь. Понятно, что они не изменят сразу весь патриархат, но они что-то могут поменять. Язык формирует мышление. И изменить мышление можно, не только изменив мышление, но и изменив речь.
Феминитивы — это о репрезентации женщин в профессиональной среде, о самоопределении женщины в режиссуре, в писательстве. Когда привыкаешь к феминитивам, начинаешь замечать, что женщины очень часто используют мужской род, типа «кто не смотрел этот фильм, тот я». Очень много мужских окончаний, и ты думаешь: почему женщина использует мужской род здесь, когда можно сказать «кто не посмотрела, та я».
Потому что слово «кто» мужского рода, в смысле грамматически, в русском языке. Это мужской род единственного числа, то есть «кто не посмотрели» тоже нельзя сказать. Я думаю, в случае с женщинами это не проявление внутреннего сексизма или какой-то политической точки зрения, а именно желание следовать грамматическим нормам языка.
Оля: Но язык фалличен очень сильно. Вопрос в том, кто устанавливает нормы? Кто создавал язык? У кого была возможность его создавать?
Я согласна, что феминитивы в начале неудобны. И вообще, это единственная феминистская практика, к которой я лично пришла позже всего. Приходилось ломать восприятие. А сейчас, наоборот, мужские окончания очень сильно бросаются в глаза.
Это к вопросу о том, что человек — это как будто всегда мужчина. Мы говорим доктор, и в голове представляем мужской образ. И получается, что женщины — вне этого поля вообще. Всегда, когда говорят о правах человека, — это не про женщин.
Или как ЛГБТ-движение. Впереди — проблемы геев, а не лесбиянок.
Юля: Я добавлю про свой опыт с феминитивами. Я недавно начала ими пользоваться, и мне нравится, что я выношу в контекст эту проблему вообще, когда неожиданно говорю «режиссерка», — и люди такие: что? Потому что они не сталкивались с этим раньше.
А почему не «режиссерша»?
Юля: Я так тоже говорю, и «режиссерша», и «продюсерша».
Оля: Суффикс -ша — это же суффикс причастности. Сейчас в нем есть оттенок попытки обесценивания.
Как жена чья-то, типа «майорша»? Но вообще, вроде «авторша» еще сто лет назад использовали, и это нормально было.
Оля: Дело в отношении, его можно поменять.
Юля: Хочется реально менять отношение самих женщин, потому что они как будто подстраиваются под мужское общество. Потому что есть такое, что если они серьезно о себе думают, то будут говорить «режиссер». А то как же можно лишний раз напомнить, что она женщина?
Хочется наоборот сказать, что я женщина, и я такой же профессионал, как вы, а может даже и лучше.
А еще любопытно такое явление, что чисто «женские» слова — это часто что-то отрицательное. Например, «истеричка»: я много раз наблюдала, как мужчин называют именно не истериками, а истеричками.
Оля: Типа это женское качество.
Юля: И это задает смысловое направление: негативное — женское, позитивное — мужское. Поэтому феминитивы — это прикольно и важно.
А как вы относитесь в юмору как к способу подачи и переосмысления информации?
Юля: Я недавно сходила на пару стендапов, потому что у меня друзья стали внезапно этим увлекаться, и я заметила много шуток о сексе, смерти и так далее. Ну да, там было много сексизма, это правда, но мне очень понравилось, что они затрагивают эти темы, это очень круто, и нужно шутить над этим.
Шутить над сексизмом или шутить над феминистками?
Юля: Я сейчас говорила о сексе и о смерти. (Смеется.)
Оля: У меня с юмором сложные отношения, я считаю, что это довольно насильственная штука в том плане, что там очень много всегда высмеивается. В основном, когда ты берешь юмор, там очень много смеха над инвалидами, много всего обесценивающего.
Я недавно в сторис у своих знакомых феминисток видела отрывки из нового сериала Саши Барона Коэна, и там есть очень неприятный момент, когда стоят какие-то чуваки, рабочие, крупные мужики, и он им говорит: представьте, что вы лесбиянки и ненавидите мужиков, а вот — он подтаскивает огромную куклу — это патриархат; а теперь начните плеваться в него и обзываться; а теперь возьмите вот этот дрын и трахайте патриархат.
И для меня это жесть, я не понимаю, как феминистки могут это смотреть.
Не-не-не. Прикол в том, что Саша Барон Коэн берет обычных людей с улицы, которые ничего не подозревают, и он просто показывает, насколько общество готово к всякой хрени. И ты, когда смотришь, ты смеешься не над тем, что они трахают патриархат, а над тем, какие они тупые. И стараешься абстрагировать себя от тупости и не вести себя так.
Оля: А на самом деле они потом идут и делают всю эту хрень.
Ну, когда ты это посмотрел, ты точно так же уже не сделаешь, ха-ха.
Оля: Но над тупостью смеяться тоже сложно — я ее критикую, но смеяться мне сложно. Смеяться — это типа «о, я не такая».
Юля: Нет, ты, наоборот, в себе это видишь и ржешь над этим. Я могу ржать над своими косяками, плохими чертами. Просто юмор бывает разный.
Оля: Я люблю шутки про [философов Джудит] Батлер и [Мишеля] Фуко. Типа «мы пидоров не пускаем в бар, и тут встают Батлер и Фуко и выходят». Короче, юмор — это сложная тема, потому что сложно сделать так, чтобы при этом не выстраивать иерархии, не обесценивать.
И еще мне не нравится, что юмор, особенно в постмодерновом мире, часто обесценивает. Например, ты посмотрел картиночки в пабликах типа «это Россия», посмеялся, и все.
И успокоился.
Юля: Да, это нормализует.
Оля: Как [активистка Татьяна] Болотина говорит, что, если много постоянно смотреть новости, ты привыкаешь к этой жести. Ощущение уже невовлеченности, невосприятия. Но юмор у нас будет в сериале.
Юля: Да, юмор будет, конечно.
Поддержать проект можно по ссылке.