Правоохранители в Санкт-Петербурге взялись закрыть пятидесятническую церковь «Вечерний свет». Официальная причина — распространение якобы экстремистских книг американского миссионера Уильяма Бранхама. Силовикам не понравились призывы американца игнорировать исполнение гражданского долга перед государством, неуважительные выпады в адрес некоторых групп верующих и священнослужителей. Инициированное Центром борьбы с экстремизмом МВД дело подкрепилось заключением центра экспертиз СПбГУ, и его исход был практически предрешен. Для успешного решения вопроса в суде силовикам нужно было только экспертное заключение лингвиста. Написать его взялся филолог и религиовед Александр Панченко. Но, изучив тексты миссионера, он не нашел в них признаков экстремизма, о чем честно написал в заключении. Сразу после этого он лишился работы в университете. Лингвист уверен: речь о мести. Ведь его экспертиза усложнила работу сотрудникам МВД.
Александр — профессор факультета свободных искусств и наук все того же СПбГУ. Он сделал свое экспертное заключение, серьезно подорвавшее позицию обвинения в суде, и жестко раскритиковал коллег по вузу за первое исследование, которое «содержало грубейшие ошибки и, без сомнения, было предвзятым и тенденциозным».
В итоге «Вечерний свет» и книги Бранхама до сих пор не запретили. Суду пришлось назначить третью экспертизу. А Панченко уволили из университета. Официально это решение объяснили отсутствием академической нагрузки. Однако друзья профессора рассказали ему, что это осознанное решение ректората. С неугодным религиоведом могли заключить срочный контракт на год, но вместо этого просто вычеркнули из списка преподавателей, не объясняя причин.
В беседе с корреспондентом «Ленты.ру» Александр Панченко попросил не касаться деталей еще незавершенного судебного процесса, но рассказал о «заказных» экспертизах, православном лобби и о том, что государство само поступает с людьми так, как «деструктивные секты», с которыми оно столь активно борется.
«Лента.ру»: Вы знакомились с первой экспертизой, которая легла в основу обвинения, и раскритиковали ее. Расскажите в целом о качестве таких исследований — каким образом там устанавливается связь между идеями, лежащими в основе деятельности религиозных организаций, и некими общественно опасными последствиями?
Александр Панченко: Очень часто экспертизы, имеющие «заказной» характер, оперируют совершенно безумными аргументами. Вот, скажем, что пишет центр «Сова» по поводу запрета перевода Библии и нескольких брошюр Свидетелей Иеговы в Выборге в 2017 году: «На вопрос о том, содержат ли представленные материалы призывы к нарушению территориальной целостности России, ответ снова утвердительный: да, поскольку Свидетели Иеговы верят в неизбежность смены власти с концом света, а где смена власти, там и захват территорий». То есть все, кто верит, что после конца света исчезнут земные правительства и наступит царство Христа, призывают к нарушению территориальной целостности России? Так можно вообще всех христиан запретить.
Нередко совершенно заурядную межконфессиональную полемику, которая так или иначе присутствует в большинстве любых религиозных текстов, выдают за «возбуждение ненависти и вражды». При том, что существует постановление Пленума Верховного Суда от 28 июня 2011 года, где говорится, что «критика политических организаций, идеологических и религиозных объединений, политических, идеологических или религиозных убеждений, национальных или религиозных обычаев сама по себе не должна рассматриваться как действие, направленное на возбуждение ненависти или вражды».
И вопрос о том, как, кем и когда должна ограничиваться свобода слова, и проблемы общественно опасных последствий религиозных, политических и прочих высказываний довольно сложны и остаются предметом дискуссий философов, юристов, политологов, социологов и антропологов. Вряд ли стоит их сейчас обсуждать. Важнее другое — антиэкстремистское законодательство в современной России приносит очень много вреда и регулярно используется для преследования инакомыслящих. И тенденциозные экспертные заключения, написанные людьми, не имеющими необходимой профессиональной подготовки, играют в этом довольно заметную роль.
Судя по вашему посту, можно сделать предположение, что вы сочувствуете или состояли в церкви пятидесятников. Так ли это?
Не вижу оснований для этого предположения. Я вообще не религиозный человек и, конечно, никогда пятидесятником не был. Зато я профессионально занимаюсь социально-антропологическими исследованиями религии. Я полагаю, что позиция стороннего и религиозно не ангажированного наблюдателя — принципиальное условие таких исследований. При этом как человек я, конечно, сочувствую всем необоснованно преследуемым, в том числе и религиозным меньшинствам.
Как специалист по пятидесятникам вкратце могли бы вы охарактеризовать его главные особенности. Какой след это движение оставило у нас в стране, как много людей было в него вовлечено. Можно ли называть пятидесятников сектантами и каковы основные заблуждения, относительно них?
Как специалист я, конечно, могу об этом говорить очень долго. Поэтому я лучше отошлю читателей к своей статье о пятидесятниках в России, опубликованной в журнале «Антропологический форум» в 2013 году. Там, кстати, целая подборка работ на эту тему, выполненных в рамках большого исследовательского проекта. Что касается термина «секта», то применительно к современной религиозной культуре он вообще не работает.
Сталкивались ли вы с давлением со стороны силовиков при назначении и проведении комплексных экспертиз?
Я очень редко занимаюсь экспертизами, как правило — когда речь идет о материалах, связанных с моей специализацией. Мои основные занятия — академические исследования и преподавание. Так что я вообще ни с какими силовиками в своей жизни не сталкиваюсь, помимо инспекторов ГИБДД.
Чем вы теперь занимаетесь после увольнения из СПбГУ? Не раздумываете ли о том, чтобы уехать из России туда, где такие специалисты, как вы могут быть более востребованы и защищены?
Я работал в СПбГУ по совместительству, мое основное место работы — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Кроме того, я работаю в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Так что я продолжаю заниматься своей работой и чувствую себя вполне востребованным. Я довольно часто бываю в европейских и американских университетах в качестве приглашенного преподавателя или исследователя, но пока что не хотел бы совсем уехать из России, точнее — из Питера, где я родился и прожил всю жизнь. Хотя, конечно, очень многое в современной России вызывает у меня отвращение.
Согласны ли вы, как религиовед, с утверждением о том, что РПЦ сегодня идет по пути католической церкви с культом патриарха и внедрением во все сферы государственной деятельности?
Мне кажется, что РПЦ пытается повторить не католическую церковь образца XV века, а саму себя в России XVIII–XIX веков, когда церковь была частью государства. Тогда, правда, не было патриарха, а был подчиненный императору обер-прокурор Синода, но и сейчас патриарха вряд ли можно считать независимым от президента. Чем закончился «синодальный период» — хорошо известно: не реформацией (хотя некоторое время и существовало «обновленчество»), а тотальным террором в отношении православных. Так что, конечно, странно думать, что люди дважды наступают на одни и те же грабли.
В каком состоянии вообще в России находятся протестантские церковные общины? Насколько проблемы их существования обусловлены возможным преследованием со стороны православного лобби, а насколько — неприятием в обществе?
Протестанты в России разные — от лютеран до молокан, и чувствуют они себя по-разному. Зачастую протестантским общинам сложнее существовать в российской глубинке, в маленьких городах и поселках. Там, как правило, сильнее общественное неприятие, подогреваемое антисектантской мифологией. Что касается «православного лобби», то там есть разные люди, в том числе и выступающие за партнерство с протестантами. Так что многое зависит от конкретного региона и персональных отношений.
Уместно ли вообще на ваш взгляд уголовное преследование за экстремизм?
Совершенно неуместно и неприемлемо.
Как вы оцениваете значение запрета деятельности «Свидетелей Иеговы»?
Это прямое нарушение статьи 28 Конституции, послужившее поворотной точкой в эскалации преследований религиозных меньшинств
Необходимо ли некое регулирование в сфере религиозной жизни для борьбы с так называемыми деструктивными сектами, где у людей обманом отнимают собственность, доводят их до самоубийства и так далее?
Это определение — про собственность и самоубийство — лучше всего подходит к современному российскому государству, особенно — его «силовой» составляющей. Но если серьезно, то никаких «деструктивных сект» не существует, это — миф.