Бойня в Керченском политехническом колледже, которая унесла жизнь 21 человека, стала поводом для обсуждения смены государственной политики в отношении молодежи. Закручивание гаек, ужесточение безопасности в школах, ограничение интернета — первое, что предложили политики и поддержала реакционная часть населения. Между тем последнее время все чаще всплывают истории о детях, доведенных до отчаяния, столкнувшихся с жестокостью сверстников, безразличием взрослых, школы и государства. Одним из таких случаев стала трагедия в городе Сафоново Смоленской области, где 14-летняя девочка убила себя из-за травли, одиночества и чувства безысходности. А на минувшей неделе, 6 декабря, 16-летний подросток пришел с канцелярским ножом в школу №1359 столичного района Жулебино. Вначале он угрожал учителям, а затем заявил, что покончит с собой. Причиной послужил нервный срыв из-за плохо написанного сочинения к пробному ЕГЭ. Тема психического здоровья школьников становится все острее, и именно она лежит в корне проблемы асоциального и суицидального поведения подростков, отмечает основательница благотворительного фонда «Шанс», психоаналитический психотерапевт и девиантолог Гелена Иванова. «Лента.ру» поговорила с экспертом о том, можно ли было избежать трагедии в Сафонове и Керчи, почему подростки не хотят жить и совершают преступления и стоит ли ждать новых нападений на школы.
«Лента.ру»: Можно ли было предугадать и предупредить ситуации, произошедшие в Сафонове, Керчи или в московском Жулебине?
Гелена Иванова: Похожий случай недавно произошел в Красноярске, там покончил с собой семилетний мальчик. Эта история подобна той, что произошла в Сафонове: тотальное одиночество, низкая самооценка, в том числе связанная с критической бедностью, отсутствие у детей жизненных перспектив, неспособность близких взрослых понять проблемы и защитить своего ребенка.
Таких детей на самом деле очень много в современном обществе. Но о них становится известно только после широкой огласки.
Родители должны защищать своего ребенка, но, по всей видимости, мама сафоновской девочки, как и мать Владислава Рослякова (керченский стрелок — прим. «Ленты.ру»), думала только о выживании своей семьи и не могла защитить ни дочь, ни себя саму.
Действительно ли в случившемся в первую очередь виновата школа?
Школа занимает значительное место в жизни подростка, и если есть проблемы в школе (трудности в обучении, сложные отношения с одноклассниками, травля), то для ребенка это становится очень длительной и серьезной психотравмирующей ситуацией.
Если бы с девочкой пообщался грамотный детский психолог, возможно, он бы выявил проблемы. Учителя в той школе этому не были обучены.
Учителя могут защитить ребенка от травли, вот только они иногда даже не пытаются этого делать.
Травля — это унижение, самая серьезная психологическая травма для ребенка. В будущем такой человек может повторять в отношениях сценарий жертвы.
Травлю должны выявлять в первую очередь классные руководители и пресекать ее, защищая ребенка. Классному руководителю надо собрать детей — и жертву, и агрессоров, — чтобы они открыто говорили о том, что между ними происходит. Учитель должен общаться с родителями детей, которые травят, ведь их агрессия родом из семьи. Эти ребята не могут выплеснуть негатив на родственников, поэтому они находят в школе жертву вроде той девочки. На ее месте могли бы быть, например, дети с плохой успеваемостью, у которых, по их мнению, проблемы с внешностью или которых не могут защитить их родители. Это классика школьной травли.
Но учителя эту классику будто и не знают...
Учителей никто не учит этому. Зачастую они сами способствуют травле и тоже унижают ребенка публично. А дети это все как губки впитывают. Грамотный, эмоционально включенный, сопереживающий педагог никогда не допустит травли в своем классе.
В современных российских реалиях это звучит скорее как исключение из правил.
Это та самая проблема реформы системы образования. Ребенок больше не интересует школу. Школу интересуют результаты ОГЭ и ЕГЭ, и для детей это новая травматизация, а для двоечников — вообще катастрофа. Хорошо, если у такого ребенка любящие и понимающие родители. Если и этого ресурса у него нет, то он вообще остается один на один со своими проблемами.
Вероятно, вы анализировали произошедшее в Керчи. Какие выводы вы сделали?
Внешне это неблагополучная семья: критическая бедность, развод родителей. Писали, что отец пьет. Ничего не говорится о бабушках и дедушках, насколько они были вовлечены в процесс воспитания внука. О психологическом климате в доме сложно сказать. Ребенка нет, мама интервью не давала.
Социальное неблагополучие могло толкнуть его на действия или стало лишь одним из факторов?
В «Программе декриминализации подростковой среды в России», подготовленной фондом «Шанс», перечислены 11 признаков неблагополучия. В отношении Рослякова я насчитала 6 пунктов из этих 11.
Это много?
У каждого ребенка он не один, иногда число признаков может доходить до восьми. В плане того, что же стало триггером для Рослякова, — об этом мог рассказать только он сам. Теперь мы можем только предполагать.
Я изучила его страницу во «ВКонтакте», там у него записи только до поступления в колледж. Возможно, остальные он удалил. Посты до 9-го класса принадлежат самому обычному ребенку: слушает рок, типовые подписки на паблики. Когда я изучала аккаунты детей из Ивантеевки и Перми, было видно, что их переполняла агрессия. То есть пока Росляков не поступил в колледж, это был нормальный современный подросток XXI века.
Значит, в то время семья, жизненные обстоятельства не влияли на его психическое состояние?
Психика и защитные механизмы психики — как ребенок будет реагировать на стресс — формируются к семи годам.
Сейчас мы можем только гадать, но в любом случае причина агрессии кроется в семье. Всегда. Возможно, с ребенком грубо обращались — физически и морально, и это все превратилось в ядерный взрыв. Внешние факторы — друзья, неблагополучный район и прочее — могут быть дополнительными триггерами, но не первопричиной.
Триггеров может быть много. Потом, мы же не знаем, когда произойдет та травматическая ситуация, с которой ребенок не справится. В любом случае, его развитие уже было нарушено, он был в группе риска, и можно было ожидать, что в подростковом возрасте он выдаст какой-нибудь срыв.
Росляков шел в колледж убивать или умирать?
Думаю, прежде всего он шел туда умирать.
У меня есть статья «Прирожденные убийцы» о массовых расстрелах детей. В ней отмечается, что практически всегда нападавшие после такого события совершали суицид, кроме одного случая.
Суицид — это агрессия, направленная на себя. Дети, которые не могут выплеснуть эмоции на родных, одноклассников, находятся в группе риска самоубийства.
Эти подростки не идут убивать конкретных людей. Так и Росляков — убивал тех, кто попадался ему на пути. То есть это не была конкретная ненависть к конкретному человеку. У Владислава было столько ненависти вовне, которую он выплеснул, но при этом столько же ее было и к самому себе, поэтому он убил себя.
Почему школьные психологи с этим не работали превентивно?
Все привыкли прятать головы в песок и не говорить о проблеме. Мы живем в XXI веке, в эру интернета и глобализации. Дети теперь другие, очень много патологий психического развития, депрессий, суицидов, психотических состояний. Психолог с академическим образованием был актуален в советское время, сейчас ему нужно иметь практическое образование, специальные знания и навыки.
Я сталкивалась с московскими школьными психологами. Они предлагают тесты, чтобы через них выявить патологию. Но если 50 минут пообщаться с подростком, то можно узнать, какой у него уровень функционирования, какие способы психологической защиты — агрессивные или неагрессивные — он использует. Требуется всего 50 минут. Не нужно ходить домой, давать тесты.
Еще один момент — этого мальчика смотрел психиатр перед выдачей лицензии на оружие. Если специалист беседует с подростком, он смотрит на его реакцию, спрашивает, есть ли у него друзья, девушка, потому что в этом возрасте это естественно и, наоборот, неестественно этого не иметь. А для психиатра самое главное было — есть у него психическое расстройство, например, шизофрения или биполярное расстройство. Понятно, что ни того, ни другого не было, и ему поставили «здоров».
Могут ли кровавые фильмы и видеоигры, «группы смерти» провоцировать к опасным действиям?
Это как субкультура. Есть агрессивные субкультуры, направленные вовне. Есть депрессивные, как эмо или «группы смерти», — там нет ненависти к миру, люди сознательно убивают только себя, романтизируя собственную смерть. Но все это формы агрессии и подростковая идентификация, когда квазитравмы накладываются, как кусочки пазла, складываются с тем, что тебе ближе. Дети с суицидальным поведением примкнут к «группам смерти», дети с агрессивным поведением — к «Колумбайну», околофутбольщикам или панкам.
В подростковом возрасте дети ищут собственную идентичность, которая в их возрасте диффузная, они еще не сформированы как взрослые личности. Они еще не знают, что такое «Я». Это кризис подросткового возраста.
Проблемные подростки пытаются найти себя через культ насилия и смерти?
Не только проблемные подростки. Дети в принципе увлекаются субкультурами.
Здесь другая проблема. Ребята из социально неблагополучных семей сегодня лишены полноценного образования и возможности конфиденциально обратиться за психиатрической помощью. Частная психиатрия стоит очень дорого. Как правило, трудные дети имеют какие-либо нарушения в психологическом развитии, они плохо учатся. Я уже не говорю о том, что они не могут сдать ОГЭ по несколько лет — потому что нет денег на репетиторов. Они не могут пойти в кино, посидеть даже в самом дешевом кафе. На работу не берут, потому что вышел из школы со справкой. Они просто пребывают между небом и землей, пытаясь найти свое место в мире. Им кажется, что у них нет перспектив, нет никакого будущего.
Общество с сочувствием относится и по возможности помогает инвалидам, тяжелобольным детям, а от неблагополучных отворачивается, и денег на помощь им никто не дает.
Уровень благополучия в нашей стране снижается, особенно в регионах, и эта проблема пока не может разрешиться. Я работаю не только с осужденными ребятами, но и с теми, кто с семи лет уже стоит на учете. В Москве таких официально около пяти тысяч, но в реальности их раза в три больше. Бедные мамы ищут помощи для детей с девиантным поведением, а обратиться некуда — нет специалистов. Ребенок уходит из дома, и родители не знают, что делать.
Как работать с родителями, ведь на них тоже лежит вина за развитие девиации у ребенка?
Мы исключаем их виновность. Они тоже травмированы, как и их дети. Как правило, эти родители сами недолюбленные, возможно, озлобленные, измученные своей жизнью, с кучей собственных проблем. И работа с несовершеннолетними дает возможность исправить этот ужасный сценарий, написанный предыдущими поколениями родных подростка. Ведь ребенок когда-нибудь сам станет родителем. Что он даст своим детям?
В школе нужно читать курс «Что такое быть хорошим родителем», у нас об этом не рассказывают. В XIX веке была религия, патриархальные семьи жили по определенным правилам. В советское время было редкостью воспитание ребенка в неполной семье. Семья как ячейка общества — это папа, мама, дети. Отец устанавливает правила в семье и формирует инстанцию совести в структуре психики ребенка. Сегодня у большинства трудных детей отцов фактически нет.
У Рослякова была религиозная семья, но добра это не принесло. Он даже сжег Библию перед бойней.
Из интервью было видно, что отец Рослякова сам имеет психологические проблемы с точки зрения зрелой психики. Его с натяжкой можно назвать достаточно хорошей родительской фигурой, которая устанавливает правила и формирует совесть.
Всегда ли родители осознают, что у их детей психологические проблемы?
Они это четко осознают, когда в жизни ребенка появляются наркотики или когда он регулярно не приходит домой. Ко мне обращаются за консультацией мамы с жалобами, что сын или дочь не ночует дома. Ребенок весь порезанный, у него было несколько попыток суицида в течение нескольких лет, а родители об этом не знают, они словно этого не замечают, хотя на самом деле бессознательно просто не хотят замечать. Тело ребенка кричит, что ему плохо, а взрослые этого не видят и не слышат.
Мы не обвиняем родителей, но если семья пришла на консультацию, и мы видим в разговоре, что родитель травмирован ситуацией, что ему самому нужна психологическая помощь, то я отправляю его к коллегам. Возможно, этих взрослых тоже не замечали, когда им было больно, а теперь они не замечают, как больно их детям. Это сценарий их семьи.
Кто больше влияет на психику ребенка — мать или отец?
Есть разные теории. Современные говорят, что оба родителя. Но до трех лет больше мать. Депрессивное ядро личности формируется до двух лет, когда, например, малыша оставляли надолго, не чувствовали его переживаний в эти моменты. Почти наверняка такой ребенок войдет в группу риска развития депрессивной личности во взрослой жизни и при стрессовых ситуациях будет склонен к депрессивному и суицидальному поведению.
В вашей «Программе декриминализации подростковой среды в России» упомянут случай с мальчиком, у которого был всего 1 признак неблагополучия из 11 — развод родителей. И это было триггером для развития у него отклонений.
Простой пример. Мальчишка 14 лет, хорошо учится, благополучная семья. Но на его руках умирает отец — инфаркт. Подросток считал себя виноватым, что вовремя не успел вызвать скорую. Парень три дня не ходил в школу в связи с похоронами. У него страшная травма потери родного человека, а в школе поддержки никто не оказал. Стал пропускать уроки, плохо учиться, началась депрессия — это реакция на переживание утраты. Учителя и мама его ругают, и что? Он начинает употреблять наркотики. Такая психологическая травма — это повод оказать помощь ребенку.
В данном случае речь не идет о том, что сформировалось до семи лет.
К этому возрасту формируется не только структура психики, но и защитные механизмы психики, как человек в будущем будет реагировать на стрессовые ситуации. Кто-то прибегнет к агрессии, кто-то — к преступлению, кто-то уйдет в сублимацию — в творчество, в учебу, в спорт. А этот мальчик на потерю отца отреагировал депрессией, агрессией на себя. Мама год не обращалась к специалистам.
Подростковому возрасту депрессии свойственны, а наркотики для подростков играют роль антидепрессантов. У подростков с девиантным и противоправным поведением депрессия тяжелой клинической формы, когда уже нужна помощь врача-психиатра, встречается у каждого второго. Все психотропные, психоактивные вещества, включая алкоголь, — это для них антидепрессанты, когда не чувствуешь боли. Так они уходят от реальности.
Есть ли в российской культуре воспитания детей вредные элементы, которые мешают нормальному, здоровому развитию ребенка? Например, можно ли бить ребенка, прилюдно его отчитывать?
Если родители агрессивны, у них вырастет агрессивный ребенок. Наказывать физически — недопустимо. Унижение, физическое или словесное — это всегда большая травма для взрослого, а для ребенка она может быть катастрофичной. Если послушать каждого подростка, которые ко мне попадают, то они сидят и плачут. Нетравмированный ребенок никогда беспричинно не уйдет из дома, не пойдет убивать, не будет совершать суицид. Если его в семье любили, понимали, уважали — он никогда не пойдет на преступление.
Нашим детям доступны игры, фильмы, любая информация, но никто не учит их, как стать хорошими родителями, что такое для ребенка отец и мать, что позволительно, а чего нельзя делать с ребенком. Таких лекций никто не читает, дети видят модель своей семьи и чаще всего ее повторяют. Если случается проступок — то наказывает школа, родители, комиссия по делам несовершеннолетних, но никто не помогает. Травма растет в геометрической прогрессии, подросток — это изгой даже для органов, которые занимаются профилактикой преступлений. Что будет делать ребенок, который всеми наказан? Он будет уходить. Поэтому дом, семья всегда должны быть безопасным местом.
Я присутствовала на комиссиях — и это страшно, что говорят дети. Родители грозятся их избить, положить в психушку... Поймите, этот ребенок никому не доверяет, он озлоблен на весь мир, он все больше уходит в себя.
Серия нападений на школы за последнее время в России демонстрирует какой-то тренд в обществе, или это печальное стечение обстоятельств? Что должно было случиться за последние годы, что привело к такому взрыву подросткового насилия?
Эти дети не смотрят новости абсолютно, их не интересует даже происходящее в другом городе. Они живут в собственном мире. Субкультура — это не копирование, а механизм идентификации психики ребенка с другими людьми или группами извне, уже не с родителями, как было в раннем детстве. Это социальный сигнал, тревожная кнопка.
Плюс ухудшение ситуации в экономике, понижение уровня жизни, отсутствие стабильности, а значит, и семьи обеднели — дети это видят каждый день, а если и не видят открыто, то чувствуют.
Надо понимать, что таких преступлений будет больше, потому что растет бедность, потому что неполных семей меньше не становится, потому что дети лишены образования и возможности получать качественную психологическую и психотерапевтическую помощь, которая очень дорого стоит. Помощь должна оказываться в рамках госпрограммы, и я не знаю, сколько должно быть совершено резонансных преступлений, чтобы наконец общество и государство поняли, что этим детям нужна помощь задолго до того, как они решатся на преступление.
Когда произошла трагедия в Ивантеевке, мы провели конференцию с участием представителей Минобразования, а затем подготовили программу декриминализации, но дальше процесс идет небыстро.
В Европе и всех ведущих странах программы психотерапевтической помощи работают уже 50 лет. В Англии эти программы работают с 1931 года. В Норвегии 80 процентов подростков с асоциальным поведением проходят психотерапию, у них рецидивов преступлений — всего 20 процентов, а в России — 57 процентов. От того, что школьник посетит психолога, ничего не изменится, потому что психолог — не тот специалист, который умеет работать с патологией психологического развития, со структурой психики и защитными механизмами психики.
У нас есть институт Сербского, там работают суперпрофессионалы, но к ним попадают те, кто уже совершил преступление. Мы же говорим о превентивной работе. Далеко ходить не надо. Семья Хачатурян. Дети совершили убийство. Все знают, что папа бьет, но никто не вмешивается. Мать была в родительском комитете. Ее выгоняют из дома, но никто не забил тревогу. Надо было подключаться в тот момент, когда девочки перестали ходить в школу, надо было общаться с ними, понять, что происходит. А в итоге сестры совершили преступление.
В нашей стране в первую очередь выбирают запретительные меры для решения всех подростковых проблем.
Нельзя запретить ребенку доступ в интернет. Мой сын тоже заходил в «группы смерти» и читал про расстрелы в школах, но если у ребенка здоровая психика, он не пойдет убивать и не будет прыгать с крыши.
К этой проблеме нужен подход с федерального уровня. Даже если мама этого мальчика понимала, что у него проблемы, ей все равно некуда было обратиться за помощью. Государство почему-то считает, что если по паспорту тебе исполнилось 18 лет, то ты уже взрослый, но это не так. Чаще всего личность в этом возрасте еще не до конца сформирована.
После бойни в Керчи в Совете безопасности заговорили о недостатках в работе с молодежью и об усилении мер безопасности в школах. В предыдущие разы было так же. Какие результативные действия произвели власти после прошлых кровавых событий в учебных заведениях?
Очевидных выводов сделано не было. Все дополнительно пытаются еще больше запретить подросткам те или иные виды активности, запугать школьников. Подростком быть стало опасно. Они и так выживают как могут в современном мире. Вместо того чтобы оказывать помощь, их загоняют в угол. Загнанный в угол человек, в отчаянии и безысходности, когда совсем плохо, имеет два выхода: или уничтожить себя, или нападать на себе подобных.
Меня всегда спрашивают, каков прогноз для детей, которые прошли курс психотерапии. Я говорю, что человек — не стиральная машина или холодильник, запрограммированные на определенную работу. Это психика, и никто не знает, как в стрессовой ситуации она среагирует, какой сработает защитный механизм. Многие ребята с удовольствием ходили бы в спортивные секции и сублимировали свою агрессию, но за это надо платить. Зайдите в любой дом культуры и увидите, что все секции и кружки платные. Детей лишили всего.
Вы с коллегами разрабатывали программу декриминализации подростков. Какова ее судьба?
Я лично отдала ее в администрацию президента и в Минобразования. Документ находится на рассмотрении, что, естественно, займет определенное время.
На первый взгляд, отношение к нему может показаться неоднозначным, потому что программа предлагает внести несколько серьезных изменений в привычную систему профилактики. Но эта старая система уже не работает так, как прежде. Мир изменился, поэтому требуется изменение подходов к психокоррекции и психогигиене.
Подчеркиваю, что мы предлагаем вставить недостающее звено в систему реабилитации детей, а не разрушить систему. Мы хотим, чтобы эти дети не погибали и не стали причиной гибели других людей.
Кроме вашего фонда существуют аналогичные организации?
Мы единственный фонд в России, созданный психоаналитическими психотерапевтами, неравнодушными к судьбе трудных подростков. Мы все — не просто психологи, мы специально обученные люди.
Мы хотели заняться подготовкой специалистов по программе дистанционного обучения. Например, пройдя двухгодичный курс, даже соцработник может получить квалификацию судебного психотерапевта и работать с детьми с девиантным поведением. Нам бы хотелось иметь отдельное помещение, куда мы могли бы приглашать иностранных специалистов, переводить учебники. На всю Москву было представлено девять помещений для НКО, нам помещение не дали. Таковы приоритеты общества. Помощь трудным подросткам — тема неактуальная и никому не нужная. Проще их казнить.
Нам в современном мире надо правильно расставить приоритеты касательно молодежи. На первом месте должно быть их психическое здоровье. На втором — возможность получения образования и самореализации, чего они теперь лишены в связи с реформой образования. И Владислав Росляков, я уверена, пошел учиться не на ту специальность, которую он хотел бы получить, а на ту, куда поступил бесплатно. И только на третьем месте должны быть культурно-спортивные мероприятия для молодежи. А у нас только это считают важным для трудных детей и подростков.
Как я уже сказала, мир изменился, детская психика не справляется. Сейчас уже не времена Макаренко и не советское время.