В прокате — «Стекло», финал начатой «Неуязвимым» и «Сплитом» трилогии М. Найт Шьямалана, который здесь пытается деконструировать супергеройское кино, а затем идет на попятную. Кроме того: разрыв между сексуальными предпочтениями и большими чувствами в одном из лучших фильмов 2018-го и раздор между двумя королевами.
Один, владелец охранной лавки Дэвид Данн (Брюс Уиллис), с тех пор, как выжил при крушении поезда, стал неуязвимым — и вечерами наказывает мелких хулиганов на улицах Филадельфии. Второй, бывший владелец магазина комиксов Элайджа Прайс (Сэмюэл Л. Джексон), родился с костями, хрупкими как стекло, и сверхъестественно, злодейски острым умом — и в свое время организовал то самое крушение поезда. Третий, безотцовщина Кевин Крамб (Джеймс МакЭвой) с детства страдает расщеплением личностей — их у него два с половиной десятка, одна из которых зовется Зверем, обладает сверхчеловеческой силой и требует крови грешников (а лучше грешниц, причем несовершеннолетних). Супергерои, то есть? Какое там — жертвы чудовищной мании величия, мнимыми сверхспособностями глушащие сильные детские травмы. Так, по крайней мере, утверждает наблюдающая всю троицу в стенах тщательно охраняемой лечебницы психиатр Элли Стэйпл (Сара Полсон) со специализацией на ЧСВ и пунктиком насчет комиксов. Надо ли говорить, что Прайс, этот самопровозглашенный суперзлодей в инвалидном кресле, врачебный тезис попытается опровергнуть — и совместное заключение с Крамбом и Данном ему в этом только поспособствует?
«Имя — Мистер. Фамилия — Стекло», — представляется в один из поворотных моментов нового фильма М. Найта Шьямалана, завершающего начатую «Неуязвимым» и «Сплитом» трилогию, заглавный персонаж. Шьямалан в «Стекле» полноправно вступает на территорию супергеройского кино, на которую те же «Сплит» и даже «Неуязвимый» только намекали, в ядре своем оставаясь представителями совсем других жанров (психиатрического хоррора и психологической драмы соответственно). Этот поворот можно было предугадать, как только в финале «Сплита» мелькнул герой Брюса Уиллиса, — другое дело то, как именно его Шьямалан осуществляет. Лучше всего «Стекло» держит внимание в своей второй трети — когда героиня Сары Полсон упрямо пытается убедить своих необычных пациентов в их ординарности, а Шьямалан попутно обнажает супергеройский жанр до предела, занимаясь здесь, в сущности, его деконструкцией и демистификацией.
Проблема в том, что Шьямалан (в лучших своих проявлениях) остается именно что режиссером жанровым — а супергеройское кино как таковое чистым жанром не является. Поэтому те же приемы и техники, что работали, например, в том же «Сплите» (вроде хищной, заимствовавшей взгляд душевнобольного камеры), в «Стекле» оказываются пустыми, не добавляющими истории никакой дополнительной ценности — сколько бы раз камера Шьямалана не взмывала ввысь на кране и как часто бы монтаж ни будоражил переходом на крупный, да еще и усугубленный взглядом персонажа прямо в камеру план. Эта ремесленническая пустота стиля в третьем акте неизбежно разрастается до провала и в самой истории. Две трети фильма относительно убедительно напирая на травматичность любого супергеройского нарратива, Шьямалан в итоге не может удержаться от очередного своего фирменного твиста — который оказывается более-менее разворотом на 180 градусов, да еще и размывающим любую ценность его фильма. Если без спойлеров, то суть этого твиста оказывается в реабилитации пресловутых сверхспособностей — которую Шьямалан к тому же реализует, подчеркнуто обесценивая лишенный таковых обыкновенный человеческий опыт. Для режиссера, некогда подкупавшего именно исследованиями человечности через призму жанровых канонов, такой шаг оказывается сродни безумию стеклодува, пытающегося вернуть свое детище в предыдущее состояние. То есть в песок — который тут же утекает сквозь пальцы, не оставляя ни следа, ни памяти.
Купить билеты на фильм «Стекло» на «Афише»
1587 год, Лондон. Одна рыжая красотка со вздорным лицом и в пышном платье готовится положить голову на плаху — а другая, еще более вычурно наряженная и, кажется, еще более капризная изображает отстраненность, готовясь лицезреть будущую казнь. Как же поссорились Мэри Стюарт (Сирша Ронан), королева Шотландии, и Елизавета I (Марго Робби), королева Англии, — две кузины, которых, предположительно, связывали не только кровные узы, но и чувство женской солидарности, даже дружбы? Чтобы проиллюстрировать частности этого монархического конфликта, режиссер Джози Рурк и сценарист Бо Уиллимон (известный, прежде всего, как автор «Карточного домика») запускают флешбэк длиною в фильм — отправляясь на 26 лет в прошлое, когда еще в подростковом возрасте оставшаяся вдовой после смерти сидевшего на французском престоле супруга католичка Мэри Стюарт прибыла на шотландское побережье, чтобы претендовать на местную корону. А вскоре — и на английскую, принадлежащую протестантке Елизавете, тоже.
Религиозные различия Рурк и Уиллимон подчеркивают старательно (в сюжете то и дело объявляется протестантский епископ-фанатик, основным занятием которого является, кажется, бесконечное предание Мэри анафеме) — не меньше труда вкладывая и в иллюстрацию многочисленных за охватывающий четверть века конфликт интриг и предательств, манипуляций и переговоров. Эта демонстративная дотошность, впрочем, сама вступает в определенный конфликт с основным месседжем, заложенным в «Двух королев» — и выглядящим скорее данью современным тенденциям, чем реальным историческим наблюдением: обе женщины-правительницы, несмотря на монархические регалии, в немалой степени всю жизнь оставались пешками в мужских руках, в планах мало различимых между собой любовников и советников, духовников и генералов. Неудивительно, что ключевую роль в этом сочинении на историческую тему играет не что иное, как сцена королевского куннилингуса, после которой Мэри как будто и прибавляет в своих королевских амбициях. Что ж, такой подход к материалу, может быть, и смотрелся бы свежо — если бы к прогрессивности сексуальных идей авторов прилагались также психологическая глубина (та же Елизавета на контрасте с кузиной здесь выведена, при всех стараниях Робби, одномерной угнетенной невротичкой) и интерес к политике не только как арене для интриг, но и пространству более сложных социальных процессов.
Купить билеты на фильм «Две королевы» на «Афише»
Мексика, наше время — и «Наше время» (Nuestro tiempo) Карлоса Рейгадаса. Простираются, куда глаза глядят, слегка смятые и раскрытые нараспашку, будто постель на время отлучившихся влюбленных, сельские пейзажи. Выкрик «Ола, пикадор» звучит вдогонку всаднику, только что вонзившему бандерилью в молодого бычка. Кто-то разливает мескаль и ром с колой. Так проходят дни на ранчо Хуана (сам Карлос Рейгадас), известного поэта, вместе с женой Эстер (Наталия Лопес, настоящая жена Рейгадаса) и детьми переехавшего сюда из Мехико, чтобы не только приблизиться к местной величавой природе, но и профессионально заняться бизнесом по разведению лошадей и быков для корриды. Лошадей, как известно, нужно заговаривать и объезжать — для чего на ранчо Хуана появляется гринго по имени Фил (Фил Бургерс).
Когда же, выполнив работу, американец засобирается в город, напросится с ним и Эстер — формально, чтобы обсудить дизайн сайта фермы. На деле — как немедленно и прозорливо заподозрит Хуан — чтобы потрахаться. Вскоре зрителю дадут, правда, понять, что измены жены в семье поэта — дело вполне привычное, более того, муж в какой-то степени не только часто на них настаивает, но и от мыслей о них не на шутку заводится: главное, быть в курсе всех деталей. Но вот именно частностями своих отношений с Филом Эстер делиться и не желает — отчего вскоре идеальный брак («Вы самая лучшая пара, которую я знаю», — так и говорит ближе к концу фильма Хуану американский любовник) начинает идти трещинами.
Что Рейгадаса всерьез волнует тема свободной любви в браке — а если совсем конкретизировать, раздирающие куколда чувства, — намекал и предыдущий фильм мексиканца, удостоенный режиссерского приза в Каннах «После мрака свет»: там, конечно, фигурировали и алый дьявол, и самостоятельная декапитация, но, пожалуй, в самой напряженной сцене картины главный герой делился женой с десятком посетителей свингерской бани. В «Нашем времени» эта драма и вовсе выведена на первый план, усугублена тем конфликтом, который возникает в душе Хуана, когда до этого вполне счастливая в этом взаимно доверительном формате отношений Эстер вдруг лишает его контроля. «Она по-настоящему влюбилась», — сокрушается он. «Мне нужно по-настоящему обрести себя», — утверждает она.
Это перетягивание каната, в которое пускаются супруги-полиаморы, Рейгадас иллюстрирует в адекватно истории вольном, свободно жонглирующем приемами и стилистическими девиациями (в значении — отступлениями; не нам судить чужие триггеры) от магистральной реалистической линии. Вот вдруг начинают оживать, обретая голос, сообщения и электронные письма героев друг другу — этот обязательный элемент современной любви. Вот в критических, самых напряженных узлах истории сбивает пафос закадровыми пояснениями голос рассказчика — принадлежащий маленькой девочке. Вот склонность Рейгадаса к длинным, чаще всего общим и средним планам камеры, то и дело получает отпор в виде резких, драматических вспышек быстрого монтажа и стратегически разбросанных по фильму крупных планов с доведенными до эмоционального предела лицами.
Парадокс в том, что эта, настолько редкая (по крайней мере, на киноэкране) — и настолько подчеркнуто, детально уникальная, не пригодная к проекции на подавляющее большинство зрителей — любовно-семейная коллизия, которая так часто, особенно с учетом первого в карьере актерского выхода Рейгадаса собственно в роли поэта-куколда, граничит с откровенным эксгибиционизмом, напротив, в универсальное полотно о природе современной любви и вырастает. Добивается этого мексиканец, во-первых, эпическим, не столько принуждающим к погружению, сколько постепенно обволакивающим хронометражем (фильм идет без нескольких минут три часа). А во-вторых, как раз сопротивлением собственному фирменному стилю — «Наше время» как будто состоит с ним в постоянном клинче, то позволяя рейгадасовской созерцательности дойти почти до самопародийности, то, наоборот, преодолевая ее хлесткими, неожиданными решениями. И именно в этом вечном сопротивлении, неизбывном, ощутимом на уровне не слов, жестов или половых актов, а пауз, коммуникативных тупиков, опущенных рук, и обнаруживается подлинная универсальность. Как раз здесь в его, рейгадасовской любви и его времени проявляется любовь наша — и время, как и было сказано, наше.
Купить билеты на фильм «Наше время» на «Афише»