Туристическая Венеция банальна, описана со всех сторон и сфотографирована с каждого угла. Она — жемчужина Адриатики, и обязательно стимулирует восторг. Еще она «тонет». И еще, конечно, «воняет». Но хватит стереотипов. Живущая в Венеции россиянка Анна Ефремова рассказала «Ленте.ру» всю правду об этом удивительном городе.
Венеция — это город, построенный 15 веков назад на островах (оказывается, так тоже можно было). Острова торчат посреди лагуны в четырех километрах от суши и соединяются с ней мостом. По мосту ходит поезд; на подъезде к городу пассажиры, видя вокруг одну воду, высовывают голову в окно — и правильно делают. По мосту можно добраться и на машине, только ее придется оставить на въезде: транспорт, включая велосипеды, в Венеции запрещен. Так у приезжего сразу создается впечатление, что он входит в чей-то дом, и на пороге надо разуваться.
Итак, он отправляется изучать Венецию пешком. Вот и хорошо: как говорил Волошин, лучше ощупывать новые города подошвами ботинок. Приезжий шагает по мостовой, под ногами у него тянутся телефонные провода, газовые трубы, электричество и водопровод. Еще ниже — каменные фундаменты построек, а под ними — вбитые в морское дно сваи. Это тысячелетний альпийский лес, на котором стоит город со всеми его богатствами. Окаменевшие от соли стволы упираются в дно, из-под которого много лет выкачивали пресную воду, и теперь что? Правильно, Венеция тонет. Ну, это как посмотреть.
Иногда — тонет (когда вода поднимается на 110 сантиметров выше мареографического нуля, замеренного сто лет назад). Пока можно не волноваться и обойтись резиновыми сапогами, но еще 20-30 см — и все поплывет. На отметке 180 сантиметров вода поднимется по пояс и будет биться в окна сувенирных лавок, унося в море венецианских крыс, просачиваясь на первые этажи музеев и старя произведения искусства на десятки лет.
Иногда вода, наоборот, отступает, и Венеция поднимается над поверхностью лагуны, обнажая зеленые фундаменты дворцов и причалов. Из воды показываются облизанный водорослями мрамор, каменные ступени, покрытые ракушками, почерневшие деревянные опоры у причалов. На отмелях собираются чайки, корабли замедляют ход, и оказывается, что город без своих отражений — так себе зрелище.
В норме у Венеции всегда есть зыбкий, дрожащий в воде двойник. Дома, оконные стекла, фонари, барные стулья, статуэтки муранского стекла, церкви, балконы, деревья вытягиваются и сужаются в танцующих отражениях. Все это шаткое собрание, словно сервиз на палубе плавучего ресторана, производит болезненное впечатление неустойчивости. Здесь нет ни одной прямой колокольни — все покосившиеся; как и двери домов, особенно в районе Риальто. Здания стянуты изнутри железными скобами, чтобы стены не развалились в разные стороны.
Каменные парапеты и трещины на фасадах скреплены металлическими стежками. Полы кладут особым образом, чтобы смягчить оседание почвы, но домам, доросшим до третьих этажей, это уже не помогает. Их крыши почти соприкасаются, нависая над вздувшимися плитами мостовых. Весь город похож на хрупкую коллекцию фарфора, кое-как уместившегося на подносе: пузатые графины подпирают друг друга и вот-вот свалятся за борт.
Венеция лишена возможности бездумно расширяться, обрастая жилыми районами, промышленными зонами и трущобами. Здесь нет периферии с заплеванными многоэтажками, и самих многоэтажек нет — один архитектурный антиквариат при дефиците суши. Весь город до последней бродячей кошки включен в список объектов «руками-не трогать» ЮНЕСКО. Скованный водой и здравым смыслом, он остался неизменным в собственных пределах, и, как было остроумно замечено, человек из XVII века, оказавшись сегодня в Венеции, без труда нашел бы дорогу к себе домой.
Но сами-то венецианцы наверняка помнят, как дойти до дома, разобрались уже в этих улицах — узких, как звук «люблю»? Куда там! Местные жители слепо тыкаются в закоулки и тупики, как будто их регулярно передвигают. Вот неподалеку от университета профессор истории театра, коренной венецианец, поворачивает не туда. Он растерян перед тупиком, будто тот сам образовался за ночь. Здесь нет прямых маршрутов, одни ломаные линии, и пешеходам приходится постоянно смещаться вбок, корректируя направление относительно большой воды. В этой игре нет профессионалов — только новички или, в крайнем случае, любители: в лабиринте любой может промахнуться и потеряться.
В Венеции идет постоянная переработка уже имеющегося пространства. В таких стесненных условиях венецианцы шедеврально экономят место, не лишая себя маленьких радостей. В некоторых переулках, где еле удается разминуться двоим, окна вторых этажей смотрят друг в друга с такого расстояния, что можно поздороваться за руку с соседом напротив.
Ставни на них складываются пополам, обнимая неглубокие оконные проемы; уличные мусорки и клумбы, плоские, как рыбины, жмутся к оградам; двери в барах-баккаро убегают в стены. Сами эти бары по площади чуть просторнее купе: в них нет стульев, а вместо столов — полочка шириной в стакан, прибитая вдоль стен. Сидячие места в Венеции стоят денег, а стоя даже бедняк может позволить себе бокал просекко.
Казалось бы, Венеция, город-музей, город-базар, создана для прогулок и разглядывания витрин, а не для жизни. Её как будто строили напоказ и, напичкав всякими красотами, сдали проект, наплевав на поправки. Ну какой градостроитель согласится прибить книжные полки к соснам в городском саду? Или скажет: «Пусть уличные фонари у нас будут розовыми, чтобы не как у всех»? Вдали от Большой земли, куда более уродливой и пригодной для жизни, венецианцы создали это хрупкое великолепие без оглядки на бытовые сложности.
Двери церквей и театров держат открытыми, чтобы бархатные портьеры зазывающе колыхались на ветру и интриговали прохожих. В винных лавках продают картины, а в художественных галереях угощают вином. Дома вырастают из воды, как декорации к спектаклю, где каждая сцена полна неторопливой роскоши и почти избыточна. Ночью из глубины прохода между дворцами бьет золотой луч прожектора и ложится дорожкой на воду; ее пересекает острый профиль гондолы — черный на черной воде.
В солнечные дни вода приобретает открыточный бирюзовый оттенок, а мраморная махина Санта-Мария-делла-Салюте — слепящий белый, в знак торжества здоровья над черной смертью. Дымоходы отбрасывают клубящиеся тени на розовые, мягкие на взгляд фасады. Чайки вырывают только что купленные сэндвичи из рук прохожих. Гондольеры, начистив до блеска свои гондолы, ложатся в них покурить, подставляя лица солнцу.
Но когда Венецию накрывает туман, набережная вдруг отекает и теряет контур. Дворцы, соборы и колокольни пропадают из виду; только их призрачные колокола продолжают звонить над головой. С раннего утра на лодках горят фонари и крутятся радары, в закусочных зажигают тусклые желтые лампочки, свисающие с потолка на проводах; город погружен в сумрак. Местные жители плавают в нем по памяти и опаздывают на встречи.
Конечно, жизнь здесь — никакая не сказка, и от сырости суставы ноют даже у студентов. Венецианский университет расположился в бывших дворцах по всему городу, но те, кому не очень повезло, слушают лекции по индийской философии на первом этаже, в помещениях бывших складов. От воды поднимается сырость, у преподавателей ломит спину, и на экзаменах никто от этого не выигрывает. Венецианцы были не дураки и брезговали жить у самой воды: зеркальные гостиные и хозяйские покои с расписными потолками обустраивали на верхних этажах палаццо, где сейчас проходят семинары по французской лингвистике.
Византийскую историю читают, тревожа летучих мышей под крышей, в здании бывшей фабрики на краю города. Теорию литературы — на верхнем этаже дворца, который университет делит с пожарной станцией (у нее в распоряжении целых три лодки). Несмотря на обилие воды, пожарным приходится использовать гидранты: тушить пожар соленой водой — это моветон, ведь соль разъедает стены и мебель.
В Венеции есть все — заводы, офисы с подвесными потолками, школы йоги, спортзал с барочной люстрой на потолке. И даже каток, будто рухнувший с неба прямо на миниатюрную площадь Сан-Поло. Венецианцы живут обычной жизнью — с тем только исключением, что никому не надо садиться за руль, то есть заказывать алкогольные коктейли в баре можно начинать с утра. Старушки здесь гоняют голубей с мраморных балконов, вытряхивают одеяла над головами прохожих и засматриваются на леопардовые шубы в витринах.
На набережной у вокзала можно увидеть задорного старичка с музыкальной колонкой; его инвалидная коляска катится вдоль воды, привлекая взгляды, наугад озвучивая городские сценки. Старичок не глядя тыкает в экран лежащего на коленях телефона, ставя в плейлист то блюз, то румбу, то какую-нибудь попсу. Дети пьют из фонтанчиков родниковую воду, которая течет сюда прямо с гор. Все стараются закончить дела до того, как проснутся и наводнят улицы туристы.
Восемь утра. Суровый мужчина в кислотно-зеленой спецовке тащит через площадь контейнер с мусором. Кто-то спускает с моста груженную рулонами тележку, маневрируя колесами. Кто-то, стоя одной ногой на пришвартованной у ресторана лодке, выгружает на набережную ящики с зеленью. Кто-то спешит на работу, портя первым туристам фотографии.
Венецианские пенсионеры ныряют в бары и магазинчики, где до самого обеда зацепятся языками с владельцем. На Джудекке царит сельская безмятежность: кирпичные фасады одноэтажных домов увязли в омуте плюща, между ними школьники гоняют мяч, море тихонько плещется с южной стороны. Белые детские штанишки по-птичьи трепещут на ветру.
Время обеда, приезжий идет по тесному проулку вдоль прикрытых ставен. О, этот звук поставленной на стол тарелки! По ту сторону стены садятся за стол. Неужели эти полубоги, полуамфибии, эти обитатели венецианских переулков тоже едят пасту? Эти избранные, далекие от суеты наследники дожей варят макароны? Конечно, и очень вкусные. Под вечер они собираются на площадях с бокалами любимого ярко-рыжего спритца в обеих руках. На мостах зажигаются фонари, на балконах — гирлянды, оставшиеся с Рождества. Помощница капитана на вапоретто фотографирует закат из кабины, пока туристы занимаются тем же на палубе. «Смотри, на этот раз, по-моему, получилось, — она сует телефон под нос капитану. — Ладно, потом все равно отредактирую».
Венеция обостряет восприятие физической реальности, принуждая к двум способам передвижения: пешком или по воде. В обоих случаях реальность сгущается вокруг путника, нагнетая воздух и воду: он не может не почувствовать движение сквозь пространство. Добираться на работу или учебу по морю — та еще медитация, но пересекая город на своих двоих, приезжий мгновенно схватывает его масштаб, и ему приятно сознавать границы. Конечность пространства успокаивает.
Ступив на палубу вапоретто, хлюпающего в воде, переваливающегося с боку на бок, он напрягает икры, как на вводном занятии по бальным танцам, и внимательно следит, куда везет его капитан. Небо над акваторией розовеет; мимо проплывают громадные, освещенные изнутри баржи, похожие на опустевшие банкетные залы. Сходя на своей остановке, путник точно знает, сколько времени нужно, чтобы обогнуть Венецию.
Повсюду в центре можно услышать «Bella ma non ci vivrei» («Красиво, конечно, но жить я бы здесь не стал»). Эта фраза на разных языках тут и там звучит из уст туристов, которые, гремя чемоданами, бродят по городу с надувными подушками на шее и телефонами наготове. Они кормят собой внутренности венецианских отелей, входят и выходят из дверей ресторанов, уступают друг другу дорогу, покупают мороженое по заоблачным ценам и вздыхают: «Туризм — такое изматывающее занятие!»
В этот момент, поднимаясь в толпе по мосту после восьмичасового рабочего дня, так и хочется заехать им пакетом с продуктами. Венеция живет и дышит, у нее свои повседневные заботы и свои правила игры, частично описанные в венецианской онлайн-энциклопедии Venipedia.
В отместку праздным репликам туристов стены в жилых кварталах здесь исписаны фразой «Bella ma ci vivrei», из которой изъято отрицание («Красиво, конечно, но я бы здесь пожил»). Если приезжему покажется, что Венеция безропотно тонет, покрываясь плесенью, значит, он внаглую проглядел диковинные реалии этого сказочного города.