Николай Резанов — русский аристократ, дипломат, авантюрист мечтал расширить границы Российской империи до берегов Калифорнии. Пережив тяжелую зиму на Аляске, Резанов отправился в Сан-Франциско, где влюбился в Кончиту — дочь коменданта крепости, ставшую его последней любовью и символом новой империи, которую он мог бы построить. На русском языке выходит книга Оуэна Мэтьюза «Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке». «Лента.ру» публикует фрагмент текста с разрешения издательства «Бомбора».
Резанов танцевал с Кончитой. Он сразу воспылал к ней чувствами, и казалось, что и она отвечает ему взаимностью. Кончите было пятнадцать лет и два месяца, и все считали ее настоящей красавицей. А Резанову было 42 года, после голодной зимы он был очень худым, но такого важного иностранца Кончите, да и, пожалуй, всем в гарнизоне видеть еще не приходилось.
О романе Резанова и Кончиты написано довольно много — и стихи, и поэмы, и пьесы, и романы, в СССР даже поставили первую в стране рок-оперу. Но о том, что на самом деле произошло за те пять недель, когда «Юнона» стояла в гавани Сан-Франциско, могут рассказать всего два источника. Прежде всего, травелог Георга Лангсдорфа, который, как известно, не лучшим образом относился к Резанову. На втором месте — письма самого Резанова директорам компании. Именно на втором, потому что камергер весьма сухо описывает свои отношения с Кончитой и говорит о них исключительно с точки зрения политических последствий, которые этот роман может иметь. Это так — роман Кончиты и Резанова в большой степени имел политическую подоплеку, что косвенно подтверждает в своих записках Лангсдорф: «Мы много и приятно общались с членами семьи Аргуэльо — пели, музицировали, танцевали и гуляли. Все это пробудило в душе камергера фон Резанова новые и важные мысли, после чего он придумал план, который сильно отличался от изначального». То есть план был прежним: установить торговые отношения между русскими и испанскими колониями. «Но очаровательные глаза доны Консепсьон произвели на него неизгладимое впечатление, и он решил сделать женой дочь comandante Сан-Франциско, чтобы достичь стоящие перед ним политические цели».
Резанов всеми силами старался очаровать членов семьи Аргуэльо, и, надо сказать, женщины этой дружной и любящей семьи были очарованы им. Один или в компании с кем-то Резанов стал ежедневно наведываться в гарнизон и пить горячий шоколад с Кончитой и ее матерью. Он прекрасно говорил по-французски и все чаще стал вставлять испанские фразы, что было нетрудно, так как французский является родственным испанскому языком. Когда отец Кончиты вместе с губернатором приехали в Сан-Франциско из Монтерея, Резанов был уже в настолько дружеских отношениях со всеми членами семьи, что ему «рассказывали все то, что говорилось в его отсутствие».
Кончита была умной девушкой, и Резанов беседовал с ней часами напролет (при этом мы знаем, что Резанов не терпел дураков и не любил с ними общаться). «Ежедневно куртизуя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ее, честолюбие неограниченное», — писал он Румянцеву. Кончита была девушкой амбициозной и очень хотела уехать из гарнизона, чтобы увидеть мир. Резанов замечает, что «неограниченное честолюбие» пятнадцатилетней Кончиты делало для нее ее отчизну «неприятною», и он даже приводит слова юной прелестницы: «Прекрасная земля, теплый климат. Хлеба и скота много, и больше ничего».
Однако существует еще один источник информации о Кончите. Это Мария Мануэла Францеска Сальдаго, родившаяся в 1838 году. Монахиня доминиканского монастыря в Монтерее (с 1852 года), она близко знала Кончиту на закате ее жизни. Сальдаго, или сестра Винсентия, или, как ее называли в монастыре, Старая Вини, незадолго до своей смерти в 1940 году рассказала о Кончите одному священнику. Несмотря на то что в рассказе Винсентии много нестыковок и противоречий, это достаточно достоверный источник, ведь она знала Кончиту лично.
По словам Винсентии, у Кончиты «было красивое лицо и прекрасная фигура. Ее лицо было скорее овальной, чем круглой формы и казалось небольшим. Даже когда ей было уже за шестьдесят, на ее лице не было морщин... Глаза были большими и, несмотря на годы, не утратили своего блеска. Они были темно-синими, словно небо, а когда я смотрела в них, мне казалось, что они темные, как океан. Голос ее был мягким, низким и очаровательным. По-испански она говорила очень правильно, без ошибок. С кем бы она ни говорила, с мужчиной или с женщиной, она всегда смотрела собеседнику в глаза, и казалось, что она, как ребенок, верит тому, с кем говорит».
Пятнадцатилетняя Кончита унаследовала от отца крестьянский прагматизм и желание преуспеть в этой жизни, а от матери — утонченность и изысканность. Дон Хосе Дарио поступил на военную службу драгуном и к 1781 году дослужился до лейтенанта в гарнизоне Санта-Барбары, а в 1798 году стал комендантом гарнизона в Сан-Франциско. Хьюберт Банкрофт (Hubert Bancroft), один из первых историков, занимавшихся прошлым Калифорнии, взял интервью у нескольких людей, которые лично знали дона Хосе Дарио Аргуэльо. Все говорили, что он был высоким и представительным и у него была очень темная кожа. Несмотря на темный, как у крестьянина, цвет кожи, Аргуэльо женился на дочери аристократа. Дона Мария Игнасиа Морага была чистокровной испанкой, а также родственницей (по крови или же через браки своих братьев и сестер) с самыми именитыми семьями колонии. Ее дядя основал presidio в Сан-Франциско. В замужестве она родила пятнадцать детей, то есть почти четвертую часть белых детей, которые появились на свет за двадцать лет существования колонии Сан-Франциско.
Дона Мария де Консепсьон (Кончита) училась во францисканской миссии Долорес. Она никогда не уезжала далеко от Сан-Франциско, разве что только в столицу провинции Монтерей, расположенную в двух днях пути. В Сан-Франциско жили всего семьдесят белых колонистов. О путешествии в Мексику не могло быть и речи, потому что оно было слишком опасным. О поездке в Испанию тоже никто не заикался. Кончита выросла на самом краю цивилизованного мира, поэтому не стоит удивляться тому, что она так хотела увидеть свет. Резанов хотел при помощи союза с Кончитой решить определенные политические задачи, а она хотела с его помощью увидеть мир за пределами небольшой колонии в Сан-Франциско, и Резанов был для девушки единственным человеком, который мог предоставить ей эту возможность.
В жизни Резанова большую роль сыграли две сильные женщины: Екатерина Великая и Наталья Шелихова, и он, конечно же, знал, что в мире, которым правят мужчины, женщины могут обладать огромной властью. Руководствуясь этим важным знанием, он решил сделать женщин, проживающих в гарнизоне, своими союзницами и... шпионками. У Резанова была цель — он хотел, чтобы старый бюрократ дон Аррильяга закрыл глаза на установленные в Мадриде правила и разрешил наполнить трюм «Юноны» зерном. Чтобы эту цель приблизить, он одаривал женщин подарками: льняной и хлопчатобумажной тканью, зеркалами, ножницами и всякими безделушками, которые должны были напоминать женщинам о щедрости русского гостя и мощи страны, в которой он родился.
( …)
Однако три года тяжелых морских странствий нисколько не уменьшили желания Резанова идти на риск. Уже через две недели после прибытия в Сан-Франциско он просил у Кончиты руки и сердца.
«Видя положение мое неулучшающееся, ожидая со дня на день больших неприятностей и на собственных людей ни малой надежды не имея, решился я на серьезный тон переменить мои вежливости», — писал Резанов Румянцеву. И в этом же письме он говорит о своем предложении Кончите: «Я представил Российский [край] посуровее, и притом во всем изобильный, она готова была жить в нем, и наконец, нечувствительно поселил я в ней нетерпеливость услышать от меня что-либо посерьезнее до того, что лишь предложил ей руку, то и получил согласие». Эта новость буквально сразила воспитанных в фанатизме родителей ее. «Разность религий и впереди разлука с дочерью были для них громовым ударом», — пишет далее Резанов.
Кончиту немедленно отвезли в доминиканскую миссию для того, чтобы исповедоваться. Однако девушка не желала слушать аргументов ни родителей, ни святых отцов, и «решимость ее, наконец, всех успокоила». Но тут возникли проблемы другого толка. Резанов наотрез отказался стать католиком. Как бы это ни прозвучало, скорее по политическим и социальным соображениям: если бы он принял католицизм, император и его окружение восприняли бы это как предательство, как переход в стан врага. Священники миссии и отец Кончиты поставили условие: окончательное решение о том, возможен ли этот союз, должен принять папа римский. Можно представить, как этот вердикт передали Резанову, как беспомощно и с сожалением он развел руками.
И все же противникам этого брака не удалось смутить Резанова. «Камергер — человек философского толка», — писал Лангсдорф не без сарказма, имея в виду, что для его патрона не представляло особой проблемы, что они с Кончитой исповедуют разные религии. Резанов уверил родителей девушки в том, что, как только он вернется в Петербург, немедленно попросит царя назначить его послом в Испанию, а заступив на эту должность, тут же «развеет непонимание между двумя странами» и вернется за невестой. Судя по тону записей, Лангсдорф не сомневался, что Резанов блефует. «Я говорю это потому, что он с одинаковым энтузиазмом занимался и сватовством и вопросом обеспечения регулярных поставок зерна и муки в Русскую Америку из Новой Калифорнии». Очевидно, что, по мнению Лангсдорфа, целью женитьбы было решение продовольственных проблем русских колоний, чем что-либо другое.
Необходимо отметить, что сама Кончита относилась к идее брака с Резановым с большим энтузиазмом. Но и жених не кривил нос. «Я ежели не мог окончить женитьбы моей, то сделал на то кондиционный акт и принудил помолвить нас», — пишет Резанов. Соглашение о помолвке должно было держаться в тайне до тех пор, пока брак не разрешит папа, но в реальности этого, конечно же, не произошло. Однако то, что свадьбу пришлось отложить, Резанов повернул в свою пользу. Как ему представлялось, вернувшись за Кончитой, он получит возможность следить за действиями испанцев и быть тем самым полезным своей стране. Со временем он рассчитывал подробно исследовать то, что находится в глубине американского континента, и говорил, что подобная возможность вряд ли представится кому-то другому, потому что «гишпанцы» относятся ко всем с подозрением и не позволяют иностранцам совершать подобные путешествия». Резанов писал, что его возможное путешествие в Мексику поможет «добиться разрешения русским судам заходить в порты восточного побережья Америки». И он, вероятно, рассчитывал, что благодаря его новой (и успешной) дипломатической миссии, все скоро забудут провал в Японии, но главное — его деятельность поможет сблизить две находящиеся на разных концах Европы монархии и укрепить их связи.
Хотя Резанов ошарашил семью Аргуэльо предложением Кончите, они, тем не менее пригласили его жить в гарнизоне. «С того времени, поставя себя коменданту на вид близкого родственника, управлял я уже портом Католического Величества так, как того требовали и пользы мои, и Губернатор крайне изумился <...> что сам он, так сказать, в гостях у меня очутился».
Предприимчивый камергер не терял времени и старался как можно больше узнать из секретов испанцев. «Я видел и читал все официальные документы, которые получал Comandante. Офицеры увидели, что я стал почти гишпанцем и наперегонки стремились добиться моего расположения, поэтому я перестал бояться возможного появления курьера с плохими новостями».
Надо отдать должное Резанову — за короткое время он добился очень многого. Из голодного русского, прибытия которого по большому счету никто не ждал, он превратился едва ли не в члена семьи начальника гарнизона и получил доступ почти ко всем секретам, которые были у испанцев. Незадолго до этого в гарнизон поступила информация (а вы помните, что она всегда приходила с опозданием), что флот Испании и Франции разбит близ Трафальгара, а потом, что французы одержали победу под Аустерлицем и вошли в Вену. Это меняло баланс сил в Европе. Однако благодаря помолвке с Кончитой, Резанов в определенной степени обезопасил себя от самых неприятных сюрпризов судьбы.
Сама Кончита верила в то, что помолвка с Резановым откроет для нее новую жизнь. Она рассказывала сестре Винсентии о своей любви к русскому, о том, что они планировали «счастливую семейную жизнь в далекой России». Как проходили их встречи? Они гуляли вдоль океана, и у них даже было свидание около родника Сан-Полин, расположенного на склоне под крепостью. Сам Резанов ни словом не обмолвился об этом в своих письмах, но скорее свидание, о котором говорила Кончита, проходило в присутствии кого-то из членов семьи. Пара (вдвоем?) отправилась на лодке на остров Прекрасный (La Bellisima), который теперь называется Остров Ангела (Angel Island), и на этом острове, по словам Кончиты, она подарила Резанову медальон.
«Кончита сказала, что отрезала с головы Николая прядь волос и переплела ее со своей прядью, — вспоминает сестра Винсентия. — Потом они положили свои переплетенные пряди в небольшой золотой медальон с крышечкой, украшенной эмалью и выложенным жемчугами крестом. Она надела медальон с золотой цепочкой ему на шею, а он подарил ей золотой крест с бриллиантами и сапфирами и дал на память свой портрет. Когда Кончита рассказывала о клятве вечной верности, которую они дали друг другу, ее голос был нежным и тихим».
Что из этого является правдой, а что романтическим воображением женщины, которая рассказывала о событиях полувековой давности, о тех счастливых неделях влюбленности, которые выпали на ее долю за всю долгую жизнь? Жаль, но многое кажется неправдоподобным. Винсентия рассказывала, что через несколько лет в Сан-Франциско появился русский, вернувший Кончите медальон, который она подарила Резанову. Возможно, имеется в виду Отто Коцебу, который действительно был у этих берегов в 1816 году, но сам Коцебу нигде не упоминает об этом. Однако, мне кажется, можно поверить словам Кончиты о том, что за те шесть недель она стала женщиной и «благодаря этой любви смогла выдержать многолетнее одиночество, которое стало моим уделом».
Как бы там ни было, но Резанову удалось решить большинство проблем. Католические миссии направили губернатору официальное прошение с просьбой о продаже зерна. Аррильяга разрешил это сделать, и Резанов поставил подпись во всех необходимых документах. Груз «Юноны» был продан испанцам без заполнения каких-либо бумаг. (Дон Аргуэльо сообщил по секрету Резанову о том, что Святые Отцы «тормозили» процесс, надеясь, что русский корабль конфискуют.)
Резанов сказал губернатору, что подкрепление из Монтерея, отправленное в Санта-Клару, можно спокойно вернуть. «Губернатор был очень удивлен тем, что я знал о секретном передвижении войск, но превратил все в шутку и тут же отдал приказ о том, чтобы войска возвращались в свои казармы», — писал Резанов, видимо, нисколько не задумываясь о том, что своими действиями ставит под угрозу единственного осведомителя в гарнизоне, который мог бы предоставить ему такую информацию, то есть Кончиту.
Через несколько дней началась погрузка зерна на борт «Юноны». Испанцы решили устроить праздник. В близлежащих холмах поймали медведя и притащили его в гарнизон. Лангсдорф хотел его осмотреть, но, увы, животное сдохло. Судя по всему, дон Аргуэльо неправильно понял интерес доктора к естествознанию и приказал на потеху гостям затравить собаками диких быков. Лангсдорфа крайне удивило, что Святые Отцы «нисколько не считали это национальное развлечение диким и нецивилизованным занятием. Возможно, испанцы так же спокойно относятся к тому, что животных убивают без всякого смысла, как и обитатели Нукухивы к тому, что можно есть человеческое мясо».
Святые Отцы организовали для Лангсдорфа маленькую экспедицию: вместе с Давыдовым он отправился в миссию Сан-Хосе, расположенную на расстоянии шестнадцати лиг от Сан-Франциско. Изначально планировалось, что русские поедут на больших лодках, чтобы заодно привезти из миссии зерно, но ветер был не попутным, и ограничились легкими лодками. Двигаясь вдоль побережья, до миссии добрались за два дня. Русских в Сан-Хосе приняли очень радушно. Всех удивило, что даже там (миссия была основана всего за два года до описываемых событий) в амбарах хранилось 200 мер зерна.
«Это благодатный край с обилием лесов, воды и хороших гаваней. Люди с предпринимательской жилкой могут за несколько лет основать здесь процветающую колонию», — писал Лангсдорф и добавлял, что со временем РАК должна «основать здесь русскую колонию».
Специально для гостей были показаны танцы туземцев, «состоявшие из жутких жестов и кривляний». Лангсдорф зарисовал то, что видел. Сейчас его рисунок находится в университетской библиотеке в Гёттингене. Также индейцы развлекали русских тем, что глотали горячие угли из костра. «Это не обман, я видел все это своими глазами, но я не представляю, как такое возможно», — писал Лангсдорф в полном недоумении.
Когда доктор вернулся на борт «Юноны», его ждал неприятный сюрприз. Он увидел, что все его тщательно собранные и подготовленные научные экспонаты безжалостно выброшены: «На палубе лежали тюленьи шкуры и чучела птиц, и я не знаю, что полетело за борт», — сокрушается он. Промокательную бумагу, необходимую для просушки растений и создания гербариев, было не отыскать, а живых птиц, которых он поймал, выпустили на волю. Лангсдорфу объяснили (сделал это, скорее всего, сам Резанов), что «у нас есть дела куда более важные, и целью этой экспедиции отнюдь не являются вопросы естествознания». Ученый был «обескуражен и обижен» таким отношением, но, поскольку у него не было выхода, решил больше не заниматься научной деятельностью, «а посвятить все свое время работе переводчиком фона Резанова».
Что же касается Резанова, то он полностью сконцентрировался на своей цели. Его не волновали ни чувства Лангсдорфа, ни (возможно) чувства влюбленной девушки, если они могли помешать осуществлению его планов. Он твердо решил, что должен заниматься вопросами Русской Америки и превратить поселения в процветающие колонии. Достигнув этого, он мечтал покорить Калифорнию точно так же, как покорил ее первую красавицу.
Переводчик: Андреев А. В.