Рут Гудман в книге «Искусство провокации. Как толкали на преступления, пьянствовали и оправдывали разврат в Британии эпохи Возрождения» занялась исследованием писаных и неписаных правил тюдоровской и стюартовской Англии — и того, как люди их нарушали. Исследовательница объясняет: «Это не история преступного поведения как такового, хотя некоторые действия, описанные в этой книге, в самом деле довольно сомнительны с юридической точки зрения; скорее это история всех мелочных, антисоциальных, раздражающих способов борьбы с общественной моралью. А поскольку оскорбления и смысл этих оскорблений неразрывно связаны с мелкими деталями поведения, вы на этих страницах найдете пошаговые инструкции "Как быть невозможным и раздражающим". Мы в подробностях рассмотрим разнообразные способы опозорить родителей, насмеяться над благочестивым священником, вызвать отвращение у гостей за ужином и унизить врагов». С разрешения издательства «Бомбора» «Лента.ру» публикует отрывок из книги Рут Гудман.
Начнем мы со вспышки злобы, случившейся осенью 1544 года в Винчестере, когда госпожа Фостер напала на госпожу Агнессу Хейкрофт на главной улице города, и «от ее ногтей у той пошла кровь». С чего началась драка, мы уже не узнаем, но вот о последовавшем обмене громкими репликами рассказали в суде несколько свидетелей. Госпожа Хейкрофт с расцарапанным лицом покинула место драки — скорее всего, чтобы обратиться за помощью к служанкам, — а к госпоже Фостер подошла ее дочь Фридесвида, которая явно расстроилась, увидев мать в таком гневе, и спросила, что произошло.
— Вот бесстыдная шлюха! — ахнула дочь. — Эта прыщавая, рябая шлюха Хейкрофт, она никогда не успокоится, пока ее не прогонят из города под стук кастрюль, как ее матушку… Мама, если бы я была с тобой, я бы стащила ее меховую шапку и побила ее по голове.
К тому времени Агнесса Хейкрофт уже подошла к ним сзади и услышала все, что сказала Фридесвида.
— Ты бы так и сделала, клуша рябая? — вставила она. Фридесвида повернулась к ней и закричала:
— Агнесса Хейкрофт, шлюха ты гнойная, вонючка, шлюха прыщавая, ты пришла в город с лицом прокаженной и чешуйчатой башкой. Я тебя полностью презираю, и, чтобы ты знала, самая ужасная часть моей жопы красивее твоей рожи!
Отдадим должное Фридесвиде: она в горячке спора сумела придумать отличную фразу. Но еще нам нужно поблагодарить ее, ее матушку и Агнессу Хейкрофт за мастер-класс по искусству женской драки. Вы заметили, что все насильственные действия, как реальные, так и те, которыми только угрожали, направлены на голову, и, в частности, упоминается еще и головной убор? Когда госпожа Фостер расцарапала лицо Агнессы, скорее всего, она хотела вцепиться ей в волосы, а не в лицо. Женские волосы были приватной, сексуализированной частью тела, которую не выставляли на всеобщее обозрение. Молодые незамужние девушки могли ходить с распущенными волосами, но вот взрослые женщины, особенно замужние, скрывали волосы под льняными чепцами, а на улицу надевали еще и шляпу или шапочку. Распущенные волосы в редких случаях демонстрировали как знак чистоты и девственности, в основном — в связи с брачной церемонией (королеву Елизавету I короновали «простоволосой», с расчесанными волосами до плеч, в знак того, что она, девственница, выходит замуж за свою страну), но чаще всего распущенные и непокрытые волосы носили проститутки. Если вы хотели выставить какую-то женщину шлюхой, то наибольшего эффекта можно было добиться, стащив с нее шляпу и чепец. Тем самым вы унижали и стыдили женщину у всех на глазах — даже если ваши сопровождающие слова тонули в общем шуме.
(…)
Драка в Винчестере — один из немногих задокументированных случаев физического насилия между двумя женщинами; вне дома такие драки происходили еще реже. Многие лучшие из известных нам оскорблений и перебранок проходили с участием «слабого» пола в публичной обстановке, но вот когда мы говорим о царапинах, ударах руками, ногами, тупыми предметами или холодным оружием вне домашней или семейной обстановки, речь практически всегда идет о насильственных действиях мужчин в отношении других мужчин. Домашнее насилие было (и до сих пор остается) неотъемлемой частью жизни многих людей. Если это насилие проходило по традиционной «вертикали власти» — мужья били жен, хозяйки — служанок, родители — детей, — то в тюдоровскую и стюартовскую эпоху на него обычно смотрели сквозь пальцы, считая это нормальным процессом «воспитания». Так что когда Иоанна Журден зарезала свою служанку Мэрион Грей в 1565 году в драке из-за растоптанного гороха, она заявила, что это был несчастный случай, произошедший после того, как Мэрион оттолкнула ее, получив пощечину от Иоанны за дерзость (судя по всему, они обе упали, и нож для нарезки зелени, который Иоанна держала в руках, каким-то образом оказался в груди Мэрион). Присяжные коронерского суда, скорее всего, решили не копать слишком глубоко и быстро вынесли вердикт — смерть по неосторожности. Если бы все случилось наоборот и служанка зарезала хозяйку, реакция суда была бы совершенно иной.
Предусмотренные законом наказания за подобные преступления тоже очень заметно различались. Убийство человека, стоявшего в общепринятой иерархии ниже вас, было именно убийством: мужа могли признать виновным в убийстве жены и повесить за это. А вот если жена убивала мужа, то с точки зрения закона это являлось не убийством, а малой изменой, наказанием за которую служило сожжение на костре. Такие же двойные стандарты применялись и при убийстве хозяина слугой и слуги хозяином.
(…)
Несколько историков провели обширные исследования преступности в разных уголках страны. Все они обнаружили, что в период между воцарением Тюдоров и гражданской войной количество убийств было намного выше, чем в современной Великобритании, — примерно в десять раз. Процент мужчин, погибших насильственной смертью от рук других мужчин, практически не меняется и в сельской, и в городской местности. Самым кровавым десятилетием, похоже, стали 1590-е годы. Мужчин убивали ножами, мечами, стрелами, палицами, посохами, сельскохозяйственными и ремесленными инструментами, огнестрельным оружием и голыми руками. Многие инциденты были драками один на один, но в некоторых участвовало по три-четыре человека. Насилие со стороны более многочисленных групп редко, но тоже встречалось.
Происшествие, случившееся около пяти часов вечера 2 января 1580 года в небольшом городке Сторрингтон в Западном Суссексе, шокирующе и одновременно типично. Два изначальных участника были с виду респектабельными и ответственными людьми. Томас Хатсон значится в протоколе хирургом, а Джон Бейкер — портным; оба, похоже, были квалифицированными мастерами своего дела. Джон был местным жителем и держал лавку, а вот Томас приехал из Суррея. Мы не знаем, о чем они поспорили, но драка началась с того, что Томас Хатсон накинулся на Джона Бейкера и стал бить его по голове кулаками и «кинжалом, который держал в правой руке». Джон Бейкер был ранен. В записях коронера упоминается, что он «сломал голову», так что, скорее всего, крови было много. После этого, как утверждает Томас, он скрылся, убоявшись возможной мести Джона. Тут появился подмастерье Джона по имени Генри Эмери и, увидев окровавленного, лежащего на земле хозяина и бегущего прочь Томаса Хатсона, бросился за ним, держа в руке деревянный посох. Затем в действии появляется четвертый человек, Вильям Новис. Мы не знаем, видел ли он раненого Джона Бейкера, но зато он увидел вооруженного посохом молодого Генри Эмери, который гнался за Томасом Хатсоном, и бросился на помощь Томасу, ударив Генри Эмери по голове собственным посохом. Генри упал на землю, и Томас после этого ударил парня кинжалом в грудь. К сожалению, дальнейших подробностей в коронерских записях не приводится. Мы так и не узнаем ни о чем поспорили Томас и Джон и были ли какие-либо другие поводы для драки, ни мотивацию Вильяма Новиса. Может быть, это был простой прохожий, которому показалось, что здоровый молодой детина с оружием в руках пытается напасть на более старшего и респектабельного господина. Может быть, он потом пришел в ужас, когда Томас Хатсон развернулся и заколол беззащитного парня кинжалом. Обоих обвинили в убийстве молодого Генри Эмери; Вильяма Новиса оправдали, а вот Томас Хатсон был признан виновным.
(…)
Пить или не пить, вот в чем вопрос. Что считается более грубым в пабе: сразу отказать, возмутив всех вокруг, или же все-таки приложиться к кружке? И то и другое можно посчитать плохим поведением. Отказаться выпить — это оскорбление и открытая провокация, а пьянство — это отвратительное, животное поведение. Опять-таки все зависит от контекста и степени. Алкоголь пили все. Слабоалкогольный эль и пиво были главным повседневным напитком. Воду пили либо опустившиеся на самое дно нищеты, либо, как гласит пословица, корнуольцы (что само по себе может говорить о более низком стандарте жизни), и обычно по необходимости, а не потому, что очень хотели. Тогда считалось, что эль и пиво имеют определенную питательную ценность, а вода бывает «плохой» и вредной.
Эти «знания», конечно, были получены не из современного научного анализа, а на основе простого опыта. Застоявшуюся, затхлую или грязную воду часто считали причиной болезней и плохого здоровья. Согласно очень популярному медицинскому справочнику Эндрю Борда «Рацион здоровья», например, «вода сама по себе не полезна для здоровья англичан». Единственная вода, которую он рекомендовал пить, содержалась в разбавленном вине, и то он советовал фильтровать и кипятить воду, прежде чем добавлять ее в вино. Эль (делался из ферментированного ячменя, дрожжей и различных традиционных травяных добавок, но без хмеля), с другой стороны, Борд считал «для англичанина самым естественным напитком», который «делает мужчину сильнее», а вот пиво (в него добавляли хмель, который улучшал вкус и служил одновременно консервантом) было «естественным напитком для голландца», но оно «делает мужчину толстым». Этот справочник был написан в 1540-х годах, когда пиво еще считалось импортным напитком, известным в основном в столице. Когда пиво распространилось, вытеснив традиционный эль почти везде, кроме самых отдаленных деревень, беспокойство из-за лишнего веса быстро улетучилось. А вот рецепт разбавленного вина — это хорошее напоминание о том, что большинство людей в основном пили очень слабоалкогольное вино, эль и пиво. Когда мы читаем о солдатах или крестьянах, которым выдавали по восемь пинт (около 4 литров) эля в день, не нужно представлять себе современные стандарты. Точное содержание алкоголя в исторических напитках установить крайне сложно, но современники давали очень четко понять, что существовало два основных вида напитков: сильно разбавленная «обычная» версия, которую ежедневно пили и мужчины, и женщины, и дети, и намного более крепкая — для празднеств и общественных мероприятий.
(…)
Самый верный способ вызвать чужое отвращение — напиться до потери сознания, рвоты или недержания мочи. Громко петь и кричать поздно вечером, идти по улице, шатаясь и натыкаясь на людей, и ввязываться в драки — тоже неплохие способы оскорбить и разозлить прохожих, которые действуют и сегодня. Было еще и долгосрочное неодобрение — в том случае, если вы тратили все деньги на выпивку и не могли обеспечивать жену, детей и себя. В таких случаях даже ваши старые собутыльники могли сделать вид, что вас не знают; этому посвящена жалобная баллада 1615 года «Никто меня не любит»:
Нет у меня звонкой монеты,
И пью я сутками,
И друзья меня сторонятся,
Никто меня не любит.
А вот если пить умеренно, оставаться «веселым» и хорошим компаньоном и при этом не предаваться «пьянству», то с вами все будет хорошо. Умеренно пьющий человек никого не расстраивал и не раздражал — он как раз считался честным малым. На каждую балладу, проклинающую пьяниц, приходилось две, в которых воспевалась добродетельность веселых собраний, на которых пропускали стаканчик-другой, хотя некоторые из них были довольно непочтительны. Баллада начала XVII века «Прогнать холод» рисует картину тепла и гармонии: «Старые распри забываются на дне кувшина», когда соседи встречаются за кувшином эля. Более элитные поэмы и песни посвящены ценности вина (а не пива или эля) для вдохновения остроумных разговоров и плавных стихов. Поэт и драматург Бен Джонсон и его друзья были особенно плодотворны в этой области. Еще одно достоинство алкоголя, на которое часто указывали в более скромных произведениях о питии, — он помогает справиться со стрессом и напряжением повседневной жизни. Людям советуют «отбросить заботы» или пить, смеяться и петь, «несмотря на все беды». Но главное достоинство совместных выпивок — это все-таки дружба, добрососедство и товарищество.
Разницу между запойным и умеренным употреблением довольно четко описывают в балладе «Здоровья всем добрым друзьям», которая начинается со слов «Be merry my hearts, and call for your quarts, / and let no liquor be lacking» («Будьте веселы, друзья, и доставайте свои кварты, и пусть напитков хватит всем»), но во втором куплете все-таки звучит и предупреждение:
Нельзя нас назвать пьяницами,
Пока мы ведем себя хорошо,
Будем пить, но останемся цивильными.
Быть «цивильным» — вот ключ. Само по себе употребление алкоголя — не плохое поведение; пока вы следуете правилам приличия, то есть не демонстрируете окружающим свои телесные жидкости или что-нибудь совсем интимное, вы ведете себя хорошо. Если вы контролируете себя, вы «хороший человек», а вот если не можете или не хотите, то ваше пьянство отвратительно.
До сих пор мы говорили только о мужчинах-пьяницах. Однако женщины, естественно, тоже напивались вдосталь. Елизавета Кларк, в девичестве Киффин, — особенно характерный пример. Она жила в приходе Миддл, графство Шропшир, во второй половине XVII века, и Ричард Гау, один из соседей, рассказывает, как однажды вечером ее муж Фрэнсис «пошел за ней в пивную очень темной ночью, но она, не желая возвращаться, притворилась, что на улице так темно, что она ничего не видит; он сказал, что отведет ее за руку, и они прошли половину дороги до дома, и тогда она притворилась, что потеряла туфлю, и едва он отпустил ее руку и стал шарить в поисках туфли, она убежала обратно в пивную, заперла дверь и так и не пришла домой». Елизавета была не единственной в деревне любительницей выпить. Джудит Даунтон «ежедневно ходила в пивную», где «проматывала имущество мужа так быстро, что это казалось невероятным». Вильям и Джудит Кроссы были настоящей семейной командой, оба «одержимые привычкой к пьянству», и тоже очень быстро растратили все свои деньги.
Пивные и пьянство были доступны не только мужской половине населения, тем не менее есть свидетельства, что к женскому пьянству относились менее терпимо, чем к мужскому. Немецкий путешественник Томас Платтер удивился, что женщинам вообще разрешают публично пить, отметив, что «особенно любопытно то, что женщины, как и мужчины, а то и чаще них, ходят в таверны и пивные для удовольствия. Они считают большой честью, если их возьмут туда и угостят вином с сахаром; а если пригласят только одну женщину, она приведет с собой еще трех или четырех, и они будут весело произносить тосты в честь друг дружки». Отметим, что женщин «приглашают» в таверны, и это считается своеобразным подарком. Если посмотреть на одну из весьма немногочисленных баллад, прославляющих женскую дружбу в пивной, то мы увидим в них похожий тон: там говорится, что подобные собрания допустимы, но с определенными оговорками.
Так выпьем же за наше здоровье,
Сегодня нам будет весело:
Вчера наши мужья ушли на всю ночь,
А сегодня мы придем домой, когда захотим.
Выпьем теплого вина с сахаром —
Видите, сегодня холодно?
И давайте тратить деньги не считая —
Мы так редко собираемся вместе.
Эта баллада под названием «Четыре остроумные сплетницы, склонные к веселью» (ок. 1630) — довольно-таки дерзкая вещица, полная отговорок. Историк Аманда Флезер в своей книге Gender and Space in Early Modern England («Гендер и пространство в Англии начала Нового времени») проанализировала упоминания людей, присутствующих в пивных, в судебных делах Эссекса и обнаружила, что женщин среди них было 36 процентов, — так что можно сказать, что поход в пивную для женщины считался совершенно нормальным, допустимым поведением. Впрочем, игнорировать различные оговорки и ограничения для пьющих женщин тоже нельзя. Дело Джейн Бун, Анны Мельбурн и Елизаветы Багг, собравшихся в лондонской таверне в 1631 году, — хорошее напоминание о действовавших двойных стандартах. Три одинокие женщины спокойно выпили «жженого вина» (ферментированного вина вроде бренди), затем пошли к владельцу заведения и попытались расплатиться. Тот был в ярости и заявил, что слуга вообще не должен был их обслуживать и что они не должны больше здесь появляться никогда. Елизавета запротестовала, сказав, что они вполне могут расплатиться за выпитое, но трактирщик в ответ назвал ее «шлюхой» («jade») и добавил, что «все, кто с тобой пришли, тоже шлюхи».
А что насчет отказа от выпивки? Мы уже встречались с важной в данном случае концепцией: «за здравие» («a health to…»). Пить «за здравие» было так или иначе обязательным для всех. Когда кто-то (обычно мужчина) вставал, поднимал бокал и произносил волшебные слова, все остальные мужчины обязаны были выпить. Проповедник Томас Томпсон, похоже, однажды обидел целую комнату, отказавшись пить. В одной из своих проповедей 1612 года он всячески ругает этот обычай, но дело там явно еще и в каком-то личном дискомфорте: он говорит, что человека, который отказывается пить, «не считают хорошим малым и обзывают подкаблучником или пуританином».
Перевод А. Захарова