Ровно 30 лет назад, 21 мая 1989 года, в СССР завершились выборы народных депутатов, которые принято считать первыми свободными или хотя бы первыми частично свободными. Так или иначе это была веха в истории — попытка создать демократический парламент на основе советской политической системы. Что значил для страны этот шаг, как его воспринимали граждане и какую роль выборы сыграли в распаде СССР — «Ленте.ру» рассказали непосредственные участники тех событий, народные депутаты созыва 1989 года.
Сергей Станкевич — в 1989 году избран народным депутатом СССР от Черемушкинского района Москвы, был членом Верховного Совета СССР. Входил в Межрегиональную депутатскую группу:
Это было эпохальное, необычное, поворотное в истории Советского Союза событие. Это были полусвободные выборы, потому что сам по себе избираемый орган был необычен. Это был Съезд народных депутатов СССР, 2250 человек. И не предполагалось, что это будет парламент. Если поискать аналоги в истории России, можно сделать вывод, что это был полный аналог Земского собора. Земский собор формировался по принципу сословного представительства. Там должны были быть бояре, купцы, священники, мастеровые, ремесленный свободный люд, казаки и так далее.
Это самое сословное представительство было и на Съезде народных депутатов. Там тоже были военные, творческие союзы, писатели, композиторы, художники, там были представлены Академия наук, женщины России. Ну, и Коммунистическая партия, соответственно, тоже имела сто своих представителей (по особой квоте, помимо которой многие члены и кандидаты в члены КПСС избрались через прямые выборы — прим. «Ленты.ру»). Все они избирались не гражданами Советского Союза, а внутри своих корпораций по довольно сложной процедуре.
Но часть депутатов (1500 человек из 2250 — прим. «Ленты.ру») все-таки избиралась непосредственно гражданами, от земли, так сказать. И эта часть была самой непредсказуемой, довольно революционно настроенной, если говорить о крупных городах Советского Союза, в первую очередь о Москве и Ленинграде. Ну и, конечно, если говорить о республиках, входивших в состав Союза, довольно непредсказуемыми и оппозиционными были три прибалтийские республики. Так что состав Съезда в полной мере отражал реальную картину, существовавшую в позднем Советском Союзе. И в этом смысле, надо отдать должное Горбачеву, идея была неплоха. То есть как Советский Союз существует, так он и должен быть представлен в этом новом «Земском соборе». А уже «Земский собор» из своих рядов должен был избрать действующий парламент, называвшийся Верховным Советом.
Выборы имели огромное значение. Они пробудили людей, которые думали, что в Советском Союзе нет и никогда не будет реальной политики и реальных выборов. Они вдруг увидели, что появляются кандидаты непосредственно от народа, что они говорят какие-то недопустимые, возмутительные вещи с точки зрения сложившейся реальности, что они ведут кампанию какими-то невероятными методами, и что эти люди могут быть реально избраны. И, конечно, такое мгновенное, шоковое вовлечение миллионов советских людей в активную политику носило для многих упоительно-эйфорический характер. Так что это в значительной мере поменяло страну.
В то время я работал в Академии наук СССР, был профессиональным историком, работал в Институте всеобщей истории. Я написал и защитил диссертацию по политической борьбе в Конгрессе США. Я выпустил несколько работ по избирательным системам, избирательным кампаниям и парламентам в Западной Европе и США. Так что неожиданно оказалось, что к этой работе я теоретически подготовлен лучше, чем кто бы то ни было. Хотя я никогда не думал, что эти познания пригодятся мне в собственной жизни. Но тут вдруг так получилось, что в России появилась реальная политика и реальные выборы. И, конечно, я не мог не принять в них участия.
К этому моменту я участвовал в неформальном политическом движении — по месту работы или жительства тогда существовали такие политические клубы, собиравшиеся преимущественно по вечерам и состоявшие в основном из научной и технической интеллигенции, где обсуждались события, связанные с перестройкой в Советском Союзе. И вот я в таком интеллигентском дискуссионном бурлении участвовал. В 1988 году мы даже зарегистрировали Московский народный фронт. И он поддерживал мое выдвижение в ходе избирательной кампании. Все это было очень живо, абсолютно без денег, потому что денег ни у кого не было.
Не было никакого доступа к СМИ: нам дали одну минуту, чтобы что-то сказать по телевидению, причем, по московскому. В научных институтах на древних игольчатых, ужасно шумевших принтерах печатались коротенькие листовочки — не на полный лист, а строк на десять. Резались они «лапшой» и раздавались из рук в руки. А главное, это была прямая агитация на станциях метро, потому что все жители Москвы ездили на метро, а не на личном транспорте. Поэтому основная агитация шла на входах и выходах метро утром и вечером. Также это происходило возле продовольственных универсамов, куда люди ходили в надежде что-то купить. И большое значение имело сарафанное радио: люди звонили, что-то передавали. Так из уст в уста, из рук в руки все это и происходило.
Я избирался от Черемушкинского района Москвы, от территориального округа. У нас не чувствовалось антагонизма с депутатами, избранными от общественных организаций, потому что там были очень интересные и приличные люди. Скажем, от Академии наук был избран Андрей Сахаров. Многие другие экономисты, академики составили цвет демократической оппозиции впоследствии. Я уж не говорю про Союз писателей, Союз кинематографистов — самый революционный к тому времени. Там были очень многие вполне прогрессивные люди, да, прошедшие от своих общественных организаций — тем не менее никакого большого антагонизма не было. Конечно, мы считали, что в дальнейшем должны быть выборы, одинаковые для всех. Но в качестве такого первого шага, прорывного, это считалось вполне допустимым.
Но тогда многим это казалось ограничением демократии. Многие искренне протестовали, что, дескать, надо всем баллотироваться на одинаковых условиях. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю замысел и оцениваю его иначе. Я считаю, что такая идея немножко «сословного» представительства на Съезде народных депутатов была не так уж плоха в качестве первого шага, потому что действительно, переход от одной системы к другой нужно делать осторожно. Как говорил Дэн Сяопин, переходить бурную реку, ощупывая ногой камни. Вот это было прямое следование совету великого [китайского реформатора] Дэн Сяопина. И даже в таком регулируемом варианте, где большинство заведомо было подконтрольным власти.
***
Зачем это все делалось? С одной стороны, допустить некую новую демократическую волну, но гарантировать, что большинство будет все-таки слушать тебя в первую очередь. Вот, собственно, этот замысел и был осуществлен в итоге. И действительно, там было лояльное руководству страны большинство. Но в меньшинстве были многие серьезные демократические голоса, которые тоже были Горбачеву нужны. Ведь он также опасался, что по ходу перестройки может собраться партийный съезд его собственной Коммунистической партии. «Антипартийную группу Горбачева» могут осудить, его самого снять, и все развернуть назад. То есть ему нужно было обозначить давление на ту, очень консервативную, силу, которую тогда представляла собой КПСС. И это самое давление он хотел обозначить, допуская различных сторонников реформ, различных демократов к политической жизни и представительству. Таков был замысел. И на мой взгляд, это был правильный замысел.
Но у него не получилось главного — реформировать собственную партию. Ему нужна была партия в такой огромной стране. И ее нужно было реформировать до конца.
Еще самое главное — ничего не получилось сделать с экономикой. Она продолжала рушиться, магазины пустели, долг государства рос. И вот с этим нельзя было сделать ничего. Некоторый шанс оставался, но Горбачев этот шанс упустил. В сентябре 1990 года, когда уже год отработал Съезд народных депутатов, была сформирована компромиссная экономическая платформа — план поэтапного перехода к рыночной экономике. Это была программа Шаталина — Явлинского. Станислав Сергеевич Шаталин был вполне себе советским академиком, хотя и прогрессивным и близким к Горбачеву. Ну а Явлинского все знают. Достаточно продвинутые предложения Явлинского были соединены с трезвыми расчетами Шаталина и команды его института. Была сформирована вполне реалистичная программа. Ее нужно было только продавить через Верховный Совет.
И вот в сентябре 1990 года в решающий момент Горбачев не стал продавливать эту программу Шаталина — Явлинского, согласованную, кстати, Ельциным и поддержанную всей оппозицией, нашей Межрегиональной депутатской группой. Не стал продавливать потому, что глава тогдашнего советского правительства Николай Рыжков логично сказал, что если будет утверждена эта программа, он уйдет в отставку. И правильно: кто же возьмется реализовывать чужую программу, против которой сам же выступаешь? И Горбачеву надо было на это соглашаться. А он не рискнул, программу Шаталина — Явлинского отодвинул, и с этого момента все покатилось вниз, потому что удержать страну было уже нельзя.
На первый раз было нормально то, что Горбачев прошел в состав депутатов Съезда в составе «партийной сотни». Может быть и не нужно было шокировать публику, выходя на прямые выборы. А вот когда его уже избирали президентом СССР — это был такой компромисс: отмена 6-й статьи конституции СССР, где была зафиксирована политическая монополия КПСС, и введение поста президента СССР — в этот момент он мог бы рискнуть и пойти на всеобщие выборы президента Союза. Это дало бы ему довольно мощный ресурс в дальнейшем. Но он предпочел избраться на Съезде народных депутатов. Боюсь, что это было ошибкой, хотя полной уверенности в этом нет.
***
С открытием I Съезда в конце мая (первого после выборов) ажиотаж был такой, что раскупили все портативные радиоприемники. У кого не было возможности смотреть трансляции по телевизору, слушали по радио. Представить себе никто не мог, что у нас такое возможно. Все собрания — партийные, профсоюзные — шли по одному шаблону. Выступали согласованные ораторы, выступали по бумажке и говорили какие-то совершенно чудовищные банальные вещи. Ничего подобного никто не видел и не слышал. И действительно, именно Съезд фактически изменил страну.
Так сказал, кстати, и Сахаров. Когда мы готовились к съезду в московской группе депутатов, он сказал, что главное сейчас любыми путями проходить к трибуне, получать слово и просто говорить людям правду о ситуации в стране, адресуя свои слова не тем, кто в зале, а тем, кто у телевизоров; и если мы так продержимся хотя бы дней десять — а я не думаю, говорил он, что все это продлится дольше — то у нас будет другая страна. Собственно, так и получилось. Это были 13 дней, которые потрясли Советский Союз.
Нельзя говорить, как считают некоторые, что работа Съезда ускорила распад СССР, дав трибуну оппозиции, поскольку оппозиция была в тот момент достаточно умеренной. Оппозиция выступала с общедемократическими требованиями, которые сегодня выглядят абсолютной рутиной. Это сейчас трудно себе представить, что можно жить в стране, в которой нет свободы слова, печати, собраний, митингов и шествий. В стране, из которой нельзя свободно выехать за рубеж, если тебе не разрешают. В стране, где преступлением объявляется предпринимательская деятельность. В стране, где нельзя критиковать существующую власть — окажешься за решеткой. Где за найденную у тебя дома книгу Солженицына посадят. Нынешняя молодежь не в состоянии представить себе такого рода страну, а мы же в ней жили, мы в ней выросли.
И та оппозиция, про которую говорят, что она была какая-то страшная, выступала как раз с этими общедемократическими требованиями. Ничего такого чрезвычайного не требовала. И вся общедемократическая программа той оппозиции была выполнена. Она стала реальностью. Единственное, что вошло в программу Межрегиональной депутатской группы — так эта оппозиция называлась — что нужно принять новый союзный договор между республиками, и на его основе — новую союзную конституцию. То есть переучредить Советский Союз. Не распустить, а именно переучредить. И даже мятежные прибалтийские республики в 1989 году, когда собирался I Съезд, не требовали никакой независимости. Они просили экономической самостоятельности, так называемого республиканского хозрасчета. И суверенитета, самоуправления. Но никто не говорил о выходе из Союза. О выходе стали говорить позже.
Итак, сам по себе I Съезд не был каким-то толчком к распаду СССР. Но другое дело, что сразу возросли требования к власти. Сразу возросло понимание всех проблем, которые перед нами стоят. И напор требований в отношении власти, конечно, существенно увеличился. Люди ждали реформ, перемен, какого-то улучшения в жизни. И уже ничего нельзя было откладывать. Радикализировались ожидания. Это была революция растущих ожиданий. И на них надо было реагировать.
Думаю, что если бы СССР устоял, то в таком виде парламент страны все равно долго бы не просуществовал. Если бы все протекало спокойно, если бы мы не сорвались в революционный поток, революционную катастрофу, а все это проходило бы в русле упорядоченного реформаторства, первые лет десять СССР мог бы существовать. Потому что если не так, то не были бы избраны человек 30 академиков, многие руководители крупных производств и так далее. Попали бы многие совершенно безответственные популисты, которые заместили бы собой реальных специалистов и экспертов, не способных выиграть уличную кампанию. Поэтому в такого рода переходной структуре не было большого греха, я считаю. В ней был залог постепенности и отказа от революционных крайностей.
Но, к сожалению, мы сорвались в революционную стихию и сорвались во многом из-за того, что Михаил Сергеевич Горбачев не удержал руководство процессом. В первую очередь, я считаю, он не справился в этот решающий момент с экономикой. Второй критический момент, когда все действительно покатилось, это когда провели референдум об обновленном Советском Союзе. Кстати, вопреки существующей реакционной легенде, не было никакого референдума о сохранении Советского Союза. Был референдум о том, чтобы жить в обновленном Союзе. И этот референдум прошел в девяти республиках из пятнадцати. То есть старый Союз из 15 республик уже был никому не нужен. И на референдуме девять республик подтвердили, что хотят жить в обновленном Союзе. Это было в марте 1991 года.
А дальше были несколько месяцев практически круглосуточной работы по составлению нового союзного договора, который фактически был наброском конституции этого обновленного Союза, рассчитанного на девять республик. И это был бы Союз, идущий гораздо дальше, чем нынешний Евросоюз. Это была общая валюта, общая оборона и внешняя политика, армия, вооруженные силы. Это единый эмиссионный центр, союзный парламент. И в перспективе предполагалось принятие союзной конституции. То есть это было вполне серьезное объединение девяти республик, которое сейчас могло бы быть важным центром политического влияния в Европе.
И все было готово к подписанию этого документа, он был парафирован всеми девятью республиками. Подписание было назначено как раз на 20 августа в Москве. Были уже разосланы приглашения. На подписание был приглашен дипломатический корпус, все участники. С огромным трудом удалось уговорить республики внутри России (РСФСР — прим. «Ленты.ру»), коих у нас было 20, чтобы они не рвались подписывать этот документ, чтобы подождали своей очереди, а пока поприсутствовали в качестве гостей, чтобы Россия не поползла по швам.
Все было согласовано и подготовлено, но тут группа реакционеров из руководства Коммунистической партии по сути воспрепятствовала подписанию этого документа. Они не хотели, чтобы он был подписан, и устроили этот путч, который «слинял в течение трех дней». Но после этого путча республики побежали от Москвы одна за другой. И тогда уже никого удержать никакой возможности не было. Такова была реальная история, которая сейчас всячески искажается мифотворцами.
Виктор Алкснис — в 1989 году избран народным депутатом СССР от Югльского национально-территориального округа в Риге. Инициатор создания и один из руководителей крупнейшей депутатской группы Съезда народных депутатов СССР — группы «Союз»:
Я не могу назвать Съезд народных депутатов СССР эпохальным событием в позитивном плане, потому что он сыграл негативную роль и во многом виноват в распаде Советского Союза. Хотя, с другой стороны, это действительно были первые демократические выборы, по крайней мере, в советский период истории. Да, действительно, эти выборы были честными, и в отличие от тех безобразий, которые сегодня мы наблюдаем в ходе избирательных кампаний в Российской Федерации, тогда, весной 1989 года, у всех, в том числе и у меня, была вера в то, что наконец-то мы будем сами решать свою судьбу.
Я был избран народным депутатом СССР совершенно случайно. Я служил в штабе ВВС ПрибВО (Прибалтийского военного округа — прим. «Ленты.ру»). Правда, в 1988 году, незадолго до выборов, так получилось, что я крепко засветился в Латвии. Я был первым человеком, который в официальном органе Компартии Латвии выступил против Народного фронта Латвии и предупреждал о тех опасностях, которые несет этот Народный фронт. В то время считалось, что это движение в поддержку перестройки, что оно позитивное, и его критика была запрещена (движение, которое изначально было создано при участии властей в поддержку перестройки, а в дальнейшем выступало за выход Латвии из состава СССР — прим. «Ленты.ру»). И тут в центральном русскоязычном органе Компартии Латвии выходит статья Алксниса.
А фамилия Алкснис ассоциировалась в Латвии с моим дедом, советским военачальником Яковом Алкснисом, которым латыши гордились. И вдруг его внук выступает с таких позиций. И утром после публикации я проснулся знаменитым. А потом началась выборная кампания. Но у меня по этому поводу даже и мыслей не было: ну, кто я такой? Там светочи, интеллектуалы и вообще самые лучшие люди страны, а кто такой я, чтобы претендовать на участие в этих выборах? А потом однажды я выхожу из штаба ВВС ПрибВО, где служил, ко мне подходит мой приятель, подполковник из политотдела, и говорит: «Виктор, а ты знаешь, что тебя три дня назад выдвинули кандидатом в народные депутаты СССР?» Я: «Как? Кто?» Он: «А вот, в Училище имени Алксниса состоялось предвыборное собрание избирателей».
Райком партии привез туда на выдвижение ударника коммунистического труда, члена КПСС, слесаря-ремонтника комбината бытового обслуживания Березкина. И вот, райком партии считает, что этого человека надо поддержать, потому что он член КПСС, ударник и прочее, прочее, прочее. В армии к партийным органам относились с уважением. Голосуют единогласно за то, чтобы выдвинуть слесаря Березкина кандидатом в народные депутаты СССР. Ну все, собрание закрыто.
В это время встает один майор из зала и говорит: «Можно вопрос президиуму, демократия же?» Президиум: «Пожалуйста». Майор: «У нас же выборы альтернативные? То есть могут участвовать несколько человек?» Президиум: «Да». Майор: «Мы имеем право выдвинуть второго кандидата?» В президиуме переглянулись: «В принципе, можно. Нигде на это прямого запрета нет». Майор: «Я предлагаю выдвинуть нашего выпускника Виктора Алксниса. Мы его хорошо знаем. Он служит здесь в Риге и часто бывает у нас в училище. Тем более, у него четкая жизненная позиция. Вот он недавно выступил в газете и раскрыл глаза многим людям, что такое Народный фронт Латвии. Я хочу предложить его кандидатуру тоже». В президиуме снова переглянулись: «Ну, давайте попробуем. Кто за то, чтобы в дополнение к Березкину выдвинуть еще и Алксниса?» И зал единогласно проголосовал за мое выдвижение. А через три дня я и сам узнал о том, что выдвинут кандидатом в депутаты.
***
Я думал: ну выдвинули и выдвинули. Как выдвинули, так и задвинут. Округ в Риге, где я баллотировался, в основном русскоязычный. Народный фронт Латвии выдвинул там актрису Театра русской драмы Нину Незнамову. Тогда в избирательном праве значилось такое мероприятие как избирательное собрание. То есть собирались представители тех организаций, которые выдвинули кандидата, и обсуждали, кто достоин идти дальше на выборы, а кто не достоин. Такой был механизм.
Незнамову выдвинули несколько десятков организаций: детские садики, школы, библиотеки — там, где Народный фронт Латвии имел своих членов. Это несколько десятков выборщиков. А у меня всего один. То есть на окружном избирательном собрании меня должны были отфильтровать. Вдруг вечером мне звонит председатель избирательной комиссии по нашему округу Кудрявцев и говорит: «Виктор Иванович, Народный фронт Эстонии предложил отменить эти собрания. В Эстонии они отменены. Наша комиссия собралась, и мы посчитали, что это в рамках демократии. Поэтому сегодня комиссия единогласно проголосовала за то, чтобы отменить завтрашнее избирательное собрание. И все, кто выдвинут, идут на выборы». Так вот я попал в список кандидатов.
А дальше началась избирательная кампания, полные залы народа. Понимаете, те выборы были особыми. Тогда люди действительно верили, что они своими бюллетенями изменят свою судьбу, и впереди все будет хорошо, потому что они изберут самых хороших, честных и умных. И эти люди поведут их в светлое будущее. И когда шла эта избирательная кампания, я не могу сказать, что меня кто-то поливал грязью или распространял клевету. Ничего этого не было. Потом состоялось голосование. Я немного не добрал — полтора или два процента до 50, чтобы победить в первом туре. Но достаточно опередил остальных кандидатов. На втором месте была Незнамова, которая значительно мне уступала. Назначают второй тур, и я иду уже как реальный претендент на победу, что, откровенно говоря, стало для меня неожиданностью.
Мы отправили своих наблюдателей на участки. И уже ночью с участков приходят победные реляции о том, что я набираю по 60 и больше процентов голосов. А моя дурная голова в это время изучает газету с материалами первого тура. Я шел по национально-территориальному округу (округа с неравным числом избирателей — прим. «Лента.ру»). У меня в округе около 100 тысяч избирателей, а у председателя Народного фронта Латвии Дайниса Иванса, который шел по сельскому округу где-то там в глубинке, 30 тысяч избирателей. Я думал: как так? Как так могло получиться? Начинаю смотреть закон, а там четко написано, что округа должны быть равной численности. Я тут же начинаю выступать за то, чтобы итоги выборов отменить. Меня все поздравляют с победой, а я говорю, что результаты по Латвии нужно отменять, потому что было нарушение закона, округа не равные, Народный фронт победил прежде всего в маленьких сельских округах, где в основном латышское население. Село давало больше кандидатов, чем город. Хотя в Латвии большая часть населения живет в городе, где в основном русские.
Как я потом выяснил, это отнюдь не было изобретением Народного фронта Латвии. Это было советское изобретение. Среди депутатов от Латвии хотели видеть больше латышей, чтобы показать, что в СССР дружба народов. И еще в советские времена специально нарезали такие округа.
***
В конце концов когда я получаю временное удостоверение, еще за месяц до Съезда, я еду в Москву требовать отмены итогов выборов в Латвии. Я даже был у председателя союзной Центральной избирательной комиссии. Он на меня смотрит и говорит: «Виктор Имантович, вы избраны?» Я говорю: «Избран». Он: «А зачем вам это нужно?» Я: «Справедливость чтобы была, чтобы были равные выборы, за это мы выступаем». Он: «Поймите, этот акт будет иметь огромные политические последствия. В союзной республике будут отменены выборы. Мы рассмотрим ваше заявление, но я могу сказать, что выступаю против каких-либо шагов в этом направлении».
Я тогда думаю, ну ладно, раз не хочет этот вопрос решать Центральная избирательная комиссия, я пойду в средства массовой информации. Надо идти в демократические СМИ, в главный демократический рупор — «Московские новости», которыми тогда руководил господин Яковлев, точнее тогда еще товарищ Яковлев. Прихожу туда. А тогда мандат депутата, даже временный, открывал дверь в любой кабинет. Яковлева не было, был его заместитель. Я начинаю ему объяснять, показывать цифры, документы. И говорю, что раз «Московские новости» — это авангард демократического движения в Советском Союзе, то должны этот вопрос поднять. А он на меня смотрит и говорит: «Вы знаете, Виктор Имантович, Народный фронт — это демократическое движение, и против демократов мы ничего не будем публиковать».
Я думаю: «Ах так! Раз не хотят демократы, пойду я к коммунякам!» Прихожу в редакцию газеты «Правда». Меня проводят к главному редактору. Я тоже начинаю ему рассказывать, все показывать. Он говорит: «Да, конечно, это безобразие. Но мы, Виктор Имантович, этот вопрос поднимать не будем, потому что это будет означать срыв выборов».
И вот я стою и думаю, куда же теперь бедному крестьянину податься. Демократы не хотят поднимать этот вопрос, коммунисты не хотят. Думаю, ладно, всю правду скажу на Съезде. И когда я уже приехал на Съезд, там при регистрации принимали заявления от депутатов, я приложил все документы и написал: требую, чтобы не признавали полномочия депутатов от Латвии, в том числе и мои полномочия, поскольку выборы были нечестные. Тогда на Съезде председателем мандатной комиссии был избран [Борис] Гидаспов. После рассмотрения моего заявления он приглашает меня к себе и говорит: «Виктор Имантович, зачем вам это надо? Все хорошо, вас избрали, вы депутат. Нам сейчас надо будет решать массу вопросов. Давайте, вы не будете поднимать этот».
Я тогда дурной был, в том плане, что действительно верил, что все должно быть по-честному, мы начинаем новую эру, нельзя строить правовое государство на несправедливости и обмане. Ну и я стал одним из первых, кто сумел вырваться на трибуну. Я был там шестой или пятый человек, который попал на трибуну Съезда. Оттуда я огласил эти данные. Поручили мандатной комиссии это проверить. Она проверила и спустила этот вопрос на тормозах. Я побегал по разным комиссиям и органам Съезда, но никто это вопрос не хотел решать.
На улицах шли люди, приложив к уху транзистор и слушая прямые трансляции Съезда. Никто не работал. На всех заводах в рабочее время сидели у телевизоров и слушали дискуссии Съезда, а потом и Верховного Совета. Внимание к Съезду было огромное, и люди действительно верили, что это первый шаг в светлое будущее. С одной стороны, это счастье, когда ты выступаешь на трибуне и знаешь, что буквально вся страна — 250 миллионов человек сидят у телевизора и слушают тебя. Такого уже никогда, конечно, не будет.
***
Но реально получилось так, что I Съезд превратился в своеобразный Майдан в Кремлевском дворце съездов и сыграл ту же роль, что Майдан на Украине. Горбачев тогда совершил огромную ошибку, поскольку у него не было четкого понимания, что делать в ситуации, когда и экономика рушится, когда есть серьезные внутриполитические и внешнеполитические проблемы. И одновременно проводить экономические и политические реформы было самоубийственно.
В Китае как раз в тот период, в 1989 году, происходили известные события на площади Тяньаньмэнь. Они этот вопрос решили по-другому. Уже в середине 2000-х, где-то в 2005 году, я в составе официальной делегации Госдумы был в Китае. Нас там принимали на высшем уровне, с нами встречалось руководство страны. Мы совершили большую поездку по Китаю. С нами были пара членов Политбюро. И как-то вечером, на одной из встреч без галстуков, один из них, который в руководстве Компартии Китая был чуть ли не с военных лет и был одним из ближайших сподвижников Дэн Сяопина, сказал такую вещь: «Ваша беда и ваша вина в том, что вы не сумели пройти через свою площадь Тяньаньмэнь. Когда мы принимали решение применить силу для разгона протестующих, многие были против и буквально плакали, потому что на этой площади были их дети и внуки, поскольку это пользовалось поддержкой. Но великий Дэн Сяопин сказал так: "Мы можем сохранить жизнь этим заблудшим людям, но мы потеряем Китай. Поэтому давайте решать: или мы действительно применим силу и прекратим этот митинг, или мы потеряем свою родину". И мы это решение приняли, хотя и со слезами на глазах. И теперь посмотрите, кто мы, Китай, и что представляете собой вы, осколок бывшего Советского Союза». Я его слушал, и, честно говоря, было обидно и досадно, потому что во многом он был прав.
Съезд сыграл очень неблагоприятную роль и по сути способствовал развалу СССР. Потому что, понимаете, он не был парламентом. Это было своеобразное «новгородское вече». Там практически невозможно было принимать законы, потому что это был цирк. Верховный Совет уже можно было считать каким-то прообразом парламента. Но Съезд… Это был Майдан, где можно было нести любую чепуху. Например, при всем моем уважении к Сахарову как физику, как политик он был ноль. Потому что когда я услышал из его уст предложение по новой конституции СССР, где должно было быть записано положение, что любой закон СССР, принятый Съездом или Верховным Советом СССР, должен пройти ратификацию в Верховном Совете каждой из республик, я смотрел на него и думал: вот и приехали! Это же глупость. Я понимаю, что это точка зрения человека, не имеющего никакого политического опыта. Да, он был диссидентом, но в плане государственного строительства, в плане понимания того, как устроено государство, как оно функционирует, он был полный ноль.
Мне кажется, Горбачев пошел на создание такой сложной политической конструкции от безысходности. Понимаете, Горбачев метался. Тогда, за четыре года его политики, страна начала рушиться. Когда происходят кровавые события в Баку, когда возникает ситуация войны в Нагорном Карабахе, когда в Прибалтике появляются Народные фронты, которые созданы по указанию Горбачева и Яковлева... Я не придумываю. Это был эксперимент по наполнению перестройки новым содержанием. Мол, она буксует, и надо ее ускорить. Надо организовать народные движения в поддержку перестройки, наполнив ее таким активным содержанием. И поэтому начали проводить эксперимент в Прибалтике с созданием Народных фронтов. Отдали им все средства массовой информации. По директивам ЦК начали создавать первичные организации Народного фронта на предприятиях.
Мой знакомый, парторг крупного рижского предприятия, получил строгий выговор с занесением за то, что на своем предприятии, на котором работало около десяти тысяч человек, отказался создавать организацию Народного фронта. Он говорил: «Как так? У нас есть партия, есть партийная организация. Зачем мы своими руками создаем оппозицию, которая будет бороться с нами? Если мы стоим за то, чтобы появилась оппозиция, пускай они сами действуют. Почему мы должны создавать им эти тепличные условия?» И за это он получил строгое партийное взыскание.
Горбачев проводил эксперименты. То одно попробует, то другое. И вот одним из экспериментов было попробовать реформировать политическую систему Советского Союза. А в тот период этого делать было нельзя. Надо было наполнить колбасой прилавки магазинов, накормить народ, а уже потом потихоньку реформировать политическую систему.
Посмотрите на Китай. Там по сути сохранена монополия Компартии. И они не идут на политические реформы. И знаете, почему? Тогда, во время визита нашей делегации в Китай, тот самый член Политбюро КПК сказал: «Мы научены горьким опытом Советского Союза, который начал демократизировать все стороны общественной жизни и додемократизировался до полного распада. Мы тщательно изучаем ваш опыт, у нас работают десятки институтов, которые буквально по дням изучают, что было, кто и что говорил, какие действия предпринимались. И даже невзирая на то, что у нас в Китае ситуация другая, и недовольства населения своим жизненным уровнем, как это было у вас в конце 1980-х, нам удалось избежать, но на политические реформы мы пока идти не готовы».
И это правильно. Мне приходится встречаться с китайскими туристами. Я смотрю, их в принципе все устраивает. У них появилась возможность ездить за границу. Они имеют достаточно широкий выбор товаров. Может, они не настолько высококачественные, как немецкие или американские, но их это устраивает. Они более-менее успешно решают продовольственные вопросы. И открытого недовольства Компартией Китая, требований свободы слова и отмены цензуры, в том числе в интернете, нет. И вся оппозиция в Китае представляет собой небольшое количество людей, не пользующихся всенародной поддержкой. У нас было по-другому. У нас оппозиция получила доступ к СМИ. Шло охаивание всего советского периода.
Анатолий Карпов — в 1989 году избран народным депутатом СССР от Советского фонда мира, был членом Верховного Совета СССР.
Выборы действительно были свободными. Другое дело, что они как бы шли по двум направлениям: одно дело — выборы общие, а другое — через общественные организации. Может быть, поэтому считают, что общественные организации это что-то типа какого-то фильтра. На самом деле, выборы через общественные организации позволили избрать наиболее активных их лидеров. Такого не было ни в годы, предшествовавшие советской власти, ни после, наверное, потому что 300-400 человек из 2250 — это люди, которые по своей линии входили в первую тройку-пятерку в Союзе, а многие — в точно такие же группы и в мире. Это представители науки, культуры, спортсмены, космонавты, общественные деятели. Мне думается, что это был неплохой опыт и доброе начинание. Не так много хорошего во время перестройки было сделано, но вот это, наверное, одно из достойных новшеств.
Сам я прошел достаточно тяжелую кампанию. Были организации, которые проводили выборы исключительно у себя внутри — это, конечно, было проще, потому что кандидатов и актив знал, и делегаты знали, где-то выборы совмещались с союзными конференциями. Я сам не знал, что пошел на эксперимент, и он был единственный в своем роде: нам увеличили квоту на два места, но при этом придали еще восемь общественных организаций. И это было очень тяжело, потому что на девять общественных организаций семь мест — это очень мало.
И выборы у нас были непростые. В первый день было избрано пять депутатов, а еще двоих мы не смогли избрать, не договорились. Мы проводили день и ночь консультации для того, чтобы заполнить все-таки весь список из семи человек.
У нас, например, не прошел один из космонавтов, руководитель организации «Врачи за мир». Достойные люди не прошли, просто слишком много было достойных. От нас прошел политический обозреватель Федор Бурлацкий. У нас был замечательный депутат, Герой Социалистического Труда Владимир Бедуля из Белоруссии, от белорусского Фонда мира. Руководители общественных организаций даже не обсуждали его кандидатуру, но он настолько ярко выступил на конференции, что победил тех, кого вроде бы поддерживали общественники.
Внимание к этим выборам было колоссальное. Мы были первой общественной организацией, которая проводила эти выборы. И мы были единственной организацией, которая проводила выборы вне своего актива. Скажем, Комитет защиты мира у себя проводил, Валентина Терешкова у себя проводила в Союзе дружбы. У них было по пять мест, и прошло все замечательно. Понятно, что там были избраны самые достойные — они все друг друга знали. Там проблем не возникло. А вот из-за того, что у меня оказался куст миротворческих организаций, причем известных не только в Советском Союзе, но и в мире, возникли проблемы. Нам просто не хватало мест. У нас состоялись реальные выборы.
Возможность участвовать в выборах была, на людей никто не давил, никто им не указывал. В этом плане было свободно. Интеллектуальный уровень депутатского корпуса был поднят, потому что к участию в выборах подключились те люди, которые от политики были далеки. Скажем, академики, наверное, не пошли бы на общие выборы, потому что к избирательным кампаниям они всегда относились осторожно. А тем более, когда речь о том, чтобы самим участвовать. Именно выборы внутри общественных организаций позволили привлечь к государственному управлению очень разумных людей, интеллектуальных и подготовленных.
Понимаете, известное изречение Ленина, что и кухарка может управлять государством, как показывает опыт любых выборов, не верно. И если речь идет о серьезных вопросах и серьезном управлении, а не каком-то там механическом, когда кто-то за тебя решил, а ты пришел и проголосовал, тогда должен быть высокий образовательный уровень. Люди должны понимать, чем они занимаются, понимать экономику, понимать политику. Желательно участвовать в международной жизни, чтобы понимать и двусторонние отношения, и многосторонние. И если проанализировать с этой стороны, то, я думаю, что это был один из самых интересных составов депутатов.
***
Верховный Совет — это уже посложнее было. В него избирали в рамках Съезда. Поначалу избрание его членов проходило среди числа народных депутатов от Москвы. Я помню, тогда Сергей Станкевич и Гавриил Попов создали группу, которая впоследствии получила название Межрегиональная. Поскольку Попов был у меня деканом факультета — я в Московском университете тоже успел поучиться, на экономическом факультете — я Гавриила Харитоновича хорошо знал. Со Станкевичем мы тоже были знакомы. Наше знакомство вылилось в то, что где-то на полтора года он стал у меня председателем Международной комиссии в рамках Фонда мира.
И у нас возникла проблема выборов в Верховный Совет. До этого проводились сессии Верховного совета, а между ними депутаты Верховного совета разъезжались по своим территориям. Потом их собирали для решения каких-то задач государственного уровня. А здесь впервые Верховный Совет должен был работать на постоянной основе.
Тогда по квоте от Москвы нам нужно было выбрать в члены Верховного Совета процентов 15 депутатов. Дальше встал вопрос престижа: кого-то выбрали, кого-то не выбрали. Мы долго обсуждали на собрании, как будем выбирать, по какому принципу. Желающих было много, и каждый считал, что он должен быть избран, особенно представители элиты. И творческой, и научной. В общем, что-то у нас не получалось.
И я помню, что тогда мы зашли с другой стороны. Это было новшество, которое представил то ли Станкевич, то ли Попов. Готовы ли, скажем, академики оставить руководство институтом и перейти на работу на постоянной основе в Верховный Совет? Они могли, конечно, остаться, но 80 процентов времени тратить на работу в Верховном Совете, а 20 процентов — на свой институт. Когда мы согласились, что это необходимое требование, они поняли, что совмещать они не смогут. 20 процентов времени им не хватит, чтобы руководить своими институтами и всеми научными работами, руководителями которых они были.
Таким способом мы сразу же разрядили обстановку и категорически уменьшили количество претендующих, потому что народные артисты сразу заявили, что они не готовы с утра до вечера находиться в Верховном Совете. И мы очень быстро, в течение получаса выбрали самых достойных, которые готовы были на постоянной основе работать в Верховном Совете.
***
Мы могли собирать митинги. И собирали, многотысячные. В Москве и Ленинграде выступали депутаты, популярные лица, реабилитированные, Сахаров. Это все было.
Горбачев, который был избран президентом СССР Съездом народных депутатов, легко выиграл бы и прямые выборы. Однако, мне думается, что в большой стране кампании очень дорогие, и всеобщие выборы лишь внешне являются демократическими, но все равно люди доверяют кому-то.
На распад СССР повлиял не Съезд народных депутатов, а Горбачев и его соратник Александр Яковлев. В какой-то момент лидеры, помимо Горбачева и Яковлева, поняли, что они имеют большую популярность. Скажем, Ельцин. Но последний не хотел отрываться от России (РСФСР — прим. «Ленты.ру»), потому что не был уверен, что в такой ситуации страну удержит. Я думаю, он опасался потерять лидерство в России, потерять бразды правления после Горбачева. А если бы развалился Союз, то он бы оставался вне своих позиций. Поэтому он со стороны РСФСР еще и ускорял процесс развала Советского Союза. Я уже не говорю о катастрофе в Беловежской пуще, потому что все это было сделано наспех, без обсуждения возникающих проблем. Наше счастье, что мы обошлись без военных конфликтов. Только в Таджикистане были очень серьезные проблемы. Но там не из-за распада Советского Союза. Там было влияние Афганистана.
Конечно, если бы все не было сделано наспех, то и вопрос Крыма решился бы иначе. И, наверное, вопросы переданных от России отдельно взятых областей решились бы иначе, потому что за время советской власти у России очень много областей отняли с разных сторон. И, может быть, надо было бы эти вопросы решать, потому что российские граждане фактически остались за пределами страны. Мы до сих пор не можем эту проблему решить полностью.
Наверное, какое-то реформирование такой политической системы со Съездом народных депутатов в качестве парламента впоследствии было бы, но я ничего плохого в такой системе не вижу. Другой вопрос, что Горбачев, и даже больше, может быть, Яковлев, были неплохими тактиками. Но с точки зрения стратегии Яковлев преследовал мысль, что Советский Союз развалится. Потому что это он поддерживал Народные фронты Латвии, Литвы и Эстонии. И на самом деле это были те движения, которые способствовали развалу Советского Союза.
Не продумано было отношение к тем вещам, которые предлагали депутаты от Эстонии. Они хотели сделать то, что еще председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин в 1960-е годы предлагал, но, насколько я знаю, не нашел поддержки в Политбюро. Косыгин хотел разрешить малый и средний бизнес. И тогда, наверное, Советский Союз иначе развивался бы, и экономически был устойчивее. Депутаты из Эстонии тогда говорили: дайте нам провести этот эксперимент. В ответ они наоборот получили давление и запрет на какие-либо новшества. Но они не были политическими противниками. Они просто хотели улучшить экономическое состояние своей республики. Это я помню хорошо, и даже участвовал в каких-то совещаниях по этому поводу. Конечно, надо было на это откликнуться. Это раз.
Второе. Горбачев не был последователен. Я видел, как от съезда к съезду он терял поддержку депутатов, причем не по одному проценту. Если на I Съезде поддержка Горбачева была 99 процентов с десятыми, то на II Съезде, я думаю, у него уже было где-то 80 процентов. Потом он обратился к членам партии, народным депутатам с просьбой поддержать его по поводу 6-й статьи Конституции о руководящей роли Коммунистической партии. Он говорил, что у него будут большие проблемы как у генерального секретаря, если эту статью отменят.
Я помню, что на съездах я сидел по соседству с Карловым, это ректор МИФИ. Я пришел в этот день и собирался голосовать за отмену статьи — такое настроение было в стране. Мы с Карловым обычно обменивались информацией и мнениями. Я говорю, ну что, сегодня как голосовать будете? Я вот, собираюсь так. Он говорит: «Понимаете, Михаил Сергеевич обратился к нам, что ему в партии будет тяжело выжить. А все-таки хотелось, чтобы он продолжал руководить государством. Поэтому я сам буду голосовать за то, чтобы она осталась, хотя я и против этого». Статья осталась. Мы проголосовали и оставили ее.
А дальше, чуть ли не на следующем Съезде или через Съезд, Михаил Сергеевич выходит с инициативой президента эту статью отменить. Карлов ко мне обращается и говорит: «Слушайте, я с трудом смог у себя в институте аргументированно обосновать свою позицию (естественно, голосование было открытое, и все было опубликовано). На меня вылилось много критики, но я позицию обосновал. А что я сейчас буду говорить?»
Только эта неуверенность и непоследовательность стоила Горбачеву от 15 до 20 процентов поддержки депутатов.