Лондонский диджей Thris Tian — один из основателей культового проекта Boiler Room и креативный директор онлайн-радиостанции Worldwide FM. Начав с работы в музыкальном магазине и организации подпольных вечеринок «для своих», за 20 лет он успел стать ведущим на радио и телевидении, объездить полмира и стать одним из самых уважаемых представителей электронной сцены. 15 и 16 июня Thris Tian выступит со своим проектом Global Roots в московском клубе Powerhouse в рамках Года музыки Великобритании и России. «Лента.ру» поговорила с ним о развитии клубной жизни в поздние 90-е, внезапной популярности Boiler Room и отсутствии границ в музыке.
«Лента.ру»: Твое погружение в музыкальную среду началось c организации вечеринок в складских помещениях в восточном Лондоне. Почему тебе вдруг пришла в голову идея заняться такими подпольными мероприятиями для своих?
Thris Tian: Это было так давно, что я, наверное, не вспомню, зачем делал это. На самом деле я думаю, что в любое время, если ты креативен в чем-то, будь то музыка или визуальный арт, появляется ряд элементов, которые начинают складываться воедино. Среда, которой ты окружен, твои близкие друзья, твои интересы — все это складывается вместе. В конце 90-х я интересовался клубной музыкой и хип-хопом, слушал радио Kiss FM — это была такая пиратская станция в те времена, их вообще было много тогда в Лондоне. И вот ты хотел устроить вечеринку, у тебя был приятель, у приятеля была звуковая система, а у другого приятеля была площадка. Так элементы и складывались. Но это были не бесцельные тусовки, для них всегда были причины, например, празднование Нового года.
То есть ключевую роль все-таки сыграла среда, в которой ты находился тогда?
Да, но я бы не назвал это просто чистой удачей. С любым проектом ты должен заполнить пустую нишу на рынке, понимаешь? Тогда у нас не было пространства, куда бы мы могли пойти. Было не так приятно посещать места, которые мы называли клубами, охрана там была жесткая. Плюс тогда в Великобритании вступил в силу запрет на курение, а все хотели курить внутри и слушать музыку, это было типа чем-то естественным. Думаю, мы нарушали закон, разрешая людям курить внутри, но по крайней мере им не приходилось выходить на улицу, злиться и мерзнуть.
Ты скучаешь по таким андеграундным вечеринкам?
Мне кажется, их, скорее, можно назвать локальными. Времена изменились. Сейчас ты можешь устроить андеграундную вечеринку, но о ней будут знать на другом конце света. Если мы говорим про середину двухтысячных, то тогда Twitter и Facebook были новыми инструментами, а не повседневными, как сейчас. Тогда не у всех были социальные сети, поэтому и вечеринки были локальными. Ты не постил информацию о мероприятии в онлайне, ты шел в музыкальный магазин и там оставлял объявление, чтобы посетители магазина могли увидеть его. Конечно, такие вечеринки получались более андеграундными, потому что о них знало меньшее количество людей, но сама музыка особо не изменилась.
Вообще андеграундные вечеринки тогда проходили не только в Лондоне, они были по всему миру. Пусть ты чувствовал, что это полный андеграунд, что в этой комнате только 200 человек и никто о таком больше не знает, интернет дал понять, что существует целое сообщество. Оно сложилось через различные каналы коммуникации, которые развивались и наконец позволили людям соединиться.
В 2010 году Блейз Белльвиль пригласил тебя и Феми Адейеми для работы над Boiler Room. Вы ожидали, что проект так быстро выстрелит по всему миру?
Ты никогда не берешься за что-то, думая, что это превратится в что-то масштабное, но ты и не начинаешь с ожиданием провала. Тогда у меня уже было много опыта и в организации вечеринок на складах, и в клубных мероприятиях, а Boiler Room стал комбинацией этих двух вещей. У нас была идея, что может получиться достаточно клево. YouTube, стриминг-видео — это были новые концепции для того времени. И тогда Блейз написал мне на e-mail и предложил сделать микс. Нам понравилось, что из этого вышло, и мы решили повторить с большей аудиторией. Мы начали распространять этот проект, рассказывать о нем другим людям. Мы давали им выбор, потому что, как я уже сказал, в Лондоне не было площадки, куда ты мог прийти, поставить долгую джазовую композицию или 20-минутную запись Фелы Кути, пообщаться с друзьями, выпить и вернуться за диджейский пульт. Boiler Room был тем местом, где можно было услышать таких артистов, как Джеймс Блейк, Theo Parrish или Mount Kimbie. Они играли вещи, равные современной музыке, вещи, которые сформировал их продакшен и стиль.
Мне кажется, одним из элементов успеха стал эффект присутствия, который создавался благодаря видеоформату.
Да-да, музыка — это же вообще многомерный опыт, который можно переживать в разных местах. Некоторым нравится остаться дома, покурить что-то и послушать музыку, некоторым нравится наслаждаться музыкой, сидя на пляже с фантастическом видом, некоторым нравится слушать что-то в машине, а некоторым — ходить в клубы, где есть лазеры и вспышки. А кто-то просто любит смотреть на то, как другие взаимодействуют с музыкой.
Сейчас ты отошел от Boiler Room и посвятил себя другим проектам. Расскажи о них.
У меня несколько работ. Во-первых, радио, которое я считаю важным каналом информации. Может сейчас кто-то потерял к нему интерес, но я уверен, что потребление не должно быть поверхностным. Опыт, который стоит за созданием музыки и культуры, должен быть передан, а радио мне кажется хорошей платформой для более глубокого самовыражения и познания.
Во-вторых, телевидение. Я все еще работаю с телеканалом Channel 4, делаю там шоу Four to the Floor. В наше время невозможно игнорировать такие вещи и постоянно оставаться таким андеграундным, потому что нужны деньги, нужна еда на столе, нужно платить за квартиру. Я не говорю, что каждый стремится стать суперзвездой, но все хотят, чтобы их музыку услышали.
Еще есть Worldwide FM, где мы стараемся открывать как новых артистов, так и старых. Немного делаем видео, презентуем разные стили и стараемся создавать какую-то дискуссию между креативными людьми. Может к нам придут два музыканта, а может даже дизайнер. Это все про обмен идеями.
Ты и диджей, и телеведущий, и радиоведущий. Какая из этих ролей для тебя важнее сейчас?
Каждая роль дополняет другую. Это моя пожизненная проблема — я не могу выбрать что-то одно. Я просто люблю музыку, люблю переживать ее и презентовать в разных формах. Но во многом это эгоистичное увлечение. Например, Boiler Room был для меня предлогом приглашать всех этих потрясающих артистов, стоять с ними рядом, тусоваться. Например, как-то мы пригласили Goldie. Был очень жаркий день, никто не пришел в студию, поэтому фактически я прослушал персональный часовой сет от него. Тогда я подумал, что мечты сбываются. Если бы кто-то сказал мне в 16 лет, что со мной такое случится, я бы назвал этого человека чокнутым, а теперь я знаком с такими людьми, как Карл Крейг или Ричи Хоутин. Это огромная честь для меня. Огромная честь, что меня упоминают в одном предложении с Джайлсом Питерсоном (лондонский ведущий, диджей и основатель Worldwide FM — прим. «Ленты.ру»). Спустя столько лет сотрудничества он по-прежнему оказывает огромное влияние на меня и на мой интерес к музыке. Это безумие.
Что касается Boiler Room, то в какой-то момент проект начал поедать все больше моего времени, и я начал думать, как он может мне отплатить. Тогда я занялся диджеингом и понял, что получаю от этого удовольствие. Представь, пять утра, выключенный свет, тихие разговоры и предельно простой бит. Невероятные ощущения.
В одном из своих интервью ты сказал, что любишь играть странную и непонятную музыку, хотя публика не всегда ее понимает. Ты по-прежнему стараешься придерживаться лишь своих предпочтений, когда играешь сеты?
Да, я так делал, когда был помоложе, но сейчас все немного поменялось. Мое понимание того, как надо играть, развилось. Когда-то я гордился своей странностью, но это оказалось саморазрушительным ощущением. Сейчас я люблю играть разную музыку в разных условиях, все зависит от контекста. Тогда я был таким немного панком, немного рок-н-ролльным, но потом появились более молодые ребята, и я такой: «Окей, мне по-прежнему есть что сказать».
В субботу, 15 июня, тебя можно будет услышать в Powerhouse. Это твоя первая поездка в Москву?
Да, это моя первая поездка в Москву и вообще в Россию. Я очень впечатлен и заинтригован. Интерес усиливается всеми этими историями, которые ты слышишь о стране, я имею в виду тем, что говорят в медиа. Это довольно забавное ожидание, потому что я бывал во многих местах мира. Это всегда уникальное и интересное чувство. Я не планирую приехать в Москву, отыграть в клубе и уехать, я действительно хочу изучить город.
Ты что-то знаешь о российской электронной музыке? Может ты работал с кем-то из местных диджеев?
Не буду врать. Первое, что приходит на ум, когда речь заходит о российской электронной музыке, — это Нина Кравиц. Я с ней пару раз работал. Она веселая и знает, чего хочет. В общем, классная. Думаю, она считается неким амбассадором российской электронной музыки в мире. Я не могу назвать себя экспертом в этой теме, но мне кажется, что российская музыка — это всегда вызов. Мне она никогда не казалась легкой для восприятия, но это интересно. Я знаю, что у вас много талантливых артистов, и собираюсь ознакомиться с ними. Но вообще я не слушаю артистов в контексте их происхождения, потому что у музыки нет границ, особенно у электронной.
Но главными центрами развития электронной музыки и ночной жизни в целом по-прежнему считают Берлин и Лондон. Ты можешь назвать какие-то еще города, у которых есть потенциал стать новым Берлином?
Берлин и Лондон в этом плане отличные города. Хотя местные жалуются на что-то, там правительство действительно вкладывает деньги в продвижение клубной жизни, это правда. И я понимаю, что нахожусь в очень привилегированном положении, потому что я родился в 1982 году и, когда мне было лет 16, я пережил рейвы всех разновидностей: вечеринки на складах, знаменитые эйсид-рейвы, тусовки в лесу. Но между городами не обязательно должно проходить какое-то соревнование, у кого лучше электронная сцена. Когда в определенный момент времени появляется концентрация людей со смежными интересами, когда они говорят об этом и продвигают это, все само собой происходит. Мы видели, как это случилось в Детройте, Чикаго, Нью-Йорке и Лос-Анджелесе в 80-е. Сейчас мы можем говорить про Dekmantel и Rush Hour в Амстердаме, про Мельбурн, про Токио. У всех своя история.
За время твоей карьеры произошел совершенно невероятный рост популярности электронной музыки. Ты в этом видишь больше плюсов или минусов?
Ничто не бывает позитивным на 100 процентов. Да, число слушателей растет, в это вовлекается все больше денег. Но я романтик, я точно не бизнесмен. Я думаю, что музыка рождается из самых чистых эмоций. Да, сейчас есть миллионы диджеев, есть миллионы продюсеров, но не все они качественные диджеи и продюсеры. Многие смотрят тот же Boiler Room и тоже хотят летать по миру, чтобы вокруг радостные люди плясали под музыку. Многие думают: «О, я тоже так могу!» А по факту некоторые могут, а некоторые — нет. Сама идея не только электронной музыки, но и электронного сигнала как такового, она новая для нас, поэтому сейчас происходит бум исследований этой темы. Это как золотая лихорадка в Америке. Все хотели золота, но не каждый добыл его. Так что может здесь есть больше негативных сторон, может, больше позитивных, но в конце концов сейчас у всех больше возможностей для самовыражения.