Советские депортации сталинских времен — что это было? Чем руководствовалась советская власть, высылая целые народы и социальные группы с насиженных мест в неизвестность? На эти и другие вопросы попытались дать ответ историки Александр Дюков и Павел Полян в рамках дискуссии проекта «Исторический момент» Фонда Егора Гайдара, состоявшейся в Шанинке — Московской высшей школе социальных и экономических наук. Модератором обсуждения выступил историк и журналист Николай Сванидзе. «Лента.ру» публикует выдержки из дискуссии.
Павел Полян:
Депортации, безусловно, являются репрессиями, не самыми страшными на этой шкале, но и не самыми приятными. Депортация — это миграция, перемещение в достаточно небольшие сроки крупных масс людей на достаточно большие расстояния. Иными словами, это комплексное историческое явление, в основах которого важно разобраться, потому что с солженицынского «Архипелага ГУЛАГа» повелось не отличать гулаговские сюжеты — индивидуальные репрессии (какими бы беззаконными они ни были) от репрессий депортационного типа.
Депортации отличаются в этом смысле следующим: они имеют административный характер, когда людей подвергают репрессиям не по судебному решению, а по административному решению того или иного органа. Инициировали его обычно партийные органы, и еще чаще — карательные. Хотя, конечно, в разные периоды бывали и другие, например, во время войны. Или же в 20-е годы, когда право на депортацию было даже у Наркомзема.
Второй принципиальный момент, связанный с первым, — это репрессии контингентного типа. Неважно, как тебя зовут, важно, что ты крымский татарин, кулак, свидетель Иеговы. А как тебя зовут и что ты сделал — да ничего не сделал. Ты просто относишься к этому контингенту и потому разделяешь его судьбу, которая была определена чьим-то решением.
Отсюда уже проходит мостик к третьему важному признаку. «Архипелаг ГУЛАГ» — это тоже миллионы людей, это тоже массовое явление. Но каждый представитель этих миллионов — заложник индивидуальной судьбы, каждый прошел через разной степени карикатурности квазисудебные органы, и из этих единиц с именем, отчеством и фамилией сложился общий контингент «Архипелага ГУЛАГа».
По моим подсчетам, на внутренние депортации пришлось шесть с лишним миллионов человек, а с учетом разного рода внешних депортаций — остарбайтеры и прочие — суммарно около 15 миллионов граждан, затронутых не только советскими, но и немецкими репрессиями в период с 1918-го по 1953 год. После 1953 года никаких депортаций не было, а были некие напоминающие их акции — скажем, выселение с Новой Земли ненцев, когда там нужно было расчистить место под полигон для испытаний всяких ядерных игрушек.
Александр Дюков:
Я согласен, что депортация — это прежде всего репрессивный акт. Я помещаю ее, вслед за многими западными историками, в общий контекст современности. Дело в том, что депортации не были выдуманы большевиками. Мы знаем депортационные акции, которые проводились в Российской империи. Депортации не были и чем-то придуманным здесь, на территории России.
Они осуществлялись и западными странами — в колониях. Потом, в годы Первой мировой войны, пришли в Европу и стали использоваться практически всеми великими державами. Эта практика массовой тотальной войны была воспринята большевиками, в какой-то степени отточена, доведена до форм и масштабов, которых не было в других странах. В любом случае это одна из практик, характерных для современности.
В чем я немного расхожусь с Павлом — я различаю репрессивные депортации и депортации, которые проводились не с целью наказания, а для перемещения каких-то контингентов с одной территории на другую без ограничения прав этих людей. И многое из того, что принадлежит к перемещению населения, не может рассматриваться как депортация.
Александр Дюков:
На мой взгляд, продуктивно рассматривать сталинские депортации в контексте эпохи. В царское время существовал механизм, который позволял крестьянам выселять членов своей общины в Сибирь по общему приговору. Правда, при этом стоимость перемещения в Сибирь этих элементов возлагалась на общину. Этим правом мало пользовались, но оно было. Мы также знаем, что в 30-е годы, когда проводилась коллективизация, жертвы депортации выбирались не только контингентно, по спискам, но и при участии местных активистов, будущих колхозников, которые указывали, кого нужно депортировать. Как подобная практика, на ваш взгляд, увязывается с контингентностью депортаций?
Павел Полян:
В первом случае, в случае дореволюционно-общинной практики, она не была массовой, то есть была не депортацией, а лишь индивидуальной репрессией, индивидуальной реакцией на поведение тех или иных членов общины. Их просто могли изгнать — мол, живи гордо один. Это не имеет отношения к депортации как к исторической категории.
Как, кстати, по-моему, не имеет отношение к депортации то, что Александр назвал «нерепрессивными депортациями». С моей точки зрения, это наиболее яркий пример того, что называлось плановыми переселениями. Конечно, границы между плановым переселением (то есть перемещением людей с определенными инструментами давления со стороны государства) и депортацией зыбкие, но они резко отличаются от того, о чем мы говорим, не сомневаясь, что это репрессивные депортации.
Что касается того, что в 30-е годы при раскулачивании списки формировались не только и не столько сверху, — естественно, это происходило в тех очагах расселения, в тех деревнях и селах, аулах и кишлаках. Естественно, они создавались представителями бедноты, партийными органами. Не Сталин их писал. Но все равно эти списки — это контингент, объединяемый тем, что это или кулаки, или люди, которых определяли как кулаков, потому что часто выполнялись разнарядки или планы.
Контингентность не означает, что все они были безымянными или проходили под номерами. Когда их сажали в эшелоны, составлялись эшелонные списки. Но это не меняет того важного факта, что в этих вагонах едут люди, которых почему-то назвали кулаками. Контингенты были разные — социальные, этнические прежде всего (хотя количественно кулаки могут посостязаться за пальму первенства). Так что в моем понимании это не нарушает вполне справедливого тезиса о контингентности.
Александр Дюков:
Было бы продуктивно здесь рассматривать процесс с двух сторон. Я согласен с вами относительно контингентности, если смотреть сверху, из Москвы. Да, действительно, для Москвы важен был контингент, и вниз спускались разнарядки по его количеству, но наполнение этого контингента внизу и отбор был гораздо более зрячим, чем кажется из многих исследований. Участие местных активистов и властей в этом процессе было весьма велико.
Что же касается вопроса о репрессивных и нерепрессивных депортациях — возможно, я немного неправильно вас понял. Вы сами выделили депортации репрессивные — те, в которых, как вы говорили, было депортировано более 6 миллионов за сталинский период. Вы также говорили о трансфере населения, возвращении остарбайтеров и военнопленных в СССР — это депортации, но они едва ли могут рассматриваться как репрессивные акты.
Павел Полян:
Во-первых, это, безусловно, репрессивные акты, потому что никто не спрашивал ни остарбайтеров, ни бывших красноармейцев, хотят ли они вернуться домой, на родину, в свое село. Но коль скоро их никто не спрашивал — это, несомненно, насилие над волей, хотя это было условием Ялтинских соглашений между державами-победительницами. Так что, с моей точки зрения, тут не нарушаются ни принципы контингентности, ни насильственный характер перемещений, но насилие состояло не только в том, что всем им дали под зад коленом и посадили в вагон, но и в том, что если ты советский гражданин — буть ласка, пройдем. Нас даже не интересует, где ты хочешь быть и куда ехать, может, ты в кого-то влюбилась или замуж вышла за итальянца. Это никого не волновало. Это насилие, контингент и потому — депортация.
Александр Дюков:
Хорошо известно, что человек может изменить свой социальный статус, однако практически не может изменить этнический. Поэтому чистки, репрессии, осуществляемые по этническому принципу, всегда рассматриваются как более тяжелые, поскольку человек становится жертвой за то, что он не может поменять. Большинство кулаков, конечно, ничего плохого не сделали, но кулак мог изменить свою социальную принадлежность, а тут человек не мог уйти от репрессий. Именно поэтому любые действия, направленные на группы, выбираемые по этническому принципу, являются самыми черными страницами истории. Для меня депортации народов военного времени — это деяние гораздо худшее, чем депортация, допустим, кулаков, хотя и те, и другие пострадали.
Подобный подход порождает проблемы, которые длятся гораздо дольше, чем депортации по социальному признаку, потому что эта общность, народ, поддерживается изнутри, не разваливается, и память об этих деяниях продолжается, линия разлома никуда не девается. Мы видим, как эти депортации после распада СССР породили гораздо большие конфликты. Та же кулацкая ссылка благополучно рассеялась и больших конфликтов не породила. А в Чечне или других регионах, где были депортации по этническому признаку, ситуация оказалась гораздо хуже.
Павел Полян:
Я, честно говоря, не понимаю, как за считаные часы можно поменять социальную идентичность и доказать, что ты середняк, а не кулак или бедняк. И, кстати, можно доказать принадлежность к этнической идентичности, не подлежащей высылке: смешанные семьи, например. Решающие факторы могли быть разными, ведь все это было прописано в инструкции по депортации.
С точки зрения последствий для страны депортации кулаков, может быть, даже ничуть не меньшие, а большие. Например, если мы хоть как-то можем обсуждать и видеть памятники, музеи на тему этнических депортаций, у нас есть механизмы закрепления памяти об этих событиях, то в случае с кулаками и крестьянами, при миллионных высылках кулацкого контингента, вы нигде не увидите ни одного памятного знака, им посвященного, если, конечно, это не имеет этнической окраски.
И еще одно важное обстоятельство: есть смешанные типы депортаций. Нам кажется, что депортируют этнический контингент — например, эстонцев, литовцев и латышей прямо накануне войны. Но на самом деле депортируется социальный контингент — на основе того, что люди проживают в этом регионе, где преобладающее большинство имеет этническую специфику (эстонские кулаки или эстонские асоциальные элементы — они же эстонские). Так что на самом деле депортируют не эстонцев — среди этих кулаков полно евреев, поляков и кого угодно.
Николай Сванидзе:
Два замечательных специалиста, очень умных, интеллигентных, эрудированных, глубоко знающих ситуацию, оперируют понятием «депортация». Но что такое депортация? А что такое репрессия? Это женское имя? Спрашивают, почему такой большой процент населения у нас в стране положительно отзывается о Сталине, хотя все время говорят о репрессиях… А ведь люди не понимают, что такое репрессии, депортации — это надо объяснять!
Депортация контингентная, административная, правовая… Да что за нафиг, извините меня?! Людей грузили в телячьи вагоны, отправляли в холодную степь, и они гибли — и по дороге, и в этой степи. Гибли сотнями тысяч.
Надо сказать, когда это началось и когда закончилось, сколько народу было депортировано. Крымские татары — это май 1944 года. Четверть населения погибло по дороге, 180 тысяч депортировано. Операция «Чечевица» — чеченцы и ингуши. 23 февраля 1944 года, в день Красной армии, сейчас они отмечают День защитника Отечества. От 500 до 650 тысяч, пятая часть погибла сразу, в первые месяцы. Раскулачивание…
Вести разговор о том, что лучше, неправильно. Оба хуже, как говорил Сталин, ничего тут хорошего нет. Гибли миллионами, сотнями тысяч люди, это же надо сказать, уважаемые коллеги. Нужно выйти на несколько иной эмоциональный уровень разговора. Совершены были страшные преступления против человечности. Надо называть это своими именами. А на заседании ученого совета, конечно, другой язык, только никто ничего не поймет, не сделает никаких выводов.
Погибли люди — женщины, дети. Вот что такое депортация. Когда читаешь о том, как производилась операция «Чечевица», волосы встают дыбом. Когда читаешь про раскулачивание, волосы встают дыбом. Это фашизм, и это надо говорить. Тема требует этого, она не академичная, она очень живая и страшная.
Павел Полян:
Безусловно, это за скобками, потому что они находятся в линейке преступлений режима. Не самое мягкое, не лишение каких-то прав, не смертная казнь. Что может быть жестче, чем выселить целый народ или всю социальную группу, как это было с кулаками? Окончательное решение еврейского вопроса в нацистской Германии.
Механизм депортаций был действительно разработан не советской властью и применялся не только в царской России, хотя именно в ней приобрел совершенно осмысленное политологическое и даже геополитическое значение и звучание. Были соответствующие разработки штабных офицеров по поводу того, кого из какой прифронтовой зоны можно и нужно выселять, где находится неблагонадежный контингент, степень его неблагонадежности — все это учитывалось и реализовывалось при депортационной политике в Первую мировую войну, которая тоже была очень жесткой, сопровождалась погромами и всем чем угодно.
Поэтому подчеркивать разницу между этноцидом и такой формой этнической репрессии, как депортация, и не выпускать из виду эту разницу не менее важно. Я сознательно использую слово «этноцид», а не «геноцид», потому что слово «геноцид» в ооновских дискуссиях сильно разбавилось и потеряло свою специфичность, чем сегодня с удовольствием пользуются. Во многих случаях мы сталкиваемся с тем, что геноцидом или даже холокостом называют даже то, что этим не являлось. Это печально и неакадемично. Разница между физическим уничтожением контингента и перемещением в пространстве с большими потерями важна.
Но, кстати, не с такими потерями, которые вы назвали. Кстати, больше всего пострадали калмыки, если уж сравнивать, — это 25 процентов. Можно спорить со статистикой НКВД, но и свидетельства самих репрессированных нуждаются в критическом осмыслении. Это задача науки, и соответствующие расчеты демографического плана тоже существуют.
Масштабы ужаса от этого ничуть не уменьшаются, и мы знаем, до чего это доводило. Приведем опять же случай Хайбаха как очага уничтожения чеченского народа. 23 февраля 1944 года — начало кампании по депортации вайнахского народа, чеченцев и ингушей. Причем это межрегиональное событие — оно захватывает территорию Дагестана.
Николай Сванидзе:
Обращаю внимание на то, что это 1944 год: хребет сломан, война идет к своему логическому завершению. На эти полмиллиона вайнахов были снаряжены более 110 тысяч разного рода войсковых соединений, в том числе армейских, не только внутренних войск и конвойных. По одному депортирующему на пятерых депортируемых — совершенно неслыханная пропорция, ни в какой другой депортационной кампании такого не было. Тут понимали, насколько непросто депортировать вайнахов. Еще нужно напомнить, что практически все депортации времен войны — это депортации женщин, детей и стариков — по естественным причинам, ведь мужчины на фронте.
Павел Полян:
Нет, не все мужчины были на фронте. А чеченцы тут вообще были ни при чем, поскольку Чечня никогда не была под оккупацией. То, что инкриминировалось чеченскому народу как причина депортации, совершенно не имела под собой никакой почвы. Но существенная часть призывавшихся действительно дезертировала. И, конечно же, мужчины входили в этот контингент. Крымские же татары, которые реально сотрудничали с немцами, ушли с ними. Так что — да, это депортация преимущественно, но не только стариков, детей и женщин разного возраста.
Да, это насилие. Методы конкретной реализации всего этого от операции к операции ужесточались, отрабатывались. СССР — не родина депортаций, но родина разработки технологичных депортаций, и этот опыт потом был применен и к заграничным территориям — в случае с Румынией, Чехословакией. Потом мы депортировали так называемых «вестарбайтеров» (это метафора, конечно, не термин). Но гражданское немецкое население, 300 тысяч человек, работали потом на восстановлении советского хозяйства точно так же, как угнанные миллионы остарбайтеров, с точно таким же правовым (вернее, бесправным) статусом.
Эти технологии действительно доводились до совершенства, и потому они производились не одновременно — так же как и при царском режиме. Потому что это такая машина, которая переваривала контингент за контингентом, за чеченцами — балкарцев, и так далее. Она работала последовательно.
Николай Сванидзе:
Я согласен с тем, что Холокост, катастрофа, попытка Гитлера, во многом успешная, полностью решить еврейский вопрос, еще страшнее. Но я не сторонник сравнений этих двух страшных репрессивных операций, потому что в сравнении с Холокостом все остальное выглядит мягко, и таким образом производит впечатление попытки оправдания. А оправдывать тут нечего.
Александр Дюков:
Прежде всего я хотел бы напомнить, что нам следует оставаться на почве установленных фактов. Павел совершенно правильно сказал, что названные цифры гибели при транспортировке, при тотальной депортации народов во время войны гораздо ниже, чем назывались вами, Николай. Это не четверть, даже не десять процентов от депортируемого населения. Количество погибших, безусловно, было велико, и это было трагедией.
Невозможно ставить под вопрос, что когда при транспортировке гибнут люди — старики, дети, — это трагедия. Но мы не можем говорить, что погибло 25-30 процентов. Такого никогда не было, обычно это были доли процента. На месте, при расселении смертность, разумеется, была выше, но она тоже не достигала таких масштабов. Максимум процентов пять.
Павел Полян:
Есть монография ставропольско-карачаевского демографа Хайриддина Идиева, в которой он как специалист оценивает потери в этом интервале. Хуже всего пришлось калмыкам, и я скажу почему. Депортируемых выселяли не на курорты, тем не менее их не отправляли на Колыму, куда индивидуальным образом отправляли осужденных узников ГУЛАГа. Контингенты отправляли в более-менее пригодные для проживания районы, хотя исключений сколько угодно.
В случае с калмыками произошел не то чтобы сбой системы… Жителей жарких аридных степей отправили чуть ли не дальше всех — аж на Лену, мотивируя это тем, что они немножечко и рыбаки (Волга, Каспий), а в реке Лене есть рыба. С таким вот нелепым экономическим обоснованием. Их можно было депортировать туда, куда уже не заманишь никаким калачом тех самых добровольно-принудительных плановых переселенцев, которых нужно было на какие-то деньги, по договорам выписывать куда-то, где тоже нужны люди.
Что такое депортации, откуда они возникают? Это какой-то каприз? Да, это в известной степени каприз, но кажущийся разумным тем, кто его осуществляет. Нужно было срочно переместить в связи с той или иной опасностью — реальной или мнимой — людей, живших в определенном месте, пустивших там за столетия корни, переселить куда-то, где они этой опасности, как казалось в Кремле властям, не представляют. А там уже дальше посмотрим, что с ними делать.
Сначала все решала политика, социальное строительство каких-то конструкций по политическим причинам, а уже потом подключились и экономические. Это не только кулаки. Куда отправляли людей по этническому признаку? Ведь эти регионы часто сопротивлялись. Новосибирская область, например, не позволила вселить в себя больше. Казахстан, Средняя Азия сопротивлялись меньше. Это тоже была определенная борьба разных интересов.
Все эти идеи подавались на уровне Наркомата внутренних дел и шли дальше по бюрократическим каналам. Реализовались, как казалось в Кремле, гуманные планы. Не уничтожать, не расстреливать — а ведь и расстреливать с удовольствием и легко умели, были специалисты, технологии. На что уж Сталин репрессировал врагов по индивидуальному признаку, и то лишь дважды он распорядился судьбой и жизнью своих врагов по контингентному признаку: польские военнопленные офицеры и царская семья (да и вообще это Ленин).
Александр Дюков:
Здесь я не согласен. Мы знаем операцию по приказу 00447, когда уничтожение было именно контингентным, то, с чего начался Большой террор 1937-1938 годов. Когда была официальная операция против кулацкого и антисоветского элемента, в которой осуществлялось прямое уничтожение этих контингентов. Не депортация, не выселение, не направление в лагеря (хотя и в лагеря тоже направляли, но основным было уничтожение).
Павел Полян:
Спускался план, каждого арестовывали индивидуально, на каждого была имитация следствия и на каждого расстрелянного заводилось дело, которое даже можно посмотреть. Именно в этом специфика репрессий. Да, это было планово, но что — депортации проводились не по плану?
Александр Дюков:
Точно так же, как я уже и говорил, в рамках депортаций наполнение снизу шло в индивидуальном порядке. Точно так же, как отбирали жертв индивидуально в рамках больших операций Большого террора, отбирали их и при антикулацкой операции, в отличие от тотальных депортаций по этническому признаку. Поэтому разрыв между репрессиями, осуществлявшимися органами НКВД, и депортациями, допустим, кулацкого элемента не настолько принципиален, и контингентность в плане отбора жертв имеется и там.
В депортациях были элементы кажущейся рациональности, ее имитация (что там у них в мозгу было, я не знаю). Я приведу вам два примера. Первый — это то, о чем уже говорилось — 1944 год. Какую опасность эти народы представляли для советской власти? Если кто-нибудь из вас объяснит, я буду очень благодарен. Второй — прибалты. Я напомню, что в Литве день депортации, национальной трагедии — это 14 июня 1941 года. Начались массовые высылки литовцев, причем вне социально-классовой контингентности. Депортировали и простых, и образованных, и богатых, и бедных, и профессора, и слесаря — кого угодно. За неделю до начала Великой Отечественной войны из приграничной полосы, только-только ставшей частью Советского Союза, депортируют людей, по сути создавая пятую колонну.
Николай Сванидзе:
Я в свое время разговаривал с покойным ныне народным артистом СССР Банионисом, который был отнюдь не антисоветчиком и даже, как говорят сейчас, агентом КГБ. Он рассказывал, что тогда он работал стажером в театре Паневежиса, и когда это началось, они боялись, что Сталин депортирует всю Литву (что, возможно, было недалеко от истины). Банионис рассказывал, что они вырыли яму во дворе театра, зарылись туда и стали ждать Гитлера. Вот к чему привели депортации. В чем здесь хотя бы имитация рациональности?
Александр Дюков:
Литва была присоединена в 1940 году, то есть к тому времени недавно. Создание государственной советской системы управления этой территории находилось, по состоянии на весну 1941 года, в стадии становления, и те же органы НКВД имели весьма приблизительное представление о том, что творится в республике. Между тем (и это органы НКВД прекрасно знали) в Берлине существовала антисоветская организация Фронт литовских активистов, которая была связана с германскими спецслужбами и вела активную работу по подготовке восстания в Литве. Сейчас мы знаем, что в нее были вовлечены десятки тысяч человек.
В тех условиях органы НКВД посчитали, что не могут справиться с этим подпольем и обратились в Москву с предложением провести депортацию тех, кто с этим подпольем может быть связан, чтобы решить проблему пятой колонны. Конечно, такой подход был контрпродуктивным. Дело в том, что хотя под депортацию попало какое-то количество связанных с антисоветским подпольем, большая часть была, естественно, к нему непричастна. Я согласен, что эта депортация привела к тому, что больше литовцев оказалось на другой стороне.
Наконец, третий момент. За несколько дней до того, как началась депортация, оперативники взяли на границе курьера Фронта литовских активистов с раскладкой по многим подпольным сетям и смогли их вытягивать прицельно, а не в рамках депортационных акций, затрагивающих заведомо невинных людей. Так что это было контрпродуктивно даже по факту, тем не менее с точки зрения властей это была как раз борьба с той самой пятой колонной в условиях приближающейся войны. О том, что она приближается, к маю 1941 года всем было прекрасно известно, в том числе и благодаря перехваченным документам Фронта литовских активистов.
Что касается 1944 года, то он выглядит еще менее рационально, и хотя я уже высказал свое отношение к тотальным депортациям народов во время войны, я считаю, что это худшая страница в истории советских депортаций, которую нам необходимо изжить, мы можем реконструировать некую логику (хотя весьма, на мой взгляд, странную) советской власти. В Российском государственном военном архиве хранятся трофейные документы, которые попали в руки советской стороны как раз где-то в 1943 году. Они связаны с организацией нацистами коллаборационистских формирований.
Там даются, как я считаю, преувеличенные данные по участию в коллаборационистских формированиях крымских татар, чеченцев, калмыков и других подвергшихся депортации народов. На мой взгляд, именно они послужили спусковым крючком этих событий. Еще раз замечу, что выявление преступников, по моему мнению, может производиться в индивидуальном порядке, а не в порядке депортации и ответственности целого народа.
Павел Полян:
В депортациях военного времени необходимо различать превентивные и так называемые депортации возмездия. Превентивный характер — это 1941 год, немцы и финны (в невоенное время к ним еще нужно добавить корейцев в 1937 году, когда велась зачистка дальневосточного театра боевых действий от контингента, который казался советской власти ненадежным), чтобы те не стали пятой колонной. Спохватились чуточку поздно — немцы продвигались очень быстро, а на юге Украины было много немецкого населения. Поэтому депортация советских немцев — это не компактная единовременная операция, это совокупность из полутора десятка разных. Некоторых даже депортировали по два-три раза, потому что немцы продвигались дальше.
Депортации возмездия в случае карачаевцев, калмыков, крымских татар, вайнахов — это уже наказание «народов-предателей». Имевшиеся факты коллаборации перекладывались в порядке ответственности на весь этнос, и депортации подвергались не только те, кто мог бы нести за это ответственность по суду, а весь контингент. Это была политика, представление о том, что это справедливо, что это предатели, что это садисты, палачи и так далее, хотя таковых было ничуть не меньше и среди украинского населения, которого депортации не коснулись.
Что касается 1953 года и слухов о депортации евреев. Как я представляю себе, она не планировалась буквально, потому что все депортации, которые реализовались, оставляли довольно много следов в архивах, а эта нигде никаких следов не оставила, кроме разных устных вполне правдоподобных свидетельств (ситуация была такова, что в это поверить было легко). Но документов нет, фактов подготовки нет, и исходить из того, что она планировалась незадолго до смерти Сталина, нельзя.
Александр Дюков:
В современной России проводится работа по реабилитации депортированных народов. Соответствующие законодательные акты были приняты еще в 90-е годы, и совсем недавно, в 2014 году, мы увидели указ президента о реабилитации крымско-татарского народа, что, конечно же, позитивный фактор.
Не так давно было принято еще одно, на мой взгляд, чрезвычайно позитивное решение на высшем уровне в нашей стране. Согласно новому указу президента, потомки депортированных из Крыма народов (не только крымско-татарского, но и других, ведь из Крыма были депортированы и другие национальности) имеют право на получение российского гражданства в приоритетном порядке, без долгих процедур натурализации и так далее. Это способ, которым государство демонстрирует свою ответственность за репрессии и пытается реабилитировать не только жертв, но и их потомков.
Павел Полян:
Может сложиться впечатление, что пока Крым был в составе Украины, там реабилитации не было. Но ведь там была определенная реабилитационная политика по отношению к крымским татарам. В Крыму строились памятники, ежегодно отмечался День памяти о депортации народов полуострова. Что изменилось к лучшему или к худшему для крымских татар?
Александр Дюков:
Акта о реабилитации крымско-татарского народа как единой общности, к сожалению, так и не было принято. Да, Украина проводила памятные мероприятия, но не был решен этот вопрос, и прежде всего не был решен вопрос о земле. Как вы знаете, самозахваты земли крымскими татарами были проблемой для Крыма. Я надеюсь, что сейчас эта проблема разрешается, в том числе и благодаря реабилитации этого народа уже у нас, в России.