«Лента.ру» продолжает серию материалов, посвященных российскому музыкальному бизнесу. О квартирных концертах в СССР, о том, кто и как их организовывал, сколько денег брали со зрителей и сколько получали за квартирники Цой и Майк, о конспирации, агентах КГБ, записях, ставших культовыми, и многом другом корреспонденту «Ленты.ру» Петру Каменченко рассказал основатель и руководитель лейбла звукозаписи «Отделение Выход», специализирующегося на выпуске русского андерграунда и реставрации редких записей, организатор подпольных рок-концертов, московский продюсер Олег Коврига.
Олег Коврига из тех незаметных героев, которых знают и безмерно уважают все, кто в теме, а остальным это и не нужно. В середине нашего разговора он скажет: «Я понял, что Петя Мамонов — гений, а я ему тоже нужен — как организатор. Понял, что я тоже могу помочь им жить. И это внесло порядок и смысл в мою собственную жизнь». От кредо «быть нужным и помогать другим» Олег не отрекся до сих пор. Вот уже почти сорок лет.
За это время Коврига организовал и провел тысячи выступлений, записал и издал сотни альбомов, нашел, отмыл, очистил и сделал всеобщим достоянием десятки уникальных записей отечественного рока. Без Олега они бы сгинули.
«Олег — единственный самоотверженный издатель русского рока, который делает издания со страстью коллекционера просто для того, чтобы они были и остались в истории». (Федор Чистяков, группа «Ноль»).
«Для меня Олег — честнейший человек, подвижник, бескорыстный помощник. Если бы не он — люди не узнали бы прекрасных артистов». (Леонид Федоров, группа «АукцЫон»)
«Когда мы тебя похороним, у тебя под кроватью мы обнаружим… гору нереализованной продукции!» (Петр Мамонов, группа «Звуки Му»)
«Без Ковриги ничего бы не было». (Аня Герасимова, Умка).
И это все о нем.
К Ковриге невозможно не почувствовать симпатию мгновенно. И тут же хочется начать называть его Коврижкой или Коврижечкой. Хотя бы за глаза. Внешне он похож на лесовика из русских сказок и домовенка из советских мультиков. Умная лысина с растрепанными останками прически вокруг, всклокоченная борода, постоянно спешит, бормочет, что-то куда-то тащит.
Мы договорились встретиться на станции метро «Электрозаводская», чтобы оттуда пойти к Ковриге «на базу» и спокойно поговорить. Олег примчался с двумя тяжелыми рюкзаками: «Новые альбомы с завода пришли. Винил Мамонова — 1984-1987. Делали в Германии на Optima Media, где "Пинк Флойд" печатают. Сам Петя доволен остался!»
До сих пор всю продукцию Коврига таскает на себе и сам же ее продает на концертах: CD, DVD, книги, винил… В каталоге «Отделения Выход» сотни наименований, большую часть которых я даже не слышал. Взяли по рюкзаку и двинулись на базу, которая оказалась складом-каморкой, сдаваемой в аренду инструментальным заводом.
Пока говорили, Олег постоянно что-то перекладывал, распихивал, доставал, убирал… Домовой.
«Лента.ру»: Скажи, как ты подхватил этот вирус? Сколько лет уже прошло, а ты все никак не выздоровеешь. Как началось твое фатальное увлечение музыкой?
Олег Коврига: Первой пластинкой, которая попала мне в руки, была оторванная половинка двойного «Белого альбома» «Битлз». Причем, это была вторая пластинка из двойника, более «авангардная». Это случилось году примерно в 1974-м, когда я еще в школе учился.
На первом курсе института записался в гитарную школу КСП (Клуб самодеятельной песни — прим. «Ленты.ру»). Там меня учили на гитаре играть и песни бардовские петь, но через полгода мне это стало глубоко противно. И в первую очередь я, поющий песни Вадима Егорова, стал сам себе противен. Хотя… поймал сейчас себя на том, что песню Окуджавы я бы и сегодня спел с удовольствием.
В общем, скучно мне стало в КСП, и я оттуда сбежал. С «дискоболами», которые слушали только «Запад», мне было намного интереснее. Наверное, они были не такими интеллигентными, как каэспэшники, но рок-н-ролл… Как Саша Башлачев спел почти десять лет спустя, «ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл околдовали нас первыми ударами».
А как к тебе попадали пластинки? В СССР они не продавались, более того — увлечение это было совсем небезопасное. Где ты их брал?
У нас была своя компания. Мы каждый день встречались на «Октябрьской»-кольцевой в тупике после шести часов вечера и менялись дисками. Даже не то чтобы менялись — просто друг другу давали кто что нашел. В 1975 году компания была совсем маленькая, а в 1978-м там уже было десятка два народу. Пик был в 1977 году, когда у меня бывало по три новые пластинки в день. Слушал я много. Не записывал, а просто слушал. В основном это было какое-то говно. Но проскакивали и настоящие вещи.
А почему не записывал? Все же тогда записывали… У меня, к примеру, все было организовано. Утром я приезжал в институт, и перед первой парой мы обменивались пластинками. Брал две, отдавал две свои и несся домой. Ставил на вертушку, включал магнитофон. А пока диск записывался, переписывал все, что было на конвертах, в специальную тетрадочку. Час туда, два часа на запись, час назад. К концу второй пары возвращался в институт, отдавал пластинки, получал свои и тут же менялся с другим человеком до следующего дня. А потом уже все это дома не спеша слушал. Это был тот же 1975-1976 год.
Приятель мой Андрюха Гольданский тоже все записывал. У него было десять тысяч катушек или даже больше… Ну и что с ними потом стало? А я просто слушал. После «Октябрьской» приходил домой и начинал слушать, слушать.... Купил себе проигрыватель Technics, чтобы пластинки не пилить. Усилитель был плохой, а колонок не было совсем. Слушал в наушниках, а если надо было послушать через воздух, подключал динамик от проигрывателя «Юность» — дикая вообще ерунда. Или ходил к друзьям, у которых была хорошая аппаратура. Если мне что-то особенно нравилось, я старался пластинку купить.
Но хорошая пластинка стоила тогда рублей сорок. Это же месячная стипендия студента!
Да, 40-50 рублей. Но у меня деньги были. На первом курсе, несмотря на все мое сопротивление, меня все-таки отправили в стройотряд. И неожиданно мне там работать понравилось. Но не понравилось работать со студентами, потому что студенты в основном народ ленивый и безответственный. Поэтому уже в 1977 году я поехал в Нижневартовск на шабашку, в 78-м под Верею, а в 79-м — на Чукотку. Вот там была прекрасная шабашка. Поэтому деньги у меня были. Кроме того, какая-то спекуляция шла. Последний рецидив покупки винила был, когда я гастарбайтером в Канаду поехал, в 1990 году. Там много дисков накупил — 111 штук. И на этом остановился. Даже не знаю, сколько их у меня сейчас.
Что тебе тогда особенно нравилось?
Многое и тогда нравилось, и до сих пор: Genesis, King Crimson, Iggy Pop, Bob Marley, Can... Очень разная музыка. Помню, как в первый раз мне в руки попала пластинка Игги Попа Raw Power. У нас был такой Вова по кличке Телогрейка. Он принес этот запиленный Raw Power. Все послушали — и говорят:
— А… Так. Говно какое-то.
А я говорю:
— Нет, ребята. Это не говно. Вроде бы не моя музыка, но я чувствую, что в ней что-то такое есть…
А потом через несколько лет мне попался Idiot. И я, взяв эту пластинку в руки, сразу узнал того самого парня, который “висел” на микрофонной стойке на Raw Power. И альбом оказался просто гениальным! Через много лет мы обсуждали это со Свином, и у него была точно такая же реакция на «Идиота».
А как рок-музыка вообще попадала в СССР в таком количестве?
По-разному. Мой папаня несколько раз мне привозил пластинки из заграничных командировок. Профессора иногда командировали за рубежи нашей Родины. Еще был у нас Кирилл, который танцевал в кордебалете Большого театра, мы ему заказы делали, и он возил. Еще какие-то люди… Они же деньги на этом зарабатывали.
А чемпионом был отец моего приятеля Андрюхи Гольданского — Виталий Иосифович, который потом стал академиком. Он-то, понятное дело, просто сыну диски привозил. Виталий Иосифович очень творчески к делу подходил. Обычно кто-то едет — ты заказываешь. Приезжает человек, а вместо номерного альбома привозит какой-то сборник. Я потом, когда в Канаду попал, понял, как это происходило. Ты приходишь в магазин, а там народ не очень информированный. Мы лучше в музыке тогда ориентировались. Человеку говорят: «Вот есть сборник хороший». И он покупает. Но Виталий Иосифович как раз врубался четко. Не зря он потом академиком стал. А вот люди, которые на этом просто зарабатывали, часто все подряд без разбору тащили…
Тебя ни разу не винтили с пластинками?
Винтили, конечно. На «Октябрьской» регулярно. Вначале они вроде к нам привыкли, а потом у них какая-нибудь кампания пойдет — и начинается…
Были разные случаи. Как-то раз мент хотел отобрать пакет с пластинками у моего приятеля Сережи Огибина. А Сережа его со страху за руку укусил. Пластинки-то огромных денег стоили. Мент руку отпустил — и мы сбежали. Еще был анекдотичный случай. У меня был друган Коля Мудров по кличке Милиционер. Он на самом деле когда-то в милиции работал. И вот однажды на «Октябрьской»-кольцевой в тупике к нам мент пристал. А Коля был здоровый парень. Мент как-то оказался у стены, и Коля ему — снизу в челюсть. Тот не упал, но крыша у него поехала. Подходит поезд, и мы как воробьи в него — шик. Потом несколько дней боялись на нашем месте появляться — думали, что будет. А ничего не было. Менту, наверное, было неловко сказать своим, что ему дали по рылу какие-то непонятные люди.
Один раз нас забрали. Капитан милиции говорит: «Советский человек должен слушать русскую музыку, а не всякую там еврейскую». И тут мой друг Олег Андрюшин ему отвечает: «А что бы на эти ваши слова Владимир Ильич Ленин сказал?» Капитан этот аж поперхнулся. Решил, что не стоит с этими студентами связываться, можно еще и выговор по партийной линии получить. Отпустил.
Пластинки у меня отобрали один раз. Я тогда поехал в Малино под Зеленоградом, повез туда две пластинки — Лу Рида Bells и Джона Лорда Windows. А в Малино как раз была облава. Я решил, что бежать не надо. Что бегать-то? Меня загрузили в упаковку, еще кого-то загрузили. Привезли в отделение. И у всех все отобрали. И «зарегистрировали». Я был тогда уже «молодым специалистом». В 1981 году, еще при Брежневе. Записали фамилию-имя-отчество, что инженер НПО «Пластик». А про конфискованные пластинки ни слова.
Я говорю:
— Если вы отбираете имущество мое, вы же должны мне бумагу по этому поводу выдать!
А капитан, который там сидел, говорит:
— Какую тебе бумагу? Хочешь — пиши сам.
Ну, я и написал, что у меня, Ковриги Олега Владиславовича, изъяты такие-то две пластинки. И говорю:
— Надо печать поставить.
— Какую тебе еще печать? Нет у меня никакой печати.
Но потом он понял, что своим ходом я без печати не уйду, и достал из шкафа печать.
— Куда тебе ее поставить? На лоб?
— Нет. Вот сюда.
Дня через два я звоню в это отделение. И к телефону подошел тот самый капитан. И мы узнали друг друга!
— А-а-а! Это ты, инженер?
— Я.
— Ну, мы тебе уже бумагу в партком накатали.
— Так я беспартийный.
— Ничего. Когда бумагу получат — поймешь, что неважно, партийный ты или нет.
— А когда я могу пластинки свои забрать?
— Да хоть сейчас приезжай.
Я тут же отпросился с работы и поехал в Зеленоград. Приезжаю. Сидит этот же самый капитан, но как будто уже совершенно другой человек.
— Вон там в шкафу посмотри. Найди там свои пластинки.
Я мог забрать из этого шкафа что угодно, это уже было совершенно ясно. Но не хотелось карму портить. Так что я нашел две свои пластинки — и забрал. Про бумагу он меня не спросил, а на прощание сказал:
— Понимаешь… У меня нет никакого желания вас гонять. Я бы лучше домой пошел, телевизор посмотрел. Или в футбол поиграл. Но у меня приказ. Я не могу его не выполнить.
Мне кажется, что мы на прощание даже руки друг другу пожали, хотя точно этого не помню. Скорее всего, кроме меня за своими пластинками никто больше не пришел. Боялись ребята. И капитан оценил мое упрямство. И никакая «бумага» в партком НПО «Пластик» не пришла.
А мне в институт прислали, после того как на Самотеке отобрали T.Rex и Rolling Stones. Могли, кстати, за это запросто из института выгнать. Но у одногруппницы, с которой у меня роман был, сестра была секретарем комсомола, и она эти бумаги попрятала. На черный день. Потом ими меня же и пугала — правда, без особого успеха.
На большие толкучки типа Самотеки я не ходил. А на «Октябрьской» у нас была полная демократия. Можешь дать пластинку — даешь. Динамили, конечно, друг друга. Был у нас Володя по кличке Урлоид, фамилию его до сих пор не знаю. Ходил в войлочных ботинках «прощай молодость». Натуральной урлой и был. Что он в этой музыке находил, не знаю. И вот он дал что-то Коле Милиционеру на день. День Коли нет, два нет, три... Потом появляется. Володя ему: «Коля, ну ты же обещал!» А Коля ему: «Ты знаешь, я заболел. Вот у меня и справочка есть». Милейшие люди были…
А помнишь, как из альбомов серединки вырезали, чтобы на стенку повесить?
Я вкладки любил вынимать. Когда никто не знал, что в диске есть внутри вкладка, ее можно было заныкать. Потом, много лет спустя, смотрел на эти вкладки и думал: ну какой я идиот, зачем они мне?! А люди потом меня, наверное, проклинали, что вкладок нет…
Как у тебя произошел переход от западной музыки к отечественной? Наша музыка ведь тогда не особенно котировалась среди меломанов.
Я ее конкретно презирал. Когда вышел Давид Тухманов «По волне моей памяти», все сказали «О!!!». А мне совершенно не понравилось.
В 80-м году ребята позвали меня на концерт «Аквариума» на Кусковском химзаводе. А я им тогда гордо ответил, что это советское говно слушать не собираюсь. Был концерт «Зоопарка» в ДК «Москворечье». Blues de Moscou, который я же потом и издал. Я на него тоже не пошел. А потом… У меня же магнитофона не было, но была хорошая вертушка, и мой приятель Гришка Листвойб дал мне магнитофон, чтобы я ему музыку писал. А потом приходят Олег Андрюшин и Паша Ильменев, приносят другой магнитофон и начинают переписывать этот самый Blues de Moscou. Я сначала морщусь, а потом постепенно врубаюсь, что это и есть оно — то самое, чего я ждал. Родное. И оно здесь и сейчас.
В 1981 году я на концерты еще не ходил, а в 1982-м точно ходил в ДК Луначарского на «Аквариум». В апреле 1982-го был концерт «Аквариума» в саду «Эрмитаж». И мы сидели с моим другом Саней Заксоном, переглядывались и думали: этого не может быть, но это есть. Здесь и сейчас.
В конце концерта на сцену какой-то волосатый мужик выскочил и начал обалденно плясать. Я эту сцену просто запомнил зрительно. А спустя три года у меня в голове что-то щелкнуло. Я уже был знаком с Петей Мамоновым. И вдруг я смотрю на него — и в голове что-то срастается.
— Петя… а на концерте «Аквариума» в саду «Эрмитаж» ты на сцене плясал?
— Конечно, я.
Когда я слушал Запад, я был чистым потребителем, а тут я — соучастник. И когда начались какие-то мероприятия в начале 1985 года, я уже все для себя понял. Понял, что Петя Мамонов — гений, а я ему тоже нужен — как организатор. Я понял, что тоже могу помочь им жить. И это вносило порядок и смысл в мою собственную жизнь.
Расскажи, как они тогда существовали?
Петя грузчиком в магазине работал, потом лифтером. «Поколение дворников и сторожей». Все впроголодь жили.
А сколько они за квартирники получали?
Обычно 25 рублей. У нас была такая стабильная ставка. Она как-то так стихийно образовалась в 1984-1985 годах. К концу 1987 года повысилась до 40 рублей.
Как вообще появились квартирники?
Они изначально были, потому что в квартире проще все организовать, чем в каком-нибудь клубе. А в начале 1984 года где-то наверху поняли, что назревает подозрительная вольница, и начались реальные гонения. До того было полегче: какие-то дети там собираются, пьют, гуляют, что-то такое играют… Да и хрен с ними. А тут прижимать начали.
Первыми попала под раздачу безобидная группа «Браво», на концерте в Алтуфьево в апреле 1984 года. И потом стали жать мощно. Романова с Арутюновым посадили. «Мухомор» забрали в армию после передачи Севы Новгородцева. Баринов сидел… И тут уже ничего не оставалось, кроме как уйти в квартиры.
Как квартирники организовывались? Опиши весь процесс. Чья, например, инициатива была устроить квартирник — музыканта или твоя?
Мой первый квартирник… Я долго считал, что это был концерт Майка с Цоем в январе 1985 года. А потом вспомнил, что в июне 1984 года мы устраивали квартирник Сили (Сергей Селюнин, группа «Выход» — прим. «Ленты.ру») в коммуналке у моего приятеля Жоры Ремизова.
Я говорю:
— Жора, ты же живешь в коммуналке!
— Все нормально. У меня хорошие соседи.
Тогда это всем было нужно — и Силе, и мне, и ребятам.
Сколько народу собиралось на квартирник, сколько платил каждый?
У нас была такса — по рублю. Но были аксакалы, которые ничего не платили. Приходили, пили-гуляли, а не самые близкие люди давали по рублю.
А бухло кто покупал?
Мы-то были химики, у нас спирт был. Много было спирта. Конечно, мы его разбавляли.
Клюковку делали?
Клюква — это долгий процесс, к этому надо творчески подходить. Мы в основном просто водой разбавляли. И водку покупали тоже…
Как ты народ на квартирники собирал?
Звонил по телефону. У меня был большой круг общения. Как-то раз я на мамоновский концерт пригласил своих одноклассников. Кому-то понравилось, кто-то был возмущен. Жена моего одноклассника оказалась журналистом, и ей все очень не понравилось. Обещала даже в газете про нас плохо написать. Кричала: «Что это за безобразие, еще и деньги берут!» На Петю Мамонова налетела. Но он ей сказал, что никаких денег не брал. Потом я однокласснику говорю: «Разберись со своей бабой, что она у тебя тут выделывается». Ну и как-то так все улеглось.
Но обычно чужих людей не было. Однажды делали квартирник Юры Шевчука — 1985 год, на Варшавском шоссе. Встречаемся в метро «Варшавская» в центре зала. Вижу двух людей непонятных, спрашиваю, кто их знает. А их никто не знает. Все ушли, а мы с этими двумя ребятами остались. И я их начал водить по району. Водил, водил, пока они не поняли, в чем дело. Потом выяснилось, что их прислал мой дружок Егор. Не учел Егорушка, что у нас мания преследования и чужих мы будем отсекать. Он потом оправдывался: «Это мои друзья были, Дима с Геной». А у меня была реальная мания преследования — боялся, что «придут» и «незаконный промысел» нам пришьют.
А кого-нибудь реально винтили на квартирниках?
Майка с Цоем винтили в Киеве. Кто-то настучал. Пришли. Спрашивают: «Деньги собирали?» Кто-то раскололся. Но там, видно, немного собрали, поэтому административным наказанием отделались, штраф заплатили. А вот когда «Аквариум» на Чистых прудах играл, там уже гэбня пришла. Но Лешу Горбашова, организатора концерта, никто не сдал:
— Никаких денег не платили, сидим, отдыхаем, музыку слушаем…
Легко отделались. Впрочем, это был не квартирник. Но сути это не меняет.
То есть если брали деньги за концерт, то…
Это считалось незаконным промыслом. За это могли и посадить. Но нужно было еще доказать. Старались людей на испуг взять, но все знали, что говорить в таких случаях: собрались, пьем-гуляем, музыку слушаем, комсомольцы…
Как проходил квартирник? В акустике, в электричестве, что-то записывали?
Бывало. Концерт Свиньи, например, у Ильи Смирнова дома. Решили его записать. Положили маты на пол. Илюха обошел ближайших соседей, заранее всех предупредил, что будет гулянка. Свинья играл в электричестве. Запись, конечно, говно, но электрическая реально. Там были барабаны и бас.
Обычно я электрических квартирников не устраивал. Силя с перкуссией, Петя Мамонов с клавишами Паши Хотина — бывало такое. Но в основном просто пение под гитару.
Сколько примерно у них бывало квартирников в месяц?
Трудно сказать. Они же еще по городам ездили.
Могли они на этом хоть как-то на жизнь заработать?
Хоть как-то — да. Ну, если зарплата инженера тогда была 100 рублей, а квартирник — 25. Плюс где-то же кто-то подрабатывал.
Если играли Майк и Цой вместе, они получали 25 рублей на двоих?
Нет, на каждого. В январе 1985-го Гришка Листвойб говорит им:
— Ребята, давайте еще завтра концерт устроим. Но только уже не за пятьдесят рублей, а за сорок.
Витя отвечает:
— Ну ладно…
А Майк насупился и говорит:
— Нет, мы все-таки артисты.
И этот довод почему-то нам показался очень весомым.
Квартирники проходили в разных местах, а люди приходили разные или одни и те же?
Места разные, а люди частично. Кто-то не смог на Варшавку приехать, зато смог потом на «Динамо», ну и так далее.
Саше Башлачеву ты делал концерты? Как он в Москве появился?
У меня он первый раз появился… Илья Смирнов позвал нас к Мише Мазурову. Говорит:
— Парень какой-то приехал, мы его не знаем, пойдем, послушаем.
Послушали. Вроде здорово. Не с первого раза меня проняло, но с уважением отнесся сразу.
Он был очень стеснительный. Вышли на лестницу, Гришка Листвойб предложил ему квартирный концерт устроить. Он: «Ну да, давайте». А у самого так… характерно дыхание перехватывает.
Потом его записи появились. Мы послушали — вот это да! Был февраль 1985 года. Мы устроили квартирник на Варшавке, и там уже был энтузиазм. Такой полет был! Народ послушал и понял, что это гений. Он сам удивился. А потом все как-то грустнее и грустнее становилось…
Когда появились магнитофонные альбомы и самодельная культура записи?
Уже и не помню, когда точно. В конце 70-х? В начале 1980-х у «Аквариума» вышли альбомы «Электричество» и «Акустика», у «Кино» — альбом «45». Мы их на катушки переписывали и потом по десять рублей за катушку впаривали. За «Кино» то ли Вите, то ли Рыбе деньги отдавали.
Они сами записывали альбомы, сами их тиражировали, сами обложки оформляли?
Я не уверен, что все делали сами. Что-то, наверное, не сами.
А когда тебе пришло в голову записывать квартирники?
Ну, вот Майка с Цоем я записал как. У меня был одноклассник Саня Брагинский, сообразительный парень, физтех к тому времени окончил. Он играл в карты, а поскольку умный — то хорошо в них играл. И еще мухлевал.
Однажды мы с ним приехали в Ленинград. И он там говорит:
— Вот колода, ты показывай мне рубашку, а я буду говорить, какая карта.
Два раза ошибся на всю колоду.
Когда началась перестройка, он стал одним из первых успешных предпринимателей. Может быть, кто-то помнит фирму Seldom: «Не просто, а очень просто!».
В общем, он имел деньги и купил себе кассетный магнитофон Kenwood. Как раз тогда, в конце 1984 года, появились в Москве фирменные кассеты по девять рублей. И он мне свой магнитофон спокойно давал. Здоровый такой магнитофон, дека кассетная. Я клал его в чемодан, чемодан — в рюкзак. Микрофончики к нему были. Мы стерео писали, на два канала. Потом уже я купил себе стереомикрофон японский.
Берешь стул. Ставишь спинкой к артисту, к спинке микрофоны прикрутил, сам магнитофон стоит на стуле, а ты перед ним сидишь, смотришь, что происходит.
И как качество?
Да ничего получалось, мы потом их издавали: Майка, Цоя, Башлачева… Записаны нормально.
Ты эти записи тогда не тиражировал?
У нас считалось западло все это продавать. Мы друг другу так давали, переписывали. Поэтому куча всего пропала. Куда делись кассеты? Украдены лучшими друзьями. Ну, не украдены, конечно, кто-то кому-то отдал, забыл, не вернул...
А потом Рок-лаборатория появилась — это были наши враги, «агенты КГБ».
Много лет спустя Сашка Агеев звонит и говорит:
— Привет. Это Александр Иванович Агеев, агент КГБ.
В общем, КГБ идеально проводило политику «разделяй и властвуй». Разделило нас на «оголтелых» и «лояльных». И мы бились друг с другом. Годами...
И что Рок-лабораторию не устраивало?
Их не устраивала альтернативная организация концертов, самиздат. Я уже потом понял, что и другие интересы были. У них же были «писатели», которые на всю страну пленки писали и брали за это деньги. А тут они крышу получили и стали легально заниматься любимым бизнесом, пленки копировать…
Да помню их, они себя «союзом писателей» называли. А как они пленки распространяли? По почте?
Я не знаю, это надо у Агеева спрашивать. У нас это тогда считалось западло, мы были мудозвоны такие… С одной стороны, антисоветчики. А с другой — на шестьсот процентов советские люди. А Саша Агеев и компания окучивали всю страну — и правильно делали. Спасибо им за это! Не западло брать деньги, ничего такого в этом нет. Сашку Башлачева он записывал, он очень его любил. Тут все было с чистой душой сделано. Зря мы так воевали-то…
Что изменилось с перестройкой? Квартирники когда исчезли?
В 1987 году началась какая-то движуха. Хотя тоже — то движуха, а то «совместная акция» с ментами. Дважды чудом не случилось месилово.
С люберами?
С люберами и добровольными помощниками. Один раз в Мосреставрации был концерт «Нате» Славы Задерии и «Института косметики». Другой раз в Жуковском на «Веселых картинках» чудом до смертоубийства не дошло...
Металлистам тогда меньше везло…
А потом был Подольский фестиваль. Это гениальнейшее мероприятие — спасибо всем, кто его организовывал, особенно Петьке Колупаеву. Когда все это закончилось, Петьку вызвали в КГБ. Смотрят и говорят: мы же тебя проверяли, ну ты же чисто русский, как же мы тебя проглядели-то?
После Подольска движуха пошла. В ДК МЭИ начались концерты. Там был директор Дубовицкий, он сделал абонемент. Сначала были не билеты, а пригласительные. Я их ребятам раздавал по рублю или даже больше, потому что это уже электричество было, серьезные концерты в нормальном зале.
А в феврале 1988 года в ДК МЭИ был концерт «Зоопарка». Все то же самое. Я с народа деньги собрал, прихожу к Илье Смирнову, хочу ему отдать то ли 120, то ли 130 рублей. А он улыбается и говорит, что музыкантам уже все «вбелую» заплатили. Я спрашиваю, что с деньгами делать, а он мне отвечает:
— Возьми себе!
А перед этим я нагрелся на концерте «Среднерусской возвышенности» на 170 рублей. Из-за неявки народа. Мы без билетов решили концерт сделать, а так — кто сколько народу приведет. Чтобы не рисковать, не подставляться с левыми билетами. И каждый привел вдвое меньше. Я потом таблицу показал ребятам, ребята грустят, но 170 рублей в минус. Вот из них сколько-то я тогда и вернул.
После этого квартирники оказались больше не нужны. Их время закончилось. И все это подполье тоже стало ненужным. И слава богу.