В пятницу, 28 июня, в японском городе Осака открывается саммит «Большой двадцатки», где руководители государств обсудят и, возможно, попытаются решить важнейшие проблемы современного мира. В преддверии этой встречи российский президент Владимир Путин дал интервью британской газете Financial Times, ответив на вопросы, которые ему наверняка будут задавать в Японии. «Лента.ру» публикует самые интересные выдержки из его беседы с британскими журналистами.
Во времена холодной войны — было плохо, что была холодная война, это правда, — но были хотя бы какие‑то правила, которых все участники международного общения так или иначе придерживались или старались придерживаться. Сейчас, похоже, правил вообще не существует. В этом смысле мир стал более фрагментированным и менее предсказуемым, что самое главное и самое печальное.
Господин Трамп — он же не карьерный политик, у него свое видение мира и свое видение национальных интересов США. Я, например, не согласен со многими способами решения проблем, которые он использует. Но знаете в чем дело, на мой взгляд? Он талантливый человек. Он очень тонко чувствует, чего ждет от него избиратель.
Наши отношения с Китаем не продиктованы сиюминутной политической либо какой-то другой конъюнктурой. Обращаю ваше внимание на то, что Договор о дружбе с Китаем был подписан в 2001 году, если мне не изменяет память, — задолго до сегодняшней ситуации, задолго до сегодняшних, мягко скажем, споров в сфере экономики между Соединенными Штатами и Китаем.
Нам не нужно ни к чему присоединяться и не нужно против кого бы то ни было выстраивать свою политику. Мы вообще с Китаем не выстраиваем политику против кого бы то ни было. Мы просто последовательно реализуем наши планы по развитию сотрудничества, с 2001 года мы это делали, и мы просто идем последовательно в реализации этих планов.
<…>
Так что здесь нет ничего необычного, и не нужно в сближении Китая и России искать какой‑то подтекст. Конечно, мы смотрим на то, что происходит в мире сегодня, у нас совпадает позиция по целому ряду вопросов сегодняшней мировой повестки дня, в том числе и по вопросам отношения к соблюдению общепринятых правил — в торговле, международных финансах, в расчетах.
<…>
Мы не против кого‑то, а за себя самих.
Китай проявляет достаточную лояльность и гибкость, в том числе и со своими партнерами, и с оппонентами. Может быть, в этом просто исторические особенности китайской философии, подхода к выстраиванию отношений.
Поэтому я не думаю, что со стороны Китая возникнут какие‑то угрозы подобного рода. Просто не могу себе этого представить. Но насколько способны будут Соединенные Штаты набраться терпения и не принимать резких решений, а с уважением относиться к своим партнерам, даже если в чем‑то они не согласны, мне трудно сказать. Но надеюсь — еще раз хочу это повторить — надеюсь, что ни до какой военной конфронтации не дойдет.
Конечно, я об этом предварительно хорошо подумал, взвесил все обстоятельства, все за и против. Взвесил, что и как будет складываться вокруг России, каковы последствия, говорил на этот счет со своими помощниками, с министрами, причем с министрами не только силового блока, но и с другими руководителями. В конечном итоге посчитал, что позитивный эффект от нашего активного участия в сирийских делах будет для России, для интересов Российской Федерации гораздо большим, чем от невмешательства и пассивного наблюдения за тем, как международный террористический интернационал усиливается у наших границ.
<…>
Мы добились даже большего, чем я ожидал. Во‑первых, уничтожено большое количество боевиков, которые планировали вернуться в Россию, — речь идет о нескольких тысячах человек, — в Россию либо в соседние страны, с которыми у нас нет визового режима. И то, и другое для нас одинаково опасно. Это первое.
Второе: мы все‑таки добились стабилизации ситуации в регионе, который близок к нам географически. Это тоже чрезвычайно важно.
И мы таким образом напрямую повлияли на обеспечение безопасности самой России, внутри нашей страны — это третье.
Четвертое: мы установили достаточно хорошие деловые отношения со всеми странами региона, наши позиции в регионе Ближнего Востока стали стабильнее. У нас действительно выстроились очень добрые, деловые, партнерские, а во многом даже с элементами союзничества отношения со многими странами, включая не только Иран и Турцию.
<…>
Я сторонник того, чтобы сирийский народ самостоятельно определил свою судьбу.
Мы не имеем отношения к тому, что происходит в Венесуэле. <…> Мы в Венесуэле еще при [бывшем президенте Уго] Чавесе продавали оружие, нормально продавали, без всяких ограничений и без всяких проблем, делали это абсолютно легально.
<…> У нас есть контракты, в контрактах прописано, что и как мы должны делать по обслуживанию этой военной техники, что мы должны обучить там специалистов, мы должны поддерживать в нормальном состоянии боеспособном технику и так далее. Мы ее обслуживаем, эту технику. Я уже много раз и нашим американским партнерам об этом сказал: там нет наших войск. Понимаете? Специалисты есть, есть инструкторы — да, они работают.
<…>
Думаю, что с точки зрения экономики там многое можно было бы сделать по‑другому. Но мы не лезем туда, это не наше дело. <…> Мы готовы на любое развитие в любой стране, в том числе и в Венесуэле, если это происходит по внутренним правилам, в соответствии с законами этой страны, конституцией, в соответствии с волей народа той или другой страны.
Вся эта возня вокруг шпионов и контршпионов — она не стоит серьезных межгосударственных отношений. <…> Здесь можно бесконечно друг другу претензии предъявлять. Нам говорят: вы отравили Скрипалей. Во‑первых, это нужно будет доказать. Первое.
<…>
А второе — обыватель слушает и говорит: кто такие Скрипали? А Скрипаль, оказывается, шпионил против нас [России]. У обывателя возникает вопрос: а зачем вы шпионили против нас с помощью Скрипаля — может быть, не надо было этого делать? Знаете, бесконечно: что первое — курица или яйцо? Надо просто это оставить в покое уже, пускай спецслужбы сами разбираются с этим делом.
<…>
Мне кажется, что и Россия, и Великобритания заинтересованы в полноформатном восстановлении наших отношений. Во всяком случае, я рассчитываю на то, что хотя бы какие‑то первые шаги будут сделаны. Думается, что [премьер-министру Великобритании] госпоже Мэй, может быть, даже будет проще, она уже объявила о том, что она уходит, поэтому она сейчас свободна сделать то, что считает правильным, важным и необходимым, не думая о каких‑то внутриполитических последствиях.
Нам нужно сейчас говорить не о том, как нам заставить Северную Корею разоружиться, а нужно подумать о том, как обеспечить безусловную безопасность Северной Кореи, сделать так, чтобы любая страна в мире, в том числе Северная Корея, чувствовала себя в безопасности, чувствовала себя защищенной нормами международного права, которые неукоснительно соблюдаются всеми участниками международного общения, — вот о чем надо думать.
Нужно подумать о гарантиях, и на этой базе вести переговоры с Северной Кореей. Набраться терпения, проявляя к ней уважение, с одной стороны, а с другой стороны — понимая угрозы, которые в этой связи возникают, в связи с ядерным статусом и наличием ядерного оружия.
Вообще, предательство — самое большое преступление, которое может быть на земле, и предатели должны быть наказаны. Я говорю не о том, что нужно наказывать таким образом, как имело место в Солсбери, — совсем нет. Но предатели должны быть наказаны.
У нас не происходит падения реальной заработной платы — наоборот, она начала подрастать. У нас происходит падение реальных располагаемых доходов населения.
<…>
В последнее время пошел рост реальных зарплат. В прошлом году они выросли на 8,5 процента, в этом году темпы роста реальной заработной платы значительно снизились по целому ряду обстоятельств.
<…>
Мы в последнее время приняли ряд мер, связанных с ускоренным ростом пенсий. В прошлом году у нас инфляция была 4,3 процента, а по результатам инфляции прошлого года индексация пенсий была в начале года 7,05 процента. И мы ставим перед собой цель, задачу — я уверен, она будет решена: индексировать пенсии выше инфляции.
<…>
Макроэкономика улучшается, инвестиции начали немножко подрастать, то есть мы видим, что экономика преодолела сложности, связанные с внутренними и внешними шоками. <…> Макроэкономическая ситуация стабильна в стране и приобрела устойчивый характер. Она неслучайна, и это отмечают все рейтинговые агентства — у нас инвестиционный рейтинг [подрос] по всем основным трем агентствам. И рост экономики — в прошлом году 2,3 процента. Мы считаем, что этого недостаточно, но будем, конечно, стремиться к тому, чтобы темпы увеличивались.
<…>
Но самое главное, что мы должны сделать, — мы должны поменять структуру экономики и добиться существенного роста производительности труда на основе современных технологий, искусственного интеллекта, робототехники и так далее. Именно для этого мы поднимали НДС.
<…>
А что касается Центрального банка — да, они последовательно занимаются оздоровлением нашей финансовой системы, с рынка сходят маломощные, неэффективные либо вообще полукриминальные финансовые организации, и это, конечно, большая сложная работа.
У нас уже нет олигархов. Олигархи — это те, кто использует свою близость к власти для того, чтобы получать сверхдоходы. У нас есть крупные компании, частные, есть с государственным участием. Но я уже не знаю таких крупных компаний, которые используют какие‑то преференции от близости к власти, таких у нас практически нет.
Что касается трагедии, связанной с распадом Советского Союза, то это очевидная вещь. Я имею в виду прежде всего гуманитарную составляющую. 25 миллионов этнических русских оказались за границей, узнав из телевидения и по радио о том, что Советский Союз прекратил существование. Их ведь никто не спросил об этом. Просто принято было решение.
Понимаете, это вопросы демократии. Был проведен опрос, референдум? Подавляющее большинство — свыше 70 процентов — граждан СССР высказались за сохранение Советского Союза. Потом было принято решение о роспуске, но граждан‑то никто не спросил, надо распускать, не надо, и 25 миллионов этнических русских оказались за пределами Российской Федерации. То есть в независимых государствах, но за границей. Послушайте, разве это не трагедия? Еще какая! А родственные связи? А работа? А перемещение? Беда просто, по‑другому и сказать нельзя.
<…>
Вот одна из причин развала Советского Союза — внутренняя — заключалась в том, что трудно было жить, и реальные доходы у людей были крайне низкими, и товаров на полках магазинов не было, и пропал иммунитет у людей к сохранению государственности. Думали, что бы ни произошло — хуже не будет. Оказалось, что стало хуже для очень многих людей, особенно в начале 90‑х годов, когда рухнула вся система социального обеспечения, здравоохранения, развалилась промышленность. Хорошая, плохая, но рабочие места были.
Современная так называемая либеральная идея — она, по‑моему, себя просто изжила окончательно. По некоторым ее элементам — наши западные партнеры признались, что некоторые ее элементы просто нереалистичны: мультикультурализм и так далее. Вот когда началась проблема с миграцией, многие признали, что да — это, к сожалению, не работает, и надо бы вспомнить об интересах коренного населения. Хотя понятно, что нужно думать о тех людях, которые оказались в трудном положении, в трудной жизненной ситуации в силу различных политических причин в своей родной стране. Замечательно, но как же интересы своего собственного населения, когда речь идет уже не о двух, трех, десяти человеках, а о тысячах, о сотнях тысяч людей, которые прибывают в страны Западной Европы?
<…>
То есть для нас тоже все непросто, но мы делаем, хотя бы стараемся, работаем в этом направлении. Но эта либеральная идея предполагает, что вообще ничего не надо делать. Убивай, грабь, насилуй — тебе ничего не будет, потому что ты мигрант, надо защищать твои права. Какие права? Нарушил — получи наказание за это.
Поэтому сама эта идея себя изжила, и она вступила в противоречие с интересами подавляющего большинства населения.
<…>
Нужно дать возможность существовать и проявлять себя различным идеям и различным мнениям, но никогда не забывать все‑таки про интересы основного населения, миллионов людей, чем они живут. Вот этого нельзя забывать.
<…>
Просто они не могут диктовать никому и ничего, что они пытаются делать последние десятилетия. Диктат же практически наступил везде — и в средствах массовой информации, и в реальной жизни. По некоторым вопросам считается неприличным рот открыть даже. А почему?
Поэтому я не сторонник того, чтобы немедленно все заткнуть, завязать, закрыть, распустить, всех арестовать, разогнать. Нет, конечно. Либеральную идею тоже нельзя уничтожать, она имеет право на существование, и даже поддерживать ее нужно в чем‑то. Но не надо считать, что она имеет право на абсолютное доминирование, вот о чем речь.
Мы чувствуем свою самодостаточность, мы уверены в себе. Мы крупнейшая континентальная держава.
<…>
Как долго Россия будет чувствовать себя стабильной страной? Чем дольше, тем лучше. Потому что от стабильности, внутриполитической стабильности зависит очень многое, зависит ее позиционирование в мире. И в конечном итоге зависит даже — может быть, и прежде всего — благосостояние людей.
<…>
Одна из наших задач здесь, в России, заключается в том, чтобы никогда не забывать, в чем смысл функционирования и существования любой власти — в том, чтобы людям создавать стабильную, нормальную, безопасную и прогнозируемую жизнь, только с прогнозом на улучшение.
Я без всякого преувеличения вам скажу, что я думаю об этом всегда начиная с 2000 года. Ситуация меняется, меняются определенные требования к людям. А в конечном итоге — я скажу это без всякого кривляния и преувеличения — в конечном итоге решение должен принять российский народ. Что бы и как бы ни делал действующий руководитель, кого и как бы он ни представлял, конечное слово за избирателем, за гражданином Российской Федерации.