«Лента.ру» продолжает публиковать воспоминания российских журналистов, побывавших в Донбассе в первые годы войны. Наш первый собеседник поделился впечатлениями от знакомства со знаменитыми комбатами Гиви и Моторолой и крушения малайзийского «Боинга». Наш второй собеседник неоднократно попадал под обстрелы в Донецке, видел бои в «Изваринском котле», о котором на Украине редко вспоминают, и беседовал на передовой с русскими националистами. По просьбе рассказчика мы не раскрываем его имени.
В первый раз я попал в Донбасс неожиданно. Это был август 2014-го. В тот день мне позвонили из руководства и сказали бросать все дела и собираться, мол, через несколько часов ты должен быть на полигоне «Алабино» в Подмосковье. В итоге отправился в Донбасс с самой первой колонной, которая повезла гумпомощь.
Всем сообщили, что эту автоколонну организовало частное предприятие для помощи несчастным людям в Донбассе. Еще не знали, куда отправить ее — в Донецк или Луганск. Посадили нас на старые военные машины, снятые с консервации, по ним было видно, что их спешно перекрасили в белый, но под белым были видны следы военной зеленой краски. Это была демонстративная акция, показывающая, что мы едем с миром, поэтому грузили исключительно воду, муку, крупы, всякое такое.
Колонна останавливалась в воинских частях на ночлег и обед, а когда доехали до границы, несколько недель стояли под Изварино, за которое только закончились бои. Водители ходили на обед строем. Что за гражданское предприятие, где водители ходят строем? Журналистам зачем-то выдали одинаковую форму светло-песочного цвета. Все должно было быть безобразно и единообразно.
Когда колонна, больше 40 машин, все же пошла, то на границе координаторы связались с международным «Красным Крестом», чтобы они ее сопровождали, но те сказали: «Ребята, это ваши игрушки, ковыряйтесь сами». Машины посмотрели, подтвердили, что не видят военного груза, и уехали. Груз разрешали осматривать и журналистам, в том числе иностранным, там действительно не было ничего военного.
Мы, журналисты, входили в Луганскую область отдельно от колонны в бронированных «газелях», которые, как мне сказали, были отбиты у украинцев. Нас охраняло какое-то странное подразделение ополченцев. Там было несколько националистов из РНЕ, несколько украинских десантников, перешедших на сторону ополчения, один местный охотник — дедушка-снайпер и четверо чеченцев. Я подозреваю, наемники, судя по их разговорам, какие-то деньги получали. Машину вел антикавказски настроенный РНЕшник с православием головного мозга. Но, когда я спросил, почему он воюет с чеченцами в одном подразделении, он ответил, что «эти вообще классные парни, воюют прекрасно».
Колонну мы снова увидели уже в Луганске. Завершив свою работу на месте разгрузки, мы решили двигаться дальше в город. Место охраняли упитанные казачки. Мы поехали прямо сквозь колонну, и казакам это почему-то не понравилось, они начали стрелять в воздух. Наши чеченцы и РНЕшники вылетели из машин, а самый спокойный чеченец вскинул «Стечкин» (автоматический пистолет Стечкина) к голове одного из казаков. Я реально подумал, он сейчас голову ему прострелит. Но в итоге все закончилось базаром, никто никого даже не ударил, не говоря уж о стрельбе. Кстати, чеченцы действительно очень любят «Стечкин», у всех у них он был.
Кавказцев в Донбассе было три типа. Первый — юго-осетины, обзавелись здесь «крышей» и занимались в основном всяким рэкетом, сами крышевали местный клуб «Синоптики», еще какие-то точки, рынки пытались прибрать. Осетины вели себя очень нехорошо, и их в итоге жестко прессанула военная полиция.
Были чеченцы, так понял, присланные Кадыровым, которые реально воевали и обучали других, например, минно-взрывному делу, среди них есть хорошие инструкторы-подрывники. Без идиотских националистических заморочек и не лишенные чувства юмора. Хорошие парни, хотя у меня всегда было к ним предвзятое отношение.
Вместе с тем надо понимать их психологию: когда они приезжают куда-то что-то делать, им надо за это что-то получить. Примерно такой подход у них: «Я кого надо убью, кого надо взорву, научу, но я должен с этого что-то поиметь, и не обязательно в деньгах. В чем найду, машину можно найти, девушку можно найти, я джигит, панимаэшь, у меня должно быть много жен и еще больше наложниц, деньги должны быть, сбруя для коня красивая». Это психология человека, который живет набегами, они всегда жили набегами. К ним отношение у меня было лучше, чем к осетинам. Чеченцы — воины. Причем они отвечают за базар. Понятно, что украинцы их побаивались. Но были и чеченцы, которые за украинцев воевали.
Третий тип кавказцев в Донбассе — люди, которые были связаны с российскими силовыми структурами. Много дагестанцев, Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария. Эти вели себя в принципе нормально, с чуть большей долей борзоты, чем местные, но без беспредела.
Чеченцы и осетины жестко зарубались с военной полицией Стрелкова, но осетины почти всегда получали люлей и, в отличие от чеченцев, убегали. Помню был заруб за клуб «Синоптики». Осетины в клубе начали разборку с ополчением, кого-то постреляли, вызвали стрелковскую военную полицию. Те приехали и вынесли осетинов, тоже с огнестрелом.
Приехав в Луганск, мы остановились около горадминистрации, и один журналист начал выковыривать из дерева ножом осколки мин. Ему ополченец говорит: «Брось ты это дело, металл притягивает металл». Только он это сказал, около здания упала мина. Мы разбежались по машинам, нас вывезли из зоны обстрела. Потом я узнал, что в этот момент там гуляла девочка с мамой, и ей оторвало ногу. Луганск тогда обстреливали по много раз, каждый день и абсолютно бессистемно.
Когда мы были в Луганске, он был похож на сцену из фильма-катастрофы. Активность жителей наблюдалась до двух часов дня, за это время люди пытались где-то достать продукты, хоть по бартеру, хоть за рубли, хоть за гривны, а после двух часов дня старались вообще не выходить на улицу. Обстрелы были лютые, погибших много.
Украинцы делали все правильно с точки зрения контрпартизанской операции: пытались окружить ополченцев и отсечь от границы, чтобы им с российской стороны не подвозили помощь. Конечно, они делали это не безошибочно, поскольку украинская армия никогда не воевала, но у них получалось, ведь государство всегда сильнее, чем партизаны. И к августу 2014 года операция вполне могла завершиться успехом.
Украинцы почти все успели зачистить под Изварино, сообщения приходили, что ополченцы сопротивляются, но сдержать натиск не могут. Но тут вдруг у ополченцев как будто второе дыхание появилось. И не только дыхание. Началось мощное применение артиллерии, за которым последовало поражение украинских частей и их отступление. Удар был слишком неожиданным. У ополченцев ранее не было замечено ни артиллерии, ни такого количества противотанковых средств. И, самое главное, не было у них организационных способностей и тактических навыков, необходимых, чтобы успешно противостоять регулярным подразделениям.
Я видел, как в Изварино заходили новые подразделения. Они шли на старой технике, которая использовалась армией Украины, — то есть старой советской. Старые танки Т-64, старые БТР-70 были. Один БТР, помню, вообще без колеса ехал. Старые БРДМ были, много гаубиц Д-30.
Бойцов в современном камуфляже российской армии я не видел, большинство были одеты в старый камуфляж ВСР-98, еще на некоторых видел «горку», это двухцветные защитные костюмы наподобие маскхалатов, и «березку» — совсем старый советский камуфляж, который до сих пор еще кое-где в российской армии используется. В таком виде они и заходили в Изварино.
Журналисты вообще не брали оружие в руки, не видел и не слышал о таком. В Сирии, например, насколько я могу судить по рассказам коллег, часто бывают конфликты на короткой дистанции с применением стрелкового оружия, и там оно журналистам нужно. В момент, когда я работал в Донецке, подобных столкновений было мало, в основном происходили артобстрелы и нападения диверсионных групп. Но если ты столкнулся с диверсантом, он тебя завалит в любом случае, потому что он готов, а ты нет.
Так что я насчет оружия даже не парился. У меня был хороший нож, но и его я почти никогда не брал. В случае конфликта с офигевшими ополченцами проще было убежать и вызвать полицию, она как раз начинала ополченцев разоружать. В полиции служили бывшие «беркутовцы», они четко действовали. Так что моментов, когда мне нужно было бы стрелковое оружие, почти не случалось. Даже фоткаться с оружием я не хотел — вдруг где-то всплывет, и это станет поводом обвинить меня в участии в боевых действиях. Или в плен возьмут и скажут, что воевал на стороне ополченцев.
В первой командировке каких только баек я не наслушался. И про то, что «укропы» платят бешеные деньги за русских журналистов, и про монтажную пену, которую украинские силовики заливали в женщин после того, как изнасилуют. Была легенда, что украинские солдаты всех жителей Новосветловки согнали в церковь и заминировали здание.
По поводу всех этих баек — мне кажется, такие истории могли происходить, но как единичные случаи. Только потом их раскрутили и подавали в прессе как систематические зверства. Я далек от мысли, что все украинские силовики как один фашисты, хотя там точно происходили военные преступления, пусть и не такие изощренные. Была история, когда в Донецке нашли сторонников ополчения, расстрелянных полтавской милицией, четыре или пять человек.
В зоне боевых действий, кроме националистических батальонов «Азов», «Днепр-1», «Днепр-2», были еще временные батальоны украинской милиции. Вот туда, по-моему, вообще шел всякий сброд, и они занимались как раз мародерством и преступлениями. Но были же просто военнослужащие, которые так себя не вели. Военные преступления — наверняка, но чтобы оценить их масштаб, надо провести непредвзятое расследование, которое в условиях всей этой истерии, боюсь, нереально. Может, мы узнаем что-то похожее на правду потом.
Непонятно, зачем украинцы били по мирным городам. Ополченцы-то понятно, долбили по городам под контролем Украины, чтобы разозлить. То, что украинцы говорили про ополченцев, которые якобы сами себя обстреливают, это, конечно, преувеличено, но такие факты тоже были — в Донецке. Может, это делалось, чтобы разжечь ненависть к Украине еще больше? Почти установленный факт я знаю один. Но их наверняка было больше.
Странная история произошла с обстрелом бульвара Пушкина в январе 2015-го. Это центр Донецка, он никогда не обстреливался. Вообще Донецк, в отличие от Луганска, — это город, где всегда было известно, какие районы простреливаются, а какие нет. И тут внезапно рядом с остановкой на бульваре Пушкина, куда ни разу ничего не прилетало, падает снаряд, погибают люди, это производит шоковый эффект. Причем выстрел был именно из гаубицы, а гаубицу скрытно не затащишь на новые позиции. Ни до, ни после этого случая подобного не было в той части города.
В Донецке до войны было хорошо, большие предприятия, там можно было хорошо зарабатывать, если ты не дебил. Вокруг Донецка совершенно нищие деревни, а в городе высотки, современные отели, крутые тачки, «дорого-богато».
Кстати, профсоюзы и шахтеров, и металлургов изначально были против народных республик, понимали, что жрать им дает Украина, что война кончится развалом региональной экономики, ведь Донбасс был абсолютно ориентирован на Киев, Москве вся эта продукция была не нужна. До 2016 года и введения тотальной экономической блокады некоторые предприятия работали на Украину, поставляя по железной дороге продукцию. На всех пресс-конференциях вопрос поднимался, как так, война же с Украиной идет. Ополченцы этого не скрывали — да, говорили, нужно же как-то бюджет пополнять.
А как война все-таки началась, в Донецк кто только не понаехал. Какие-то ополченцы дикие, много бандитов пошли в ополчение, они и занимались рэкетом. Ополченцы, побывавшие на линии фронта, начали творить такое, чего раньше никто не видел. Начался отжим машин внаглую, у человека красивая машина — «она нужна ополчению, пошел отсюда».
И в принципе, я это понимаю. Я видел девочку с оторванной ногой после обстрела, видел дом инвалидов, в который попала мина, а там несколько колясочников. У этих людей не было шанса сбежать, они как сидели, так и остались в колясках убитыми. Я хоть и не самый впечатлительный, но даже меня это покоробило. А тут молодые ребята пришли на фронт и видят каждый день вещи похуже — в них стреляют, у них гибнут товарищи, они сами убивают. Там на передовой творились, с одной стороны, ужасные вещи: грабежи, изнасилования, а с другой — сумасшедшая взаимопомощь была, когда соседу отдавали последнее. Они не быдло на самом деле, а обычные советские работяги, простые, где-то грубые, но не злые.
А вот чего я понять не могу до сих пор — война эта воспринимается людьми как ненастоящая, пластмассовая. Странное, специфическое отношение к человеческой жизни и к происходящему. Наверное, свою роль играют и технологии. Во времена войны в Чечне почти не было интернета, а сейчас мы войну через интернет можем в реальном времени наблюдать. Там, на этой войне, все делалось через «тю, да ты шо», и умирали люди с этим удивленным «тю, да ты шо».
Опять же, украинец от русского, на мой взгляд, глобально отличается тем, что украинец ко всему относится легко, с юмором и раздолбайством. Они незаменимы, когда нужно сделать что-то быстро, они как судно на воздушной подушке, которое легко идет по поверхности воды. Но при этом, выражаясь иносказательно, это «судно» не перевезет сто тонн угля. А русские, особенно сибиряки, это серьезные, дотошные, неторопливые и грузные люди. Русский — это как тяжелый буксир. И поэтому эта война отличается некоторой легкостью в восприятии, потому что там воевали такие люди. Война, кокаин, оркестр играет — все, как в фильмах Кустурицы, только вместо кокаина водка.
Захарченко был человек специфический. На момент начала войны он уже был долларовый миллионер, занимался контрабандой угля, более того, прекрасно общался с силовыми структурами Украины. Потом он жестко разругался с Ходаковским, вплоть до перестрелок его личного батальона «Оплот» и «Востока» Ходаковского. А первое время они нормально так дружили. Самый главный вопрос, который всех, блин, интересует: зачем Захарченко понадобилось впрягаться в эту войну, если у него и без нее было столько денег? Я не знаю.
Но у меня мнение такое, что он идейный. И он до последнего говорил — никакой передачи территорий Киеву. По типажу Захарченко — обычный бандос из 1990-х, с харизмой, с некоей идейностью, простой донбасский парень. Он идет, ты его запросто можешь спросить — «а че» и получить ответ в духе — «а ниче!» Он охотно отвечал на вопросы, на неожиданные — тоже, причем смачно. Это человек, который не мог прочитать документ длиннее одной страницы, но мог располагать людей к себе. В отличие от унылого Плотницкого, он был прикольным чуваком.
Кстати, в день выборов Захарченко на пост главы ДНР не было ни одного выстрела. Ни одного звука, что очень странно, украинцы дали спокойно провести выборы.
Люди, окружавшие Захарченко, вообще плохо понимали, что такое журналисты и как с ними общаться. За коммуникацию с прессой отвечал его охранник, и у него любимым вопросом было: «А не расстрелять ли тебя случайно?» — и после этого он демонстративно снимал с предохранителя «Калашников». Это такая тупая донбасская шутка, любили ее и сам Захарченко, и его приближенные. Понятно, конечно, что это юмор такой специфический, но, блин, мне стремно: у них у всех есть пистолеты, у меня нет.
Я должен был скорешиться с местными политиками и войти в их пулы, если это можно так назвать. Более-менее у меня получилось. То, что у нас в Москве сложно, там вообще без проблем. В Москве пресс-секретари, секретари пресс-секретарей, какие-то еще структуры, со всеми нужно найти общий язык. Там же реально совок — приходишь в учреждение, говоришь: «Я Вася, вот мой паспорт, я журналист из России». Потом идешь в нужный кабинет, там говоришь: «Добрый день, я из такого-то СМИ, мне нужно то и это» — и все решается. Нет искусственной дистанции между политиками и журналистами. С одной стороны, без пресс-службы нет организации, и о нужном мероприятии ты можешь не узнать. С другой — можно было прямо к самому Захарченко подойти, когда захочешь, у меня был его телефон.
При Захарченко появилась местная прокуратура, которая всех довольно жестко кошмарила. Классные ребята. Они советские следаки, старая школа, пытались создать хоть какую-то законность, но их не понимали. Уголовное дело Януковича показали мне, не то, про которое все писали, а еще старое, где он в составе группы кому-то морду набил. «Мы хоть за какой-то порядок, но в принципе мы всех ненавидим и понимаем, что все незаконно», — так они рассуждали, причем довольно спокойно это все говорилось.
Еще один идейный в Донецке — это Игорь Стрелков. Я так понимаю, Стрелков заходил на территорию Украины по личной инициативе. Говорили, что его спонсирует олигарх Малофеев, человек с националистическими взглядами. К тому же оружие в первые годы войны достать проблемой не было: хохлы сами его продавали, украинская армия образца 2014-го — это трындец, отвратительная организация, нет заботы о солдатах. Как российская армия образца первой чеченской войны. Коррупция везде, зарплаты же низкие были.
Стрелков после отступления из Славянска пришел в Донецк и выкинул всех украинцев из органов власти — в то время ведь в Донбассе параллельно действовали проукраинская администрация и органы власти ополчения. Некоторые его структуры, кстати, действуют до сих пор — например, созданная им военная полиция во главе с очень жестким мужиком Аносовым. Бывший сотрудник его личной охраны. Они реально кошмарили Донецк очень жестко, зачищали его от разных сомнительных группировок.
Октябрь 2014 года я провел в Донецке. Уже шли бои за аэропорт, постоянные артобстрелы города: «Грады», «Ураганы», ствольная артиллерия. Жестко отвечало ополчение, у них уже тогда появились гаубицы Д-30, танки Т-72. Чуть что, я падал на землю лицом вниз и закрывал уши. Желательно ложиться вдалеке от деревьев — если снаряд попадет в дерево, то осколки разлетаются непредсказуемо. Если ты успел лечь, то гораздо больше шансов, что выживешь.
День знаний в тот год пришелся на 1 октября, в городе реально устроили праздник. Но «укропы» знали об этом, старались все сорвать и работали тяжелой артиллерией. Досталось школе в Киевском районе Донецка, элитной, построенной на деньги Ахметова, — кстати, мне непонятно было, чья артиллерия по ней отработала. Несколько ребят погибли, двое парней молодых остались инвалидами, одному ноги оторвало, другому руку. И вот представьте картину: на окраине города артиллерия работает, а в центре коммунальщик поливает розы, и дети нарядные мимо в школу идут. Шизофрения, конечно, но мило.
В городе тогда установили комендантский час, но круглосуточно работали клубы, бары, такси ездили. Сейчас не так, кстати. Небольшая поездка на такси километров, скажем, семь могла начаться под звук канонады, а закончиться в центре города под шум дискотек. Как будто никакой войны и не было там.
У людей от войны ехала крыша, и возникали безумные идеи а-ля «а давайте создадим праздник, Новый год». Обстрелы фигачат, территория не разминирована, людям жрать нечего, а они решили устроить праздник. Ополченцы в центре города стреляли из «калашей» в воздух — вот примерно так праздники и выглядели. С другой стороны, может и правильно, надо как-то напряжение сбрасывать людям в такой обстановке.
Истории происходили жуткие. Случай помню: маршрутка приехала на остановку, и рядом с ней гаубичный снаряд ударил, в маршрутке все погибли, кроме водителя. Нога висела на коже. Его спасли, и Захарченко на свои деньги в качестве пиар-акции отправляет его в Ростовскую область, ему там все сшивают, все срастается, мужчина на всю жизнь хромой, но живой и на двух ногах. Я этого водителя потом видел, он сейчас работает на линии автобусной Донецк — Луганск. Очень нервный, дерзко со всеми общается. Понятно, почему.
То, что украинцы все бросили и побежали из Дебальцева, как только вокруг них стянулись силы ополчения, — это миф. Они сопротивлялись. Когда я приехал в соседний Углегорск через день-два после того, как его отбили, на площади стояли подбитый танк Т-72 и БМП-3. Не надо недооценивать украинских силовиков, но и переоценивать не надо. Это, по сути, русские люди, ну да, чуть более эмоциональные, чем мы. Любят попереживать, поплакать, посмеяться, но это не значит, что они не воюют.
Захарченко ездил в Углегорск, когда за него еще шел бой. Там произошла с ним история, все потом писали, что снайпер прострелил ему пятку. Это, конечно, тоже миф. Последнее, во что целится снайпер — это пятка. На самом же деле Захарченко прятал пистолет в кобуру, но что-то пошло не так, и пятку он прострелил себе сам.
Когда к нам, журналистам, прибежал один из репортеров и сказал, что не знает, как это давать, один из корреспондентов предложил написать, что огнестрел — работа снайпера. Так и сделали. Кстати, ранение действительно очень серьезное и болезненное, там же мелкие кости в стопе, долго заживало. Захарченко реально было очень больно.
Углегорск выглядел ужасно после боев: дома с отверстиями от снарядов стоят. Люди из этих домов вылезают зашуганные, грязные, видно, что все только что пережили что-то страшное, и оно еще не закончилось.
Мне показалось, жители Углегорска и Дебальцево, долго бывшие под «укропами», не шибко-то радовались приходу ополченцев. Может быть, не так уж и плохо им было, или понимали, что в их ситуации любые изменения будут не в их пользу.
Еще в той командировке я освещал обмен пленными. Я так понимаю, обмены неразрывно были связаны с финансовыми вопросами, в списки вносили фамилии, в том числе и за деньги. Ополченцы к пленным украинцам относились лучше, чем украинцы к ополченцам. Это я понял по тому, в каком виде привозили людей. Пленные украинцы были запуганные, может, чутка побитые, но не инвалиды. Хохлы же на моих глазах выдали двух людей, которых избили просто до мяса. Но, конечно, это не значит, что со всеми так обращались.
К зиме в Донбасс подтянулись российские националисты, причем они встречались по обе стороны фронта, и эти идейные ребята воевали хорошо. Например, НБПшники воевали в Луганске организованными формированиями. Были блуждающие ребята типа командира ДШРГ «Русич» Мильчакова — эти начинали в ЛНР, но что-то у них не сложилось, и перешли к ДНР.
Я общался с Мильчаковым. Абсолютно хладнокровный человек, я бы даже сказал, циничный. Абсолютно никаких эмоций. Очень холодные глаза, по ним невозможно понять, что он думает. В «Русич» местных принципиально не брали, только россиян и только ярых националистов. Мильчаков говорил, что если человек не разделял ультраправых взглядов, но был готов воевать, он давал ему хорошую характеристику, чтобы его приняли в другие подразделения. С такой рекомендацией их всегда принимали, и, насколько я знаю, никто из командиров о таком приобретении не пожалел.
В «Азове», «Донбассе» (еще один добровольческий батальон украинской армии) тоже были русские националисты. Все ребята Тесака (Максим Марцинкевич, осужден на 10 лет тюрьмы за нападения на людей), за редким исключением, были за украинцев. Для меня совершенно непонятно, зачем они шли воевать против русских людей, русского мира. Тесак на этот вопрос отвечал банальные вещи, мол, по сути русские и украинцы — это один народ, и с украинскими националистами их объединяет отрицание советской идеологии. И еще его ребятам нравилось, что в Киеве мало кавказцев. В общем, какие-то поверхностные, общие фразы, глубинных причин так я и не уяснил.
Дмитрий Демушкин (досрочно вышел из тюрьмы), кстати, тоже поддерживал Украину, но он, в отличие от Тесака, признавал, что судьба российских националистов, уехавших воевать на стороне Киева, складывалась незавидно. Говорил: «Им там одни подзатыльники и объедки давали». Гражданство не выдавали, относились как к людям второго сорта, видимо, думали — раз продали своих, значит, и нас предадите.
У украинских националистов все-таки есть идея «Украина — цэ не Россия». Это идея плохая, потому что строится на отрицании. Если представить, что Россия уйдет из Украины, не будет вмешиваться, даже Кубань отдаст, дальше что? Но она крепкая, эта идея. Потому что пока есть Россия с хоть какими-то амбициями — у украинцев будет идея. У русских вот такой идеи нет.
Когда я только попал в Донбасс, у меня было отношение, что ополченцы для меня свои, а «укропы» — чужие. Когда начал общаться с людьми, пришло понимание, что все сложнее. С одной стороны, да, Украина несет ответственность за эту войну, но и наша там ответственность есть, надо признать.
Жили в Донбассе люди. Россия в лице СССР ушла оттуда в 1991 году и больше в делах региона не участвовала. Появилась независимая Украина. Люди тамошние все-таки всегда чувствовали себя русскими, а тут их от России, по сути, оторвали. И пришлось им самим себя встраивать в новую, уже украинскую реальность, деньги зарабатывать, строить жизнь. Только обзавелись на Украине друзьями, родственниками, только жизнь заново построили — а тут какие-то политические игры начались, смысл которых они до конца не понимали, но привычный уклад снова поломали. И взамен им никто ничего не дал.
Обычные люди почувствовали себя кинутыми, когда поняли, что Россия их к себе не заберет. Они это чувствовали еще после майского референдума, когда в Донбассе голосовали за независимость. Москва же не признала результаты референдума, «отнеслась с уважением», но не признала. А референдум дался им непросто: где-то приезжал, например, украинский батальон «Днепр» и расстреливал из автоматов избирательную комиссию, да еще в прямом эфире транслировал. И вот после такого им Россия говорит, что относится с уважением. У многих людей была реакция — «блин, вертели мы ваше уважение».
Люди были в шоке, ведь не они же начинали Майдан и не они приходили с автоматами в Славянск, они просто жили и работали. Но воевать под российским флагом они все же продолжили — потому что не переставали верить, что рано или поздно что-то поменяется к лучшему.