Северная Корея — это разруха, голод и диктатура, а Южная — рай с «Самсунгом», кей-попом и демократией. Примерно так рассуждают люди, воспитанные на антикимовской пропаганде. Между тем реальность куда сложнее и интереснее. Специально для «Ленты.ру» известный российский кореист Константин Асмолов написал цикл статей об истории Корейского полуострова и двух государств, бывших некогда одним целым. В прошлый раз мы рассказывали, как в Северной Корее сложился культ личности вождей с легендами об их сверхспособностях. В этот раз речь пойдет о том, как эти самые вожди пытались насадить в стране правильную культуру и выстроили подобие экономики, потерпевшей в итоге крах.
В конце 50-х, когда первый вождь Северной Кореи Ким Ир Сен окончательно закрепился во власти, страна принялась восстанавливать разрушенную экономику. Ущерб, нанесенный войной — особенно американскими бомбардировками, — был огромен. В 1953 году промышленное производство составляло только 64 процента от объема 1949 года.
Ситуация в народном хозяйстве была плачевной, и уже с 1957 года в стране ввели карточки: именно по ним северные корейцы в основном и получают материальные блага по сей день. Естественно, у более привилегированных групп граждан есть спецзаказы (по аналогии со спецпайками советской номенклатуры) и премии, которые оформляются как подарки Великого вождя. Что же касается зарплаты, то она никогда не играла большую роль: на руки выдавалось лишь около 30 процентов заработка, остальное шло на облигации, взносы в разные государственные фонды и прочие «вклады».
Первый трехлетний, а затем и пятилетний планы предлагали в основном развитие тяжелой промышленности во многом за счет советской и китайской помощи. Параллельно шла коллективизация в сельском хозяйстве. Но Северная Корея не была бы Северной Кореей, если бы не пыталась переделать экономику на свой лад. С 60-х годов она отказалась от услуг профессионалов. А началось все, как водится в КНДР, с вождя. Как-то Ким Ир Сен несколько дней «поруководил на месте» сначала деревенской коммуной, а затем работой электромеханического завода близ Пхеньяна. В результате появились «метод Чхонсанри» и «Тэанская система работы»: Ким счел, что руководство экономикой нельзя доверять профессионалам, которые оценивают реальность только на основе объективных расчетов.
Вождь считал, что, находясь в плену своего профессионализма, они не могут требовать от народа, чтобы тот отдавал все силы и делал невозможное. Но это может сделать руководимая вождем партия, и потому необходимо покончить с единовластием директора завода, сделав руководство коллективным и передав функции управления парткому. При этом, конечно же, снабжение и обеспечение рабочих лучше осуществлять своими силами. Да и работа фабрик и заводов должна была ориентироваться не только на производство, но и на обеспечение высокого политико-идейного уровня рабочих, на их воспитание.
Как можно понять, Ким рассчитывал на усиление партийного контроля производства — это обеспечивало лояльность и управляемость — и на развитие курса опоры на собственные силы, чтобы не нуждаться во внешней помощи.
На фоне прихода к власти на юге режима Пак Чон Хи в 1961-м и Карибского кризиса 1962-го, когда страны соцлагеря и капиталистический Запад встали на грань ядерной войны, руководство Трудовой партии Кореи принимает ключевое решение о параллельном экономическом и оборонном строительстве — «о превращении всей страны в крепость». Повсеместно начинают строиться многочисленные подземные сооружения — не только бункеры для солдат, но и фабрики для рабочих, рассчитанные на производство в условиях подавляющего воздушного господства противника.
Излишним было бы говорить, что экономическая стратегия Ким Ир Сена имела мало общего с логикой и отражала его идеалистическое предположение, что высоко мотивированный человек в состоянии преодолеть любые обстоятельства. Однако марафонскую дистанцию преодолевают совсем не так, как стометровку: такая тактика способна дать результат, но он не может быть долговременным. И все потому, что достигается он за счет крайнего напряжения сил и ресурсов системы — изнашивается оборудование, истощаются резервы и исчерпываются люди, так как даже при постоянном идеологическом прессинге трудовой энтузиазм не может быть бесконечным.
Однако для Северной Кореи, похоже, принцип мобилизации всех сил и ресурсов стал постоянным. Ким Ир Сен был уверен, что воодушевление послевоенных лет, которое сопровождало деятельность народа по восстановлению страны, будет длиться бесконечно, что оно естественно для членов социалистического общества. Понятно, что такое длительное напряжение с работой на износ не могло не сказаться на будущем.
Тем не менее по основным экономическим показателям Северная Корея в 1960-е годы заметно опережала Южную. Скорость, с которой она отстроилась после войны, не может не вызывать уважения, даже учитывая масштабную помощь со стороны СССР и Китая. В 1965 году кубинский революционер Че Гевара, посетив Пхеньян, заявил, что КНДР — образец, которому должна следовать социалистическая Куба. Более того, в это время экономисты социалистической направленности (например, Джоан Робинсон) напрямую говорили о «северокорейском экономическом чуде».
Однако к началу 1970-х развитие остановилось: страна выработала все ресурсы расширения производства, основанные на своих собственных, довоенных японских или старых советских технологиях. Партработники, которых поставили руководить производством, не уделяли внимания развитию новых технологий: поддерживать существующий уровень им удавалось, но внедрять новации — нет. Решающую ставку все равно делали на человеческий фактор, предполагая, что вооруженный революционным энтузиазмом квалифицированный рабочий на этом энтузиазме все и сделает.
Именно с этого времени началось отставание севера от юга: КНДР не смогла осуществить «третью промышленную революцию» и наладить производство продвинутой электроники, необходимой для нового промышленного рывка. Традиционно совершенно не уделялось внимание легкой промышленности и сельскому хозяйству: о них задумались лишь в 1990-е.
Но тенденция была налицо: север делал ставку на тяжелую промышленность и энтузиазм. Как раз в это время Ким Чен Ир ввел понятие «скоростного боя» (у нас этот термин любили переводить как «трудовая вахта»): то есть труд граждан приравняли к боевым действиям. Многодневные «скоростные бои», объявлявшиеся для ускоренного выполнения какой-то поставленной задачи, сравнивались со сражениями за стратегическую высоту, которой надо было овладеть. Однако это больше напоминает аврал, когда проблема решается не за счет инноваций или интенсификации производства, а путем чрезмерного вливания ресурсов и сил.
Здесь же отметим и роль военных в экономике — Корейская народная армия с ее долгими сроками службы всегда воспринималась как универсальный кадровый резерв, и разнообразные стройки века осуществлялись силами людей в форме. В армии КНДР, численность которой оценивалась в миллион человек, служили четыре процента населения страны. Это говорит не только об общей милитаризации общества, но и о том, что армия насыщена стройбатами и подразделениями обеспечения, выполняющими фактически гражданскую работу. Так страна экономила на средствах и ресурсах, так как солдат гораздо более дисциплинирован и неприхотлив, нежели гражданский рабочий.
К концу 1979 года валовый национальный продукт на душу населения в Северной Корее был втрое меньше, чем в Южной Корее, а на следующий год в стране случился дефолт, последствия которого были, по сути, погашены за счет «политического решения вопроса».
Однако нельзя сказать, что ничего не менялось. В 1984 году был принят закон о совместных предприятиях, рассчитанный на привлечение в страну иностранного капитала. Но идеология вмешивалась и здесь: на этих совместных предприятиях было запрещено назначать сотрудникам бонусы и штрафы, это считалось капиталистическими излишествами.
Что же до чучхейской культуры, с руководства которой начинал Ким Чен Ир, то напомним, что представители либеральной интеллигенции, как правило, уже мигрировали на юг в ходе Корейской войны 1950-1953 годов или до нее. Поэтому необходимость в массовых чистках деятелей культуры и воздвижении искусственных барьеров на пути культуры прошлого — наподобие того, что произошло в КНР с введением сокращенных иероглифов, — была меньше.
С другой стороны, необходимость создания своих культурных символов стояла достаточно остро, так как традиционная для страны символика уже использовалась на юге — провозглашение Южной Кореи как государства произошло на месяц раньше, чем Северной. Логика фракционной борьбы препятствовала ее использованию «по немецкому образцу», когда к традиционным флагу и гербу просто добавили дополнительные элементы, и герб и флаг КНДР не имеют ничего общего с традиционной корейской символикой.
КНДР нередко упрекают и в разрушении материальной части культурного наследия, ставя ей в вину то, что кроме некоторых сооружений в Кэсоне, в стране практически не осталось архитектурных памятников прошлых эпох. Следует напомнить таким критикам, что памятники эти были разрушены не Ким Ир Сеном, а американской авиацией во время Корейской войны 1950-1953 годов.
Характерного образа «гнилой интеллигенции» и соответствующего отношения к ней в КНДР тоже нет. Эмблема Трудовой партии Кореи включает в себя на равных серп, молот и кисть, а на политических плакатах наряду с рабочим и колхозницей почти всегда присутствуют или солдат, или интеллигент (как вариант — служащий), или они оба. Эти четыре образа, как правило, фигурируют и на картинах, изображающих общение Вождя с народом. Зато есть очень сильная идеологизация, проявляющаяся не только в искусстве, но и задачах по арифметике («…сколько американских шпионов поймали все пионеры?»).
Ким Чен Ир, который был большим любителем кино (его видеотека состояла из 20 тысяч наименований, причем одним из любимых был фильм «Бегущий по лезвию»), пытался улучшить уровень местного «контента». Для развития северокорейской кинематографии в 1978 году спецслужбы похитили известную на юге актрису Чхве Ын Хи и ее бывшего мужа, режиссера Син Сан Ока.
По иной версии, правда, как раз в это время у четы начались как финансовые проблемы, так и трения с руководством страны, так что, возможно, бегство было и добровольным. Чхве и Син сняли в КНДР 17 фильмов, а в 1986 году, заручившись доверием Ким Чен Ира, получили возможность посетить Австрию, где им удалось получить убежище в посольстве США. После этого Чхве и Син 10 лет жили в статусе беженцев, а в 1999-м перебрались назад в Южную Корею.
Несмотря на культ личности и прочий колорит, Северная Корея отнюдь не выглядела «адским адом». Американский историк Брюс Камингс рассказывает, как в 1987 году группа британских документалистов отправилась в Пхеньян. Журналисты представляли себе эту страну похожей на Иран начала 1980-х годов: то есть с тотальным страхом народа перед властью и зловещими грузовиками, заполненными агентами спецслужб, которые ездят по улицам, наставив дула пулеметов на окна домов.
Получив командировочные как за поездку в район боевых действий, они были поражены чистыми и широкими улицами Пхеньяна, современными домами, наличием в городе метро и троллейбусов, вежливыми регулировщицами или официантками и общим обликом города, более напоминающим Сингапур, нежели Москву.
А в 1989 году, отчасти в пику сеульской Олимпиаде-1988, Пхеньян провел у себя последний всемирный фестиваль молодежи и студентов, на подготовку к которому были потрачены значительные средства из государственных резервов. Но благополучие подходило к концу: впереди был распад соцлагеря и тяжелейший кризис. О нем — в следующих текстах.