На севере России старая культура — от деревянных церквей до сказок, поговорок и побасенок — сумела, законсервировавшись, сохраниться. Новое поколение исследователей и художников ищет пути к ее возрождению. Для документалистки Софьи Горленко этим путем стал кинематограф. «Лента.ру» поговорила с автором фильмов «Атлантида Русского Севера» (2015) и «Сказки о маме» (2019) о съемках за гранью документалистики, народном творчестве и национальном бессознательном.
«Лента.ру»: Вы сняли несколько фильмов про Север. Почему именно про него?
Софья Горленко: Здесь сразу несколько аспектов. Не утонувшая культура Русского Севера всегда была плодородным грунтом для вдохновения. Деревянная северная архитектура, аутентичность, простор — это неиссякаемая тема, такая мощная культурная грибница. Визуальная поэтика, созданная народом и художниками — например, моим любимым Иваном Билибиным, Рерихом, Верещагиным и другими, — прочно закрепилась в эстетическом бессознательном. Богатейшая устная традиция, сказительство привлекали на Север фольклористов и собирателей. И привлекают их до сих пор. Вот спасибо, например, этнографам Андрею Морозу и Никите Петрову из РГГУ за сбор уходящей на глазах информации.
На Севере наиболее полно и богато сохранилась материальная и нематериальная культура. Законсервировалась. Там почти не было крепостного права. Посмотрите на местные дома — это не избушка раба, который отдает барину все, что заработал. Это огромный дом вольного человека. И прикладное искусство, и фольклор, и дома, и церкви — все делалось для себя. Это культура не насажденная, а идущая изнутри.
Большевики туда не везде добрались, и во время войн не доходили. Многое, конечно, утрачено, больше — к сожалению, в наше время.
Здесь такая terra incognita. Пересекаешь границу Вологодской области — и сразу все другое. В первый раз это просто сносит крышу. Едешь вдоль реки Онеги — и по ту сторону встают знаменитые гиганты-церкви Турчасово, Подпорожье, Пияла. Они выглядят как огромные деревянные космические корабли. В Кенозере старые, дореволюционные дремучие дома с росписями.
Наш сценарист Глеб Кузнецов собирает волонтеров, занимается восстановлением деревянного зодчества. Это когда компания странных людей за свой счет и своими руками спасает от гниения то, что, по идее, должны защищать государство и церковь. Ситуация, конечно, странная, но вполне в духе времени. Мы хотели затронуть эту тему — сняли «Атлантиду Русского Севера».
А мне особенно хотелось поднять на поверхность ту дремучую северную хтонь, которая главным образом сохранилась в людях. Корневое умирает во всем мире, такая проблема существует не только у нас — урбанизация правит бал, как ни крути. И докопаться до такого народного бессознательного приятно, наверное, любому художнику. В «Атлантиде» мы это не докручивали — все же это кино-проблема, а в «Сказках о маме» решили углубить погружение в эту тему — в хтоническое. Нырнуть в Русское Бессознательное.
Сейчас все это бессознательное потихоньку пробивается наружу, прорастает. Тот же «Подкорень», моя любимая современная художница Алиса Горшенина и ее «Русское Инородное», люди, которые переосмысляют традицию через модернизм, — Варя Зенина и ее одежда, например. То что делаем мы, опять же, — и кино, и с недавнего времени начали создавать одежду. Это разрозненное, но так или иначе целое течение современных, молодых, деятельных, которые вдохновляются теми самыми мотивами.
Но большинство, конечно, живет в совсем другом мире. Не хочу задвигать никаких суровых антикоммунистических лозунгов, но нас в течение ста лет уничтожали как нацию и как культуру. Оставляли без думающих, рефлексирующих, соотносящих себя с культурным пластом людей. Подчищены целые поколения.
У нас дача в Тарусе, и мы периодически катаемся по окрестным усадьбам — Богимово, Барятино, Колосово и так далее. Очень интересно наблюдать за их судьбой в ХХ веке. Как в останках старых русских усадеб нарезали комнатки под коммуналки, и люди там живут до сих пор. Как чеховский «Дом с мезонином» стал психбольницей... Сто лет осознанного искажения всего, что создавалось тысячелетие. Поэтому то, что происходит сейчас, — это нормально, по-другому и быть не может, нужно время, чтобы восстановиться.
Но когда мы показывали «Атлантиду» — а это все-таки фильм про деревянные церкви и бабушек в платочках, — был полный «Музеон» молодых людей, которые понимали, что происходит на экране. Откликнулись.
Что происходит, когда этот отклик случается? Зачем это современному человеку?
Сложно сказать. Русское хтоническое — это не что-то легко облекаемое в слова, не сверхидея, а скорее ощущение. Такой шаманский ритм, тонкая настройка. Мне нравится создавать многопластовый образ, чтобы лично во мне он затрагивал это бессознательное. Такая дремучая экзальтация. А за то, как он откликнется в каждом, я уже не могу отвечать. Но большинство чувствует и понимает.
Насчет слов — это местами заметно: в «Сказках о маме» некоторые герои говорят так, что очень сложно разобрать.
А мы специально так оставляем, чтобы человек почувствовал саму речь — ведь, может быть, и неважно, что он там говорит, бормочет что-то. Это живое. Такая погруженная импровизация — у нас были основные сюжетные вехи, по которым мы двигались, а остальное давала сама реальность. Природа и люди дают больше, чем ты сможешь когда-либо придумать, просто надо это увидеть вовремя и ухватить. У нас все сложилось в этом смысле удачно. То же было и с «Атлантидой» — некоторые ярчайшие сюжеты мы встретили случайно.
В «Сказках о маме» мы сами начали копать фольклор, и этнографы нас очень ругали за то, что мы с ними не советовались, хотя никаких фактических ошибок мы не допустили. Но некоторые образы глубоко возмутили фольклорное сообщество — русалка у нас с хвостом, тут мы их кольнули в самое сердце. Хотя мы-то знаем, откуда славяне пришли в Каргопольский район — из Новгорода и Ростова. А там русалок с хвостами в прикладном искусстве пруд пруди.
Просто мы с фольклором работали «по живому»: у нас все герои настоящие, и все, что они говорят в кадре, — это не написанный текст, это их настоящие слова. Это был эксперимент: создать жанр, где, с одной стороны, есть сюжет, а с другой стороны, герои — живые люди, и их истории, имена, говор — все настоящее. Ни одного прописанного диалога в фильме нет. История семьи Поповых абсолютно реальна. То есть все это настоящее мы оформили, переосмыслили, наши герои сами поднимают фольклорные, мифологические темы. Например, Николай Попов в лодке говорит о мифическом Золотом веке, когда «и солнце было ярче, и деревья были большие, и девки были...»
Мы со всем этим старались очень бережно обходиться. К примеру, Андрей Мороз и Никита Петров, чей бесценный труд «Мифология пространства в фольклоре Русского Севера» мы брали за литературную основу, ругали нас за то, что нет никакой «знАтки» в женском роде, только «знаткИ» — мужского рода. Но на Лёкшмозере (место в Кенозерском парке, где снимался фильм, — прим. «Ленты.ру») все говорят именно «знАтка», так что мы тут не кривим против реальности.
Вообще, книга «Мифология пространства» дала нам землю под ногами. Оттуда наши образы: лешачихи, бабы в красном сарафане, водянихи, знатки... Встретишь такую бабу — а она перенесет тебя в иное пространство. Как Василия в фильме.
Как вы нашли Василия Попова, главного героя «Сказок»? Почему вы вообще решили заняться именно этим регионом?
У нас вообще были такие мечты — после того, как мы выпустили Атлантиду, — что вот сейчас нам дадут снимать кино про всю Россию. Про самые разные регионы сделать яркую, красочную этнографию. Башкирия, Урал, Ямал... Мы нашли героев, пошли деньги искать. Понятное дело, денег мы на это никаких не нашли. И до сих пор ищем. Наверное, время еще не пришло. Только я боюсь, что к его приходу ничего аутентичного у нас уже не останется.
Среди выбранных нами мест был и Кенозерский национальный парк, в котором мы бывали. Здесь, в отличие от других мест, нас всеми силами поддержала администрация парка. Случайно увидели фотографию Василия — и сразу же к нему поехали. Сели общаться, услышали рассказ про его семью и поняли, что это то, что надо.
Сюжет у нас уже был, и когда мы нашли героя, мы поняли, что надо снимать вне зависимости от всего. И не глянцевую этнографию, а настоящий корневой фильм. Поехали снимать с 50 тысячами рублей в кармане, собрав группу за три недели. Чтобы снять и закончить фильм, год собирали деньги на Планете. К слову сказать, и Атлантиду мы сняли только благодаря народному софинансированию — людей волнуют темы, которые мы затрагиваем. А это самое главное — «значит, это кому-нибудь нужно».
Во время съемок в поисках живой устной традиции, сказок, мы столкнулись с реальностью. Того, о чем мы снимаем, уже не существует. Все ушло под воду. Местные бабушки нам пели лесоповальные матерные частушки — такие, что мужики краснели. Сказки забылись, но люди, культура и места — все те же. И пока мы работали над фильмом, все это оживало.
Потребовалось посидеть по библиотекам, вникнуть, адаптировать добытые фольклористами побасенки. Настоящий вызов.
И как вам кажется — существует, проявляется русское бессознательное на самом деле? Как оно до сих пор живо?
Когда влезаешь в тему хтонического — оно начинает проявляться в реальном мире. Звучит дико, но так было с нами. Как только мы начали работать с материалом, оно стало прорастать тут и там. Не могли найти литературную основу — хоп, пожалуйста, чисто случайно захожу в «Циолковский» и буквально втыкаюсь глазами в очень редкую книгу «Мифология пространства» — спасибо большое. Снимали сцену блужданий в лесу — сами заблудились, все по-настоящему. Млечный Путь на все небо в день съемок сцены со звездным небом, кобылы, роющие землю в поисках клада, и другое необъяснимое случалось каждый день. Может быть, просто совпадение. А может, это русское бессознательное почувствовало, что пора проявиться и помочь рассказать о себе. Так что существует. Конечно же, существует.