В прокат выходит один из самых причудливых фильмов года — перекачанный матерком и токсичным мужским духом, преисполненный иронии психохоррор Роберта Эггерса «Маяк». Чтобы эффектно, порой даже слишком, расхристать маскулинность вульгарным сюром, Эггерсу хватает черно-белой картинки и всего двух актеров: Уиллема Дефо в роли матерого смотрителя маяка и Роберта Паттинсона в качестве его молодого помощника-сезонщика. «Лента.ру» поговорила с Паттинсоном о скандальной сцене убийства чайки, актерской мнительности и его будущем в роли Бэтмена.
«Лента.ру»: Режиссер Роберт Эггерс утверждает, что вы с Уиллемом Дефо вместе пришли к нему с предложением поработать, после того как посмотрели «Ведьму». Что было в этом фильме такого, что вы так загорелись?
Паттинсон: «Ведьма» совершенно неожиданно оказалась фильмом своеобразным, со своим киноязыком. Да и не только кино — это было очевидно, что Роберт долго изучал диалект, чтобы наделить героев настолько аутентично просторечными, но при этом поэтичными диалогами. При этом кино еще очень страшное и в своем роде развлекательное... Его ведь несложно смотреть, оно не тяжелое, не сложное. А просто очень страшное и необычное. А потом я увидел сценарий «Маяка» и подумал, что в нем вроде как есть похожие элементы, в том числе плотные, хитровыдуманные, да еще и смешные диалоги. Плюс к этому сюрреалистичные образы, элементы греческой мифологии, приемы немецкого экспрессионизма — все это такая мешанина, которая как-то собирается в одно полотно и не распадается на части. Это так все чудно и непривычно, но это работает.
С диалектами Роберт и тут не подкачал: вы разговариваете в кадре на каком-то диком наречии.
Он мне дал телефон и велел поговорить с ловцом лобстеров с острова Нантакет, что находится у побережья Новой Англии. Мы с ним поговорили от души, и я прямо влюбился в его голос и манеру выражаться. И мне подумалось, что это хорошая идея — начать выстраивать персонажа именно с этого элемента, потому что остальные потом подтянутся. А когда ты пытаешься изображать не свой акцент, рот принимает немного странную форму, меняется не только мимика, но даже жестикуляция и походка. Так что я начал с акцента, а дальше меня было не остановить. Я так и делаю обычно: вместо того чтобы следовать плану, просто отдаюсь инстинктам и смотрю, куда меня занесет мой голос и мое тело.
А это не опасно? Мало ли куда они могут занести!
В последние несколько лет моя неуверенность в себе часто не дает мне жить. Поэтому для меня каждая роль — это испытание. И я убеждаю себя, что мне надо очень-очень круто выступить, на пределе своих возможностей. Но нельзя приказать себе быть крутым, нельзя решить, что вот, я крутой — и тут же им стать. Но можно понять, что тебе делать, чтобы получать от этого всего удовольствие. И чтобы тебе было интересна твоя работа и интересен мир кино. Иначе непонятно, как процесс созидания — а я лично считаю актерскую работу созиданием — может приносить удовлетворение.
Вы снимали кино в очень жестких условиях. Вам было важно находиться на локации вместо стерильного павильона?
Да, мы снимали в канадской провинции Новая Шотландия, и нашли там место на мысе, обдуваемое ветрами со всех сторон. Вообще в Новой Шотландии сумасшедшие погодные условия — можно наблюдать смену всех сезонов в течение часа. Сейчас идет снег, а буквально через 10 секунд — вовсю светит солнце. И на такой натуре очень трудно установить правильное освещение. Так что приходилось долго ждать и простаивать на холоде, под дождем. Но оно того стоило. Когда у тебя за спиной такая натура, то намного легче играть на разрыв аорты, а я именно так хотел сыграть эту роль. Если кто-то кричит вам в лицо, вам гораздо легче закричать в ответ, чем генерировать ваш крик из ничего в пустой комнате. Так же и тут – когда вам мокро, холодно, трудно ходить, вы постоянно покрыты грязью, дерьмом... В такой ситуации куда легче раскрепоститься и дать волю эмоциям.
Если не считать погодные условия, с какими еще трудностями вы столкнулись при работе над ролью?
Иногда сценарий настолько хорош, что ты переживаешь, как бы фильм не оказался слишком похожим на спектакль. В одном из моих монологов ближе к концу мой герой переживает настоящий нервный срыв, но при этом в сценарии он изъясняется самыми изящными формулировками. Вот поэтому, когда у тебя на руках идеальный сценарий, важно сделать его чуть менее идеальным. Сделать так, чтобы реплики звучали естественно и уместно. Это было очень непросто. Но опять же, в этом помогла обстановка — ты постоянно грязный, постоянно вне зоны комфорта. Там хватало моментов, которые немного приглушали театральность сценария, возвращали его с подмостков на землю.
При этом Роберт заставлял вас много репетировать. Говорят, вам эта затея была не по душе?
Вообще мне нравится, когда адреналин бушует в крови при мысли, что вот, настал момент, и если сейчас все запороть — все кончено. Но на репетициях все немного... излишне. Мне кажется, мы теряем время. Мне нравится говорить об этом, прогонять диалоги постоянно. Не нравится слишком долго обсуждать свою роль с режиссером. Ну то есть немного поговорили — и хватит. Опять же, когда слишком много думаешь о том, что нужно делать, это заглушает инстинкты, а я им очень уж доверяю. Поэтому я никогда не играю в театре. Я бы там с ума сошел со своими заскоками.
Я где-то читала, что вы даже хотели двинуть режиссеру в лицо.
(Смеется.) Да я же пошутил. Роберт услышал это и говорит: «Ты что, серьезно хотел меня ударить?» А я такой: «Нееет, ты что!» С вами, журналистами, ничего нельзя брякнуть, даже в шутку!
Но он вам все равно спуску не давал?
Не давал, и иногда я громко возмущался! Но бить никого не планировал, конечно. Иногда я просто не понимал, что происходит, и не видел ничего у себя перед глазами. В фильме есть одна сцена, где мне дождь идет прямо в лицо. Камеры вообще с трудом регистрируют дождь, и даже если он шел, его было недостаточно, чтобы увидеть в кадре, тем более при такой высокой контрастности. И вот нам притащили пожарный шланг, чтобы снять сверхкрупным планом, как дождь хлещет меня по лицу. И единственным способом зафиксировать это на камере было направить мне струю прямиком в лицо. Дубль за дублем! И струя была такая мощная, что мне из брандспойта било в глаза, в нос, в рот. И я орал: «Ну с чего вы решили, что это выглядит убедительно?!» Где это видано вообще, чтобы дождь шел прямиком вам в лицо мощной струей? В общем, в итоге мне набили синяки под глазами. Я бесился, но тоже в шутку. Все равно было классно, хоть и с синяками.
Одна из самых жестоких сцен в фильме — это когда ваш герой жестоко расправляется с чайкой. Полагаю, ни одна чайка при съемках не пострадала?
Я даже ни разу во время съемок не видел настоящую чайку вблизи. Все чайки, которые летают кругами по небу — они должны были быть сгенерированы на компьютере. Но в первый же день съемок они все приперлись на нас поглазеть. Обычно на этом мысе не так уж много народу, а тут целая съемочная группа высадилась. Да еще и еду с собой притащила. Вот они и кружили над нашими столами с едой, и это буквально выглядело, как сцена из фильма Хичкока. Просто сотни чаек прут себе и прут из ниоткуда. И мы подумали, что это выглядит круто, и каждый день мы просто покрывали территорию гнилой рыбой, так что чайки постоянно возвращались нарезать круги.
Вы в последнее время часто выбираете фильмы, где выходите из этой самой пресловутой «зоны комфорта». Вы легко могли бы только и делать что сниматься в мейнстримовом кино и при этом быть нарасхват. Почему вы всегда выбираете такие неоднозначные и трудные роли?
Если честно, я не совсем понимаю, что такое мейнстримовый актер. Актеры, у которых развиваются успешные, длительные карьеры — это как раз те, которые с радостью хватаются за самые непростые и неочевидные роли. Но, мне кажется, это намного опаснее — когда ты пытаешься гоняться за определенной аудиторией. Я всегда убежден, что каждая моя новая роль окажется последней. Поэтому я рассуждаю так: раз уж это моя последняя роль, то лучше уж пусть она будет такой, которую мне действительно хочется сыграть. И я никогда не строю планы из серии «если я снимусь в этом фильме, люди придут на меня посмотреть, а потом мне предложат еще одну такую же крупную роль». Мне только интересно делать то, что мне лично кажется классным и увлекательным, причем на данный момент, а не в контексте моей карьеры или индустрии в целом.
И, похоже, на данный момент вам увлекательным кажется сыграть Бэтмена.
Да, у этого персонажа такое богатое наследие, там есть, где развернуться. Я, как вы уже, наверное, поняли, все делаю, основываясь на своих инстинктах. И я помню, как я начал думать об этой роли года три-четыре назад, у меня моментально возникло хорошее предчувствие. А это было задолго до того, как меня хоть кто-нибудь начал вообще представлять в этом образе. Но я, как ни странно, просто знал, что это мое. Это персонаж с огромной предысторией, а я таких раньше не играл, и мне все это ново и интересно. Бэтмен существует почти 80 лет – это же с ума сойти можно. Конечно, у меня были роли, основанные на литературных персонажах со своим наследием и своей фанатской базой. Но ни у кого из них до меня не было экранного воплощения. А тут Бэтмен — его играло неприличное количество выдающихся актеров. Люди выбирают своего любимого Бэтмена чаще, чем своего любимого Джеймса Бонда. Это же волнительно и очень страшно, а в том, что по касается работы, я — адреналиновый джанки. Мне надо, чтобы кровь качало, и тогда никогда не будет скучно. А если мне не скучно, то я сделаю все, чтобы и зрителя развлечь.
«Маяк» выходит в российский прокат 16 января