Ровно 35 лет назад, 23 апреля 1985 года, состоялось историческое выступление генерального секретаря СССР Михаила Горбачева на пленуме Центрального комитета Компартии — именно на нем был провозглашен курс на перестройку. Само это слово также прозвучало в речи генсека, хоть и не в том значении, в каком мы его знаем сейчас. Горбачев говорил о необходимости ускорения социально-экономического развития страны и повышения благосостояния народа, заявлял, что он знает, что нужно делать дальше.
Едва ли Горбачев понимал тогда, чем закончится перестройка. Хотя и не признавал этого.
— сказал он тогда.
Но анонсированные в тот день преобразования в конечном счете привели к краху советской системы и потере страной примерно трети своей территории. В годовщину выступления Горбачева «Лента.ру» публикует воспоминания ближайших соратников и политических оппонентов генсека о том, какой должна была стать перестройка и когда она свернула не туда.
Анатолий Лукьянов, последний председатель Верховного Совета СССР (март 1990 — сентябрь 1991), был одним из сподвижников Михаила Горбачева, затем стал его оппонентом:
Так называемая перестройка открыла путь к капитализму. Ею занималась не партия, а группа людей вокруг Горбачева. Главной фигурой в этой группе был Александр Яковлев — заведующий отделом пропаганды ЦК, секретарь ЦК, и член Политбюро. Без него Горбачев шагу не делал.
Именно в кругу Яковлева начали говорить, что нам нужен иной социализм. А на самом деле главная цель у них была уйти от социализма совсем. Это были мечты появившейся в СССР мелкой буржуазии и интеллигентиков.
[…]
На каком-то этапе я и Николай Иванович Рыжков (председатель Совета министров СССР — прим. «Ленты.ру») поддерживали идеи реформ, но не Горбачева, а тех, которые были намечены при Андропове. Я свидетельствую, что план изменения экономической политики был разработан еще Алексеем Николаевичем Косыгиным, но ее проведению помешали события в Чехословакии. Наше Политбюро было практически едино в том, что реформы должны привести к упрочению социалистических общественных отношений, ускорению научно-технического прогресса, обновлению производства. Но это было мнимое единство, некоторые члены Политбюро только на словах поддерживали лозунг «Больше социализма», а сами проповедовали, как тогда говорили, «несомненные преимущества частного предпринимательства»: частную собственность, свободный рынок, капиталистический путь развития.
Кроме меня, против всего этого были старые члены Политбюро, это накаляло в нем обстановку и вынуждало Горбачева постоянно маневрировать между двумя группами.
[…]
Это было сложное время. Экономика трещала по швам. Горбачева бросало из одной крайности в другую. Стремясь примирить непримиримое, он метался, принимал под воздействием то одной, то другой стороны противоречивые решения, все дальше отступая от программы КПСС. Под влиянием Яковлева в его речах появились слова о приверженности социалистическому выбору при общем движении к свободному рынку. На этом фоне в стране нарастали межнациональные конфликты, но он не знал, что с ними делать. Авторитет Горбачева у населения и в партии в то время начал стремительно падать. Мы вступили в период распада, который закончился крушением не только партии, но и СССР.
Развал Союза начался с прибалтийских республик, потом их поддержали азиатские. Они хотели быть независимыми государствами, со своими представителями в президиуме Союза — то есть выступали за создание такой рыхлой конфедерации. Такие же идеи привели в свое время к Гражданской войне в США. Ситуацию можно было бы исправить, но Ельцин придал распаду Союза ускорение — он издал указ, что применение союзных законов может быть только с согласия республик. То есть начиналась война законов. Потом объявил, что предприятия, которые находятся на территории республик, теперь им и принадлежат. Важным шагом к развалу было изменение налоговой системы. Она строилась следующим образом: налоги поступали в Союз и потом распределялись по республикам. Ельцин же настаивал, чтобы была установлена одноканальная система, когда все налоги оставались бы в каждой республике, а они по своему усмотрению финансировали бы Союз.
29-30 июля 1991 года в закрытом режиме провели встречу в Ново-Огареве Ельцин, Горбачев и Назарбаев. В ходе нее Горбачев согласился с одноканальной системой налогообложения (СССР лишался бюджета, предприятий и банков) и на подписание конфедеративного договора фактически без участия представителей Верховного Совета СССР. Это был развал. Развал вопреки тому, что было решено народом на референдуме 17 марта 1991 года, на котором, напомню, 76,4 процента советских граждан высказались за сохранение СССР, а Верховный Совет СССР вслед за этим принял закон об обязательной силе решения референдума.
Евгений Ясин, заведующий отделом государственной комиссии по экономической реформе при Совете министров СССР в 1989-1991 годах, в настоящее время — научный руководитель Высшей школы экономики:
Андропов был, конечно, неглупым человеком, не зря он говорил, что «мы не знаем общества, в котором живем». Но у него не было ясного понимания, что именно нужно делать. Юрий Владимирович пытался что-то предпринять — по его инициативе вышло совместное постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР об экономическом эксперименте в двух министерствах. В одном из них, министерстве электротехнической промышленности, я тогда работал. Но на самом деле этот эксперимент был продолжением совместного постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР от 12 июля 1979 года «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы». Ничего нового там не было.
Когда в 1985 году к власти пришел Горбачев, андроповский эксперимент еще продолжался, но уже было ясно, что необходимо проводить более серьезные преобразования. И в 1987 году меня вместе с Григорием Явлинским привлекли к подготовке материалов для июньского Пленума ЦК КПСС и июльской сессии Верховного Совета СССР, после которых Рыжков объявил о проведении в стране экономической реформы.
[…]
Это (падение цен на нефть в 1986 году — прим. «Ленты.ру») был очень тяжелый удар по экономике СССР. Цены на нефть, как я уже говорил, упали более чем в два раза и не росли вплоть до 1999 года. Советский Союз очень сильно зависел от нефтедолларов. Падение доходов бюджета заставило Горбачева занимать деньги на Западе, и год от года внешний долг страны стремительно увеличивался.
Дело в том, что до этого высокие цены на нефть держали на плаву громоздкую и неэффективную советскую экономику. Уже с шестидесятых годов она стала пробуксовывать, начались застойные явления. Думающие люди понимали, что надо что-то делать. Незадолго до отставки Хрущева в обществе бурно обсуждались предложения харьковского экономиста Евсея Либермана по совершенствованию экономической системы. Косыгинская реформа была свернута после ввода войск в Чехословакию в 1968 году, когда советское руководство испугалось, что экономическая либерализация неизбежно повлечет за собой и политическую. Наши вожди всерьез верили в угрозу повторения Пражской весны в СССР.
Поэтому к 1972 году экономика Советского Союза стала выдыхаться. Но нефтяной кризис 1973 года и последовавший за ним резкий скачок цен на нефть позволили Брежневу поддерживать народное хозяйство в приемлемом состоянии, ничего не делая для его развития. Вот и продержались до 1986 года, а потом все посыпалось. Стало очевидно, что «в рамках социалистического выбора» проблемы советской экономики не решить. Нужно было переходить к рынку, и чем раньше, тем лучше.
[…]
Перестройка сыграла очень важную роль в истории нашей страны. Причем нельзя сказать, что она определила ее будущее. Но перестройка создала обстановку перемен, подготовила к ним общественное сознание. К сожалению, она так не привела к подлинной демократической революции, как многими ожидалось.
Николай Рыжков, председатель Совета министров СССР (1985-1991), с 2003 года — член Совета Федерации:
Во-первых, я не был в восторге от слова «перестройка». Дело в том, что слово это не новое, оно было еще у Временного правительства Керенского, но журналисты подхватили — и понеслось. Мне больше нравится определение «реформы». Сначала я был категорически за реформы, даже был одним из их инициаторов, потому что мой жизненный опыт и работа на заводе, в министерстве и ЦК партии показали, что мы исчерпали возможности той экономической модели, в которой жили до войны, в войну, после войны. Жесткая плановая система была крайне необходима — без этого мы бы немца не победили, мы никогда не восстановили бы народное хозяйство. У кого-то, конечно, забирали, но кому-то отдавали — это естественно. Но позже многие, и я в том числе, стали считать, что эта система исчерпала себя — она была сильно забюрократизирована. Сколько рабочих надо держать, сколько основных, сколько вспомогательных, сколько инженеров, сколько техников, подсобных работников, уборщиц? У меня 52 тысячи работающих было на заводе… Поэтому мы очень настойчиво писали, что надо что-то делать. До меня и Горбачева уже были попытки реформ, например, у Алексея Николаевича Косыгина, который, кстати, для своего времени неплохо поработал. То, что он делал, — это огромный прогресс, его нельзя ни в чем упрекать и надо отдать ему должное: он был впереди своего времени. Потом еще была попытка после Косыгина — ее спустили на тормозах.
Меня в группу для разработки реформ включил Юрий Владимирович Андропов. Наша команда (Горбачев, Долгих и Рыжков) использовала те документы и идеи, которые накопились. Вот так в апреле 1985 года Михаил Сергеевич Горбачев выложил на стол для выступлений программу действий, над которой мы трудились три года.
[…]
Я поддерживал Горбачева до 1987 года, после наши пути разошлись. Благодаря торопливости, непродуманности и болтливости Горбачева и иезуитским методам «архитектора разрушения» Александра Яковлева перестройка провалилась. А раскол между нами произошел в 1987 году, когда мы подводили итоги работы (проводили эксперимент по министерствам с разными особенностями) и увидели, где хорошо, а где плохо. Стали думать, что делать дальше. Горбачев вместе с Шеварднадзе, Яковлевым, Медведевым готовили доклад в Волынском.
[…]
Мы действительно стали работать по заданию Андропова, меня избрали 22 ноября 1982 года (секретарем и заведующим экономическим отделом ЦК КПСС — прим. «Ленты.ру»), через две недели он пригласил Горбачева, Долгих и меня. Субординация была достаточно жесткая: один член Политбюро, один кандидат в члены и я, секретарь. И мы начали работать. Андропов — своеобразный человек, сейчас про него много пишут, я считаю, что даже слишком много пишут. Одни говорят, что он еврей был, другие — что русский, но это неважно. Да мы никогда и не задавались вопросом, кто какой национальности, главное было — кто как работал. Но то, что он до мозга костей политик, — это да. Он быстро схватывал принципиальные экономические вопросы, ему не надо было разжевывать. Например, звонит он мне по прямому телефону и говорит: «Чем занимаешься?» — «Работаю». — «Ну, подходи».
Это значит, что у него время освободилось, беру папку и иду к нему. А он мне говорит: «Оставь папку», — и начинает меня гонять по вопросам... «Что у нас в стране с концессиями делается?» — «Да по-моему ничего не делается». — «А что вы про это знаете?» — «Ровно то же, что и все, что в школе проходили». — «Знания у тебя не очень». Помолчал и добавляет: «У меня тоже. Давай, иди и изучи этот вопрос и приходи снова ко мне». Я пришел к своим в аппарате и говорю: «Ищите, какая литература по концессиям есть». Через день нашли в Ленинке — женщина какая-то защищала по этой теме работу.
После того как он умер, и я эти пять лет прожил и ушел в отставку, появилось время подумать, и я все больше приходил к выводу, что Андропов проводил бы в стране мягкие реформы, а не как Горбачев с Яковлевым.
[…]
При «раннем» Горбачеве страна уцелеть могла, при «среднем» — трудно, но могла, но при «позднем» — конечно, не могла. Понимаете, поздний Горбачев — как больной палач. Кризис — это что такое? Один после него выздоравливает, а другого — ногами вперед. Я не думаю, что Горбачев старался развалить Союз, это же тогда надо быть идиотом полнейшим. Ситуация сложилась такая, что он своими действиями — публикациями и прочим — к этому привел. А вначале, когда он только начал проповедовать, он мог сохранить Союз. Первую половину его деятельности, при всех его недостатках (словоблудие, славословие, шапкозакидательство — это всегда у него было), мы были довольны тем, что он новый человек, — сколько же можно старых! Но после 1987 года пошла трещина, и она больше не сходилась никогда. И этим воспользовался Ельцин.
Юрий Афанасьев, историк, один из лидеров перестройки, основатель Межрегиональной депутатской группы, бывший народный депутат РСФСР, автор знаменитого выражения той поры «агрессивно-послушное большинство»:
Никаким «прорабом перестройки» я не был и никаким активным сторонником того, что делали в те годы Горбачев и иже с ним, тоже никогда не был. Наоборот, с самых первых дней я писал кое-что о происходящем, и это кое-что касалось несогласия и каких-то недоумений или сомнений относительно того, что происходит. А что касается уже непосредственного включения в то, что, опять-таки на мой взгляд, ошибочно часто называют «политическая жизнь» (1989 год, съезд народных депутатов, выборы, Межрегиональная депутатская группа), то тут мы открыто заявили: мы, МДГ, составляем политическую оппозицию курсу ЦК и Политбюро ЦК КПСС.
Но здесь надо признать, хотя мы ясно заявили о своей оппозиционности по отношению к КПСС, на самом деле никакой оппозицией мы так никогда и не стали. Мы не были ни организованной фракцией съезда, готовой создать свою партию, ни теневым кабинетом, готовым прийти на смену существующему правительству. Наша заявленная оппозиционность была скорее пустопорожней декларацией, красивым намерением, искренним настроением, нежели фактической политической оппозицией.
Теперь можно попытаться выяснить, что же удалось в перестройке. Тут ведь еще одна закавыка: когда мы произносим слово «перестройка», казалось бы, естественный вопрос — вопрос здравого смысла и элементарной логики: о чем, собственно, идет речь? Перестройка чего и во что? Как определить предмет перестройки, ее цель, задачи? Что во что перестраивалось с 1985-го по 1991 год, и перестраивалось ли что-то вообще? Странным образом сам Горбачев написал много книг, его сторонники тоже создали горы литературы, произнесено такое количество слов, что утонуть можно во всем этом, но ответа на простой вопрос, что и во что перестраивалось или хотя бы что и во что предполагалось перестраивать, вы не найдете. Его нет в толстых книгах Михаила Сергеевича и его сторонников. Нет такого ответа до сих пор вообще.
Первая причина. Суть и сложность понимания проблемы — в том, что в Советском Союзе в тот промежуток времени не было ни политики, ни политической жизни, ни даже способности политически мыслить хотя бы в какой-то организованной части социума. Не было тогда и права — как устойчивого постоянного института и как устоявшейся общественной ценности. Более того, не было в то время в этих же смыслах ни общественной нравственности, ни морали. Поэтому разговор о перестройке, как и обо всем вообще происходившем в тогдашней реальности, в категориях и понятиях политики и политического, в категориях права, нравственности заведомо не имеет смысла.
Мы пребывали тогда в стране и обществе с дополитической еще, с догосударственной даже культурой. Строго говоря, Россия (СССР) тех времен в плане общего культурогенеза представляла собой не то чтобы докапиталистический, но не вполне даже и дофеодальный тип культуры. Это было нечто вроде патримониально-вотчинного периода, нечто вроде начала перехода от родоплеменного к ранне- или скорее псевдогосударственному состоянию. В плане общекультурного развития в России (СССР) времен перестройки продолжалась, образно говоря, эпоха Андрея Боголюбского, то есть отечественный ХII век.
А содержательное определение второй причины таково:
Нет ни одного существенного факта, события, явления, процесса в прошлом России и в ее настоящем, которые не были бы фальсифицированы или не представляли бы собой миф.
Алексей Пригарин, член ЦК КПСС с 1990 года, с марта 1991 года и до запрета компартии возглавлял Центр политического анализа и прогнозирования при ЦК КП РСФСР:
Я поддерживал перестройку первые два — два с половиной года и не стыжусь этого. Я поддерживал лозунг перестройки «Больше демократии, больше социализма», кампанию за гласность. Я переосмыслил свое отношение к политике Горбачева и стал критически к нему относиться, когда он начал высказываться за привлечение частных средств, за безграничное развитие кооперативов, и был выдвинут лозунг приватизации. Причем объявлял об этом Горбачев все время не в Москве. Один раз в Испании, второй — во время выступления перед активом Черноморского флота. Хотя, если честно, недоверие Горбачев стал у меня вызывать уже к концу 1985 года. Он говорил, говорил, много обещал на встречах с отраслевыми и региональными активами, причем всем одно и то же. Будем, мол, силы и средства на ваше развитие бросать. Мне как экономисту было понятно, что это невозможно. С другой стороны, мне нравилась бурная жизнь, которая тогда началась: открытые дискуссии, разные клубы...
[…]
Судите сами. Он охватил прежде всего систему государственного управления: замедление научно-технического прогресса, накопление диспропорций в экономике, расширение масштабов коррупции, нарушение принципа распределения по труду.
Во-вторых, кризис поразил официальную идеологию (консервация ее на уровне 30-х годов, неспособность отвечать на новые явления в обществе); в-третьих, политическую сферу (рост недовольства у интеллигенции, отчуждение от компартии рабочего класса); в-четвертых, межнациональные отношения (рост национализма во всех республиках СССР, прямые столкновения на этой почве как между отдельными республиками, так и внутри них). И, наконец, общественную мораль: распространение лицемерия и цинизма, негласное признание большинством народа приоритета буржуазных нравственных ценностей. Назрела необходимость кардинальных изменений в общественных отношениях. Было необходимо перейти на новую ступень социализма, которая сочетала бы эффективно действующую общественную собственность, социальную справедливость и политическую демократию.
Григорий Явлинский, в 1990 году на протяжении нескольких месяцев был заместителем председателя Совета министров РСФСР и главой Госкомиссии по экономической реформе, соавтор программы реформирования экономики СССР под названием «500 дней», в постсоветское время известен как лидер партии «Яблоко»:
В 1985 году я оценивал перестройку скептически, как, впрочем, и все иные инициативы власти в то время. По роду своей работы в течение предшествовавших десяти лет (Госкомитет СССР по труду и социальным вопросам — прим. «Ленты.ру») я участвовал в разработке и реализации многих мер, предлагавшихся властями. Постепенно становилось совершенно ясно, что ничего из этого работать не будет.
[…]
Вначале надо бы сказать, что это такое — перестройка. Разговоров было очень много, но по существу смысл того, что тогда произошло, был исключительно в одном: на высшем уровне было принято решение, что люди могут говорить публично то, что они думают, и их за это не только не уничтожат и не посадят, но даже не уволят с работы. Этого никто не ожидал, ничего подобного не было с октября 1917 года. Появилась свобода слова, и ушел страх. Все. Остальные процессы развивались как следствие.
[…]
Роль Горбачева заключалась в том, что он дал сотням миллионов людей реальную свободу. Возможно, кто-то скажет, что он дал ее слишком быстро… Но все так произошло не потому, что он так задумал: процессы, вызванные к жизни появлением свободы, оказались такими мощными, что тоталитарная коммунистическая система их переварить была не в состоянии. Получив свободу, ею пользуются по-разному. Например, народ Финляндии, получив свободу от России в 1917 году, создал современное высокоразвитое европейское государство, то же сделали все восточноевропейские народы после 1990 года, а уж как полученной от Горбачева свободой распорядились у нас — это ответственность постсоветского правящего класса. Что касается опросов, то они, кстати говоря, сейчас в России ничего, кроме эффективности влияния телепропаганды на людей, не отражают. Изменится вектор пропаганды — изменятся результаты опросов. Это следствие монополии государства на все политически влиятельные СМИ.
[…]
Программа «500 дней» была про то, как надо готовить страну к переходу к эффективной рыночной экономике от уже неработающей плановой системы, как это сделать без катастрофы, без погружения всей страны в бедность, без гигантского спада производства. Программа последовательно, профессионально и, что важно, открыто, публично формулировала план действий на первые полтора года реформ.
Например, предлагалось не устраивать гиперинфляцию и уничтожение сбережений, как это сделал Гайдар, а ликвидировать денежный навес путем предоставления людям возможности покупать мелкие и средние производственные активы за счет личных денег, накопленных за годы советской власти.
Вообще, одной из важнейших целей программы «500 дней» было заложить основу для создания в стране многочисленного и устойчивого среднего класса, чтобы на следующем этапе он смог стать участником акционирования крупных предприятий. Приватизацию можно и нужно было осуществлять именно так, а не через мошенничество с ваучерами и криминальные залоговые аукционы. Таким путем Россия могла построить эффективную экономическую систему современного капитализма.
Кроме того, программа «500 дней» была адресована всему Союзу, а не только России, и предполагала сохранение общего экономического пространства между союзными республиками: банковский союз, единое таможенное пространство, свободная торговля, общее экономическое и трудовое законодательство…Подготовленный мной экономический договор даже был подписан в Кремле 13-ю республиками, в том числе Украиной, осенью 1991 года. Но потом все это было уничтожено Беловежской Пущей.
[…]
Если иметь в виду, что Горбачев не хотел в принципе переделывать систему, а хотел устроить «обновленный социализм», то есть суть советской системы сохранить, но кое-что обновить, то в этом смысле перестройка удалась. Многие ранее третьестепенные люди из прежней партийной и комсомольской номенклатуры стали бесконечно богатыми, только вместо разговоров о социализме теперь ведут разговоры о патриотизме. Верховенства закона как не было, так и нет, независимой судебной системы как не было при советской власти, так и нет сейчас, свободной политической прессы как не было, так и нет, межнациональные конфликты как были, так и остались… Посмотрите — экономика, как и до перестройки, по-прежнему полностью зависит от мировых цен на нефть и газ… Фасад, конечно, изменился, советскую номенклатуру заменила постсоветская, ряды перестроились, а вот настоящих реформ, полезных для страны и жизненно необходимых для большинства, так и не было.
Если при всем при этом Россия сохранится как единая страна, то настоящие, глубокие реформы еще впереди.