75 лет назад, 6 августа 1945 года, США сбросили ядерную бомбу на Хиросиму. Хотя американцы всячески подчеркивали невиданную мощь своего нового оружия (обращаясь ко всему миру и особенно к Японии), они полностью отрицали его радиоактивность. Никакой остаточной радиации после взрыва нет, территория города полностью безопасна для человека, а сообщения японцев об «атомном отравлении» являются пропагандой. Как и почему власти США всеми средствами (от военной цензуры до статей ученых в СМИ) на протяжении многих лет скрывали, опровергали и преуменьшали факты радиоактивного заражения и лучевой болезни? «Лента.ру» расследует эту загадку вместе с американским историком Дженет Броди (Janet Farrell Brodie).
Впервые эта статья была опубликована в 2015 году, в 70-ю годовщину бомбардировки.
Любая информация о последствиях атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки была сразу же объявлена военной тайной, однако к трем главным «результатам» (взрывам, пожарам и радиации) отнеслись очень по-разному. Силу взрыва американцы всячески прославляли: в первом же официальном сообщении о Хиросиме президент Трумэн заявил, что на японский город была сброшена одна-единственная бомба — более мощная, чем 20 тысяч тонн динамита. В прессе упирали на физические разрушения: с 7 по 31 августа The New York Times посвятил им шестнадцать статей. Ущерб от пожаров привлек гораздо меньше внимания — но не по причине цензурных ограничений, а из-за того, что после бомбардировок Дрездена и Гамбурга такие последствия успели стать привычными.
Информацию же о радиационном заражении американцы блокировали на всех фронтах: изымали доклады японских врачей, цензурировали прессу, запугивали независимых ученых, вводили в заблуждение общественность.
Как только японские врачи и ученые добрались до Хиросимы, они заметили странные симптомы у выживших жертв бомбы. На гамма-излучение указала почерневшая фотобумага и рентгеновская пленка. Однако главврач хиросимской больницы Митихико Хатия (Michihiko Hachiya) не понимал, от чего умирают его пациенты. Хатия подозревал, что на город сбросили химическую или бактериологическую бомбу. К концу августа данные вскрытий показали повреждения во всех органах, образующих кровяные тельца, и Хатия впервые заговорил о «радиационной болезни». Терминология тогда еще не устоялась: японцы называли недуг «хворью атомной бомбы», «рентгеновским заболеванием», «атомным отравлением» и «атомной чумой».
Американская администрация конфисковала все отчеты японских врачей, истории болезни, фотографии и данные биопсии. Большинство материалов переправили в США и частично перевели на английский. Поскольку японцы собирали свои данные всего через несколько дней после взрывов, они стали бесценным источником информации для американских врачей и экспертов по химическому и радиологическому оружию — разумеется, тех, у кого был допуск к секретной информации. Все японские материалы отправили в военный Институт патологии, где они долгие годы лежали под грифом «совершенно секретно».
В самой Америке такую цензуру военные позволить себе не могли. Сразу после удара по Нагасаки вашингтонский генетик Гарольд Джейкобсон (Harold Jacobson) вызвал сенсацию в СМИ. Все, кто попадет в Хиросиму, обречены на смерть: «чудовищная сила взрыва делает радиоактивным все вещество вокруг». Дожди над Хиросимой соберут «смертоносные лучи» и понесут их к рекам и морям, угрожая всему живому.
Газеты привели слова ученого, но попытались успокоить публику. В The New York Times сразу же вышло опровержение: «Армия отвергает теории доктора Джейкобсона». Научный руководитель «Манхэттенского проекта» Роберт Оппенгеймер писал: «Есть все основания полагать, что на территории Хиросимы отсутствует радиоактивное излучение. Все радиоактивные элементы мгновенно распались». А к Джейкобсону домой нагрянули агенты ФБР и армейской разведки, и после многочасового допроса ученый отказался от своих высказываний в прессе.
За два дня, прошедших между бомбардировками Хиросимы и Нагасаки, в The New York Times вышло 132 новости об этих событиях, но о радиации там не было ни слова. Радиоактивности в 1945-1946 годах было посвящено примерно 15 статей, в 9 из которых ее сила преуменьшалась. Однако в шести материалах проявилась настороженность. «Пока физики, давшие нам бомбу, а также врачи не выступят с четкими заявлениями, нам остается только надеяться, что Токио преувеличило (последствия радиации — примечание «Ленты.ру»), чтобы вызвать сочувствие мировой общественности» (статья от 25 августа 1945 года).
Однако в целом оптимистичный взгляд газеты на новое оружие был в немалой степени связан с персоной научного корреспондента The New York Times Уильяма Лоуренса (William L. Laurence). Это был единственный журналист, допущенный в Лос-Аламосскую лабораторию, наблюдавший за первыми испытаниями ядерного оружия («Тринити») и за бомбардировкой Нагасаки (его взяли в полет на самолете-корректировщике).
В статьях Лоуренса факт радиоактивного излучения после ядерного взрыва или игнорировался, или отрицался. Вот заголовок первого материала, написанного им в Японии (12 сентября 1945 года): «На руинах Хиросимы нет радиации». Неизвестно, знал ли Лоуренс о том, что вводит читателей в заблуждение, или он просто полностью доверял своим источникам информации в армии США.
Но как американцы все-таки смогли узнать правду о проникающей радиации и радиоактивном заражении местности? Во многом благодаря конфликтующим интересам различных государственных структур. Для изучения биомедицинских последствий бомбардировок в Японию были направлены целых четыре группы: от «Манхэттенского инженерного округа», ВМС США, Комитета по оценке эффективности стратегических бомбардировок (USSBS), и объединенная комиссия армии, флота и ядерщиков.
Доклад объединенной комиссии был надежно спрятан под грифом секретно. В первой его части («Внешние повреждения Хиросимы») отмечается: «Высокая опасность для здоровья, которую создают различные виды радиации, обсуждается в медицинской части данного доклада». Однако ни в деле, ни в соответствующем фонде Национальных архивов этой части обнаружить не удалось. Кстати, многие другие медицинские документы в этом фонде были рассекречены дважды: в 1961-м и в 1990-х годах. Возможно, в середине века их снова решили закрыть от широкой публики (впрочем, повторное снятие грифа может быть связано с более тщательной проверкой документов).
7 июня 1946 года объемный и богатый подробностями доклад представили сотрудники USSBS. Многочисленность экспертной группы (110 человек) и анонимность текста, должно быть, придала авторам храбрости. Откровенно признавалось, что «смертоносные последствия взрыва и коварная угроза гамма-излучения говорят сами за себя». Доклад подробно сообщал об этапах развития лучевой болезни, о риске бесплодия и выкидышей у жертв бомбежки. Даже своевременная медицинская помощь предотвратит самое большее 5-8 процентов смертей. Авторы доклада открыто критиковали главу медицинской службы «Манхэттенского проекта» Стаффорда Уоррена (Stafford Warren): тот уверял сенатскую комиссию по атомной энергии, что радиация стала причиной самое большое 7-8 процентов смертей в обоих японских городах. На самом деле эта цифра доходила до 15-20 процентов, отметили эксперты USSBS.
Спустя десять дней «манхэттенцы» представили свой доклад. Вдохновителем его выступил генерал Лесли Гровс, и его подчиненные изо всех сил пытались опровергнуть выводы USSBS. Лучевая болезнь вообще не упоминалась в качестве причины людских потерь в Хиросиме и Нагасаки. Жертвы бомбардировки умирали от ожогов в момент взрыва, пожаров, механических травм (рухнувших зданий) и — в последнюю очередь — от ионизирующего воздействия в первую минуту после взрыва. Авторы доклада подчеркивали, что наведенная радиоактивность от продуктов деления ядра не стала причиной болезней и смерти.
Наиболее откровенным оказался доклад ВМС. Он вышел достаточно рано (в декабре 1945 года). Его авторы сотрудничали с японскими врачами и учеными, а также произвели вскрытие 14 жертв радиоактивного излучения. Только ВМС указали на смерти от «вторичной радиации» — наведенной радиоактивности в городской среде. Скорее всего, дело в том, что флот, в отличие от армии, не нес ответственности за разработку и применение атомных бомб, и мог позволить себе объективную оценку последствий. Авторы доклада рекомендовали немедленно предать его содержание гласности — но, несмотря на эту просьбу, рассекретили текст лишь в 1976 году.
Но почему информация о радиоактивном заражении замалчивалась и отрицалась в США? Ведь уже в 1945 году военным и ученым стало понятно, что радиация уносит десятки тысяч жизней в Японии. Зачем было замалчивать очевидное?
Во-первых, власти США хотели удостовериться, что солдаты, высаживавшиеся на территории Японии, не подвергают свое здоровье опасности. Высокопоставленный армейский чин специально инструктировал Дональда Коллинза (Donald Collins), инженера «Манхэттенского проекта», специалиста по дозиметрии: «Ваша задача — доказать, что после бомбы не осталось никакой радиации». А позже, несмотря на то, что тайфун так и не дал группе Коллинза добраться до Нагасаки, ученые с удивлением прочитали готовые выводы своего «исследования» в Stars and Stripes — официальной газете минобороны США.
Во-вторых, сотрудники «Манхэттенского проекта» уделяли поразительно мало внимания ионизирующему излучению после первых испытаний атомной «штучки» на полигоне в Нью-Мексико (май-июль 1945 года). В служебных записках того периода некоторые ученые предупреждают, что в первые секунды после взрыва произойдет всплеск радиоактивного излучения, но заботит их исключительно безопасность экипажа бомбардировщика. По мнению историков, из-за высокого уровня секретности и фрагментированности отдельных участков работ над бомбой ученые редко делились информацией даже друг с другом, не говоря уж о контактах с общественностью.
Но главная причина отказа военных признавать радиоактивное заражение кроется в другом. Армия и гражданские лица, создавшие атомное оружие и давшие санкцию на его применение против японских городов, хотели, чтобы бомбу воспринимали как обычное оружие, использованное в справедливой войне, — просто более мощное. И когда в японских и европейских СМИ появились сообщения о «ядовитом газе, текущем по земле, пропитанной радиацией от расщепленных атомов урана», в США поспешили назвать это пропагандой.
Однако в официальных кругах поднялась тревога: никто из авторов «Манхэттенского проекта» не хотел, чтобы его имя было связано с химическим и биологическим оружием, а США оказались первой страной, применившей химические боеприпасы во Второй мировой войне. Что любопытно, это оружие осуждали не только в обществе, но и в военной среде: хотя Конгресс не подписал Женевский протокол 1925 года, США неофициально приняли доктрину «неприменения первым» химического и биологического оружия. Даже на пике антияпонской истерии в 1940-х годах сторонники этих средств, доказывающие их пользу и приемлемость (с точки зрения морали), встретили упорное противодействие в Белом доме — в том числе в лице президента Рузвельта.
Уже во время войны продукты распада изучались в тех же лабораториях, где работали с ядами химического и биологического происхождения (Лаборатория токсичных веществ Чикагского университета, например). Олден Уэйтт (Alden Waitt), глава химического корпуса армии США и ярый сторонник применения «своего» оружия, в 1945 году радостно заявил, что теперь-то, наконец, «применение атомной энергии в боевых действиях вовсе не выведет газы из употребления — напротив, расширит возможности атак с воздуха». Лоббисты неконвенциональных вооружений добились признания ионизирующего излучения третьим в списке (наряду с химическим и биологическим) и выбили миллионы долларов на исследование и разработку CBRW (chemical, biological and radiological warfare). Неудивительно, что руководители «Манхэттенского проекта» да и сам президент Трумен открещивались от таких сомнительных связей, настаивая: «мы использовали чистое оружие».
Важную роль сыграл и человеческий фактор. «Отец» американской атомной бомбы генерал Гровс с начала войны резко выступал против использования радиации в качестве оружия. Он опасался, что немцы могут отравить поле боя продуктами деления ядра, и отправлял в Великобританию счетчики Гейгера и специалистов по боевым радиоактивным веществам. Вплоть до своей отставки в 1948 году Гровс жестко пресекал попытки военных разрабатывать средства радиологической войны.
Однако после успешного испытания бомбы в июле 1945-го «гуманизм» Гровса претерпел странную, несколько шизофреническую метаморфозу. Генерал начал убеждать не только свое начальство, но и себя самого, что атомное оружие не имеет ничего общего с радиоактивностью, а является всего лишь мощной бомбой.
Буквально за несколько дней до бомбардировки Хиросимы Гровс уверял Джорджа Маршалла (главкома сухопутных войск США), что американские войска смогут без вреда для здоровья пройти по зараженной радиацией территории спустя несколько часов после взрыва. Тут часть ответственности лежит и на главе медицинской службы «Манхэттенского проекта» Стаффорде Уоррене (Stafford Warren). После испытаний в пустыне Аламогордо он высказал свои соображения о вреде радиоактивного заражения, но Гровс наорал на медика, и в результате Уоррен написал докладную записку, в тексте которой об опасности радиации говорилось крайне осторожно, а все правдивые данные были помещены в статистические таблицы — Уоррен мог не сомневаться, что нетерпеливый генерал пропустит эти страницы.
В конце августа 1945 года, прочитав в газетах сообщения японских властей о чудовищных смертях хиросимцев, пострадавших от радиоактивного заражения, Гровс провел два телефонных разговора с доктором Чарльзом Ри (Charles Rhea), руководителем медицинской службы Национальной лаборатории Ок-Ридж, — якобы для того, чтобы получить авторитетное научное опровержение версии японцев. По расшифровкам разговоров видно, как взволнованный Гровс пытается узнать о лучевых ожогах и летальных последствиях радиации, — генерал показывает себя человеком, которому ничего не известно ни о радиации в пустыне Аламогордо, ни о радиационном заражении после взрыва атомной бомбы.
Гровс отлично знал, что все его телефонные разговоры записываются. Более того, он лично следил за тем, чтобы их расшифровки хранились вместе с другими секретными документами Манхэттенского проекта, чтобы в будущем оказаться в Национальных архивах. Вряд ли Гровс опасался, что его осудят как военного преступника (победителей редко встречает такая судьба), но генерал явно заботился о защите своей исторической репутации. По каким-то личным причинам он прилагал все усилия к тому, чтобы его имя не связывали с радиологическим оружием.
На слушаниях в Конгрессе, посвященных атомной бомбе (ноябрь 1945 года), Гровс преуменьшал радиационную опасность. Он даже заявил, что небольшие дозы радиации станут через некоторое время причиной смерти «без лишних страданий»: «На самом деле врачи говорят, что это очень приятный способ умереть». Без комментариев.
Трагические последствия решений конца 1940-х можно перечислять очень долго. Несколько лет ни японское, ни американское правительство не лечили жертв радиации и не выплачивали им компенсации. Комиссии по учету пострадавших от атомной бомбы (американской организации, работавшей в Японии в 1946 году) строго запретили оказывать медицинскую помощь жертвам бомбежек. Как считает историк Сьюзен Линди (Susan Lindee), в США опасались, что такая помощь будет восприниматься как компенсация — и тем самым станет косвенным признанием вины США, а также лишит атомные бомбы статуса легитимного оружия. Даже власти Японии игнорировали «хибакуся» (жертв бомбардировок) до 1954 года.
Опровержение, замалчивание, манипуляция данными о проникающей радиации и радиоактивном заражении после ядерных взрывов в Хиросиме и Нагасаки положило начало особой «культуре секретности», которая утвердилась не только в США и СССР, но и в других государствах, имеющих дело с ядерным оружием и атомной энергетикой. За сокрытием информации о радиации в пустыне Аламогордо, Хиросиме и Нагасаки последовало полное молчание о последствиях испытаний на Невадском полигоне и о многочисленных радиационных авариях на промышленных комплексах США. Невнятная реакция японского правительства на аварию на АЭС Фукусима I и сокрытие серьезности происходящего говорит о том, что замалчивание проблем и сокрытие информации имеют место и в XXI веке.