Проблемы наркомании, алкоголизма, проституции возникают в любом обществе, особенно в обществе, переживающем глобальные перемены. Они являются частью массовой культуры и предметом научного изучения. Книга Светланы Ульяновой и Ильи Сидорчука «Пагубные страсти населения Петрограда-Ленинграда в 1920-е годы» посвящена асоциальным и нетрадиционным формам свободного времяпрепровождения жителей города. Этот период выбран не случайно. На смену Гражданской войне, красному и белому террорам, голоду и эпидемиям сыпного тифа, повлекшим за собой гибель миллионов человек, в марте 1921 года пришла новая экономическая политика — НЭП, существенно повлиявшая на образ жизни и мыслей жителей города. С разрешения издательства «Центрполиграф» «Лента.ру» публикует фрагмент текста.
Пьянство являлось самой популярной и распространенной формой девиантного досуга ленинградцев 1920-х гг. В этом они ничем не отличались от жителей подавляющего большинства городов страны. Рабочие и нэпманы, чекисты и партработники, милиционеры и бандиты, подростки и женщины — практически не было категории населения, в повседневной жизни которой не находилось места алкоголю. О любви к пьянству написано много. Отметим лишь, что она не являлась сугубо национальной чертой или характерной особенностью именно советского общества. Досуг, связанный с потреблением алкоголя, оказывался доступным, тяжелые условия жизни и отсутствие достойной культурной замены неизбежно притягивали людей к согревающей кровь и душу радости, столь вредной и коварной, но все же любимой и подчас единственной.
Унаследовав «сухой закон» от царского правительства, советская власть в первой половине 1920-х гг. медленно, но верно отступала от трезвости. Во-первых, у лидеров страны кружились головы, когда они видели цифры количества зерна, превращаемого крестьянами в самогон вместо хлеба. Во-вторых, доходы от спиртного могли стать значительной частью бюджета. С 3 декабря 1924 г. допущены к производству и продаже напитки крепостью до 30 градусов, а с 1 октября 1925 г. допущена к продаже 40-градусная водка.
С этих пор потребление алкоголя неизменно росло. Конечно, «сухой закон» не означал того, что люди перестали пить. Часто вместо водки и самогона в дело шли медицинский спирт, одеколон, политура и даже заспиртованные экспонаты. К.И. Чуковский в апреле 1924 г., описывая в дневнике экскурсионную станцию в Лахте, замечал: «Учреждение патетически ненужное: мальчишки и девчонки, которые приезжают с экскурсиями, музеем не интересуются, но дуются ночью в карты; солдаты похищают банки с лягушками и пьют налитый в банки спирт с формалином».
Криминолог М.Н. Гернет так писал об алкогольном подполье: «...„зеленый змий“... согнанный с зеркальных витрин богатейших магазинов, с полок и прилавков кабаков и ресторанов, он уполз в подполье и нашел себе там достаточно простора и немало пищи».
Запрет на продажу алкоголя, естественно, не мешал находить его потребителям. Из воспоминаний поэтессы и актрисы Лидии Лесной, в 1918 г. работавшей секретарем редакции еще не закрывшегося журнала «Новый Сатирикон», мы знаем о случае, героями которого стали сотрудники журнала, Александр Грин и Аркадий Аверченко. Местом действия являлся ресторан «Альберт», находившийся в доме No 18/57 по Невскому проспекту.
«Только что кончилось редакционное совещание. Грин сидит в глубоком кресле и думает о чем-то, видно, невеселом. Аверченко щелкает замком портфеля и говорит: — Господин заядлый пессимист, бросьте вашу чертову мерехлюндию, едем обедать к Альберту.
Грин отвечает медленно, подбирая рифмы:
— Уважаемый патрон. Приглашеньем я польщен,
Но в ресторанах запрещен
Благородный выпивон...
Какой смысл там обедать?
— Чай будем пить! — с веселой беззаботностью отвечает Аверченко.
— Едем!
На другой день Грин мне рассказал:
— Приехали мы к Альберту, знаете этот симпатичный ресторанчик против Большой Морской?
Аверченко там завсегдатай. Подходит официант: „Что прикажете, Аркадий Тимофеевич?“
— „Дайте нам чайку!“
— „Уж это как водится!“
— „И севрюжинки с хреном“.
И приносит официант на подносе две чашки и два пузатых чайника, белые, фарфоровые.
Аверченко наливает мне и говорит: „Пейте залпом, он холодный“.
— Я глотнул. Батюшки-светы! Выпивон!
Оказывается, в одном чайнике — портвейн, в другом — английская горькая! Вот что значит завсегдатай!.. Когда Грину, смеясь, предложили стать завсегдатаем у Альберта, он молча вывернул пустые карманы пиджака».
Любопытно, что похожий случай обыгрывался М. Зощенко в рассказе «Лимонад». Время действия — 1920-е годы, когда запрет на продажу спиртного сняли, однако привычки остались:
«Покушал суп. Начал вареное мясо кушать — охота выпить. „Заместо, — думаю, — острых напитков попрошу чего-нибудь помягче — нарзану или же лимонаду“. Зову. — Эй, — говорю, — который тут мне порции подавал, неси мне, куриная твоя голова, лимонаду.
Приносят, конечно, мне лимонаду на интеллигентном подносе. В графине. Наливаю в стопку. Пью я эту стопку, чувствую: кажись, водка. Налил еще. Ей-богу, водка. Что за черт! Налил остатки — самая настоящая водка.
— Неси, — кричу, — еще!
„Вот, — думаю, — поперло-то!“
Приносит еще. Попробовал еще. Никакого сомнения не осталось — самая натуральная. После, когда деньги заплатил, замечание все-таки сделал.
— Я, — говорю, — лимонаду просил, а ты чего носишь, куриная твоя голова?
Тот говорит:
— Так что это у нас завсегда лимонадом зовется. Вполне законное слово. Еще с прежних времен... А натурального лимонаду, извиняюсь, не держим — потребителя нету.
— Неси, — говорю, — еще последнюю.
Так и не бросил. А желание было горячее. Только вот обстоятельства помешали. Как говорится — жизнь диктует свои законы. Надо подчиняться».
Большинство горожан, впрочем, не столь интеллигентны и талантливы, как Аверченко и Грин. 5 июля 1919 года поиск мест незаконной торговли спиртным привел милиционеров в гостиницу «Аркадия», которая находилась на углу Литовского и Кузнечного переулков. В рапорте сообщалось: «Все помещения были заняты настолько пьяной публикой, что двери некоторых номеров пришлось взламывать, ибо ночующие там находились в бессознательном состоянии. Номерщик и коридорный... также были пьяны». В январе 1925 г. самогонщиков удалось обнаружить даже во 2-й психиатрической больнице в Лесном. Садовник и конюх умудрились наладить там работу трех самогонных заводов.
Не менее актуальной проблема была и для населенных пунктов губернии. Особенно славилась Луга, которая пользовалась популярностью у дачников благодаря сухому климату, красивой природе и замечательной речке. Тем не менее пьянство местных поражало и видавших виды ленинградцев. Один из них накануне отмены «сухого закона» писал: «Луга — самый пьяный город нашей губернии. „В Москве сорок сороков, в Луге — 300 кабаков“, не без гордости повторяли лужане еще в дореволюционное время.
Эту свою репутацию Луга поддерживает и до сего дня. Крестьяне говорят: „Луга-пьяная“. Ах, как пьют в этой маленькой, облепившей свою собственную речонку, Луге. Пьют и в уезде. В деревнях, по дороге, в поселках, на постоялых дворах. Пьют пиво и самогон. Сколько стоит бутылка самогона?
Ответ неожидан:
„Дюжину пива“, или — „3 аршина“...
Самогон „продают“ за пиво, за ситец, за валенки, варежки, хомут, за хлеб, наконец».
Сотрудники правопорядка также не отказывали себе в удовольствии. Причем речь идет не только о рядовых милиционерах, изымавших самогонку, но и об их начальстве.
Начальник 14-го участка милиции А.А. Жигарь, празднуя именины знакомого, приказал инструктору участка достать спирт, который праздновавшие и выпили. За данный поступок, а еще за кражу дров его приговорили к двум месяцам исправительного дома. На пьянстве попался даже начальник городской милиции Владимир Сергеевич Шатов. Однажды вечером в 1918 г. патруль остановил на Невском автомобиль, из которого вылез нетрезвый Шатов и разразился руганью в ответ на требование предъявить документы.
После начала продажи водки проблема самогона стала не столь актуальной, хотя и после него милиция периодически обнаруживала и арестовывала изготовителей и продавцов зелья. В октябре 1925 г. (первый месяц, когда разрешили продажу водки) в Ленинграде раскрыли 8 очагов самогоноварения, работавших с целью сбыта, в ноябре уже 14, а в декабре 322. Видимо, его продавцы смогли со временем адаптироваться к новым условиям, хотя их бизнес и понес существенный урон. 1 сентября 1927 г. газета сообщала, что у дома No 27 по Фонтанке задержан гражданин Воробьев, «продававший хлебное вино стаканами». Нарушали закон и магазины. Например, в магазине Грузгосторга (В. О., 6-я линия, 23) обнаружили продажу коньяка под видом разрешенных легких виноградных вин.
День начала легальной продажи водки действительно можно считать важной датой в истории алкоголя в России.
Впоследствии известный экономист и историк, а с 1923 по 1927 г. корреспондент «Ленинградской правды» Н.П. Полетика в своих воспоминаниях описывал его так: «В тот день, когда разрешили свободную продажу сорокаградусной вод-
ки, на улицах уже с утра валялись „трупы“ и богомольные старушки, крестясь, умиленно восклицали: „Мила-ай, когда же ты успел!“».
Для многих он стал настоящим праздником, люди могли поздравлять друг друга на улицах, плача от счастья и обнимаясь, словно на Пасху или Рождество. Критики большевиков, а также знатоки и поклонники напитка отмечали, что водка была уже не та. Равнодушный к спиртному В.В. Шульгин заметил:
«По виду эта та же самая, „прозрачная, как слеза“, русская водка. На вкус? На мой вкус та же дрянь, какая всегда была. Но от знатоков позднее слышал, что хотя это, конечно, несравненная русская водка, которая превыше всех питий земных, но все
же много хуже прежней. Оно и понятно: „Все, как было, только хуже...“».
Количество пьяных на улицах резко увеличилось, но, согласно отчету административного отдела Ленинградского губисполкома за октябрь–декабрь 1925 г., в последующие месяцы пьянство перестало носить характер массового явления. Если в октябре количество лиц, появлявшихся на улицах и в общественных местах в нетрезвом виде, составило 3701 чел., то в ноябре — 1189 чел., а в декабре —1859 чел.
После введения свободной продажи государственной водки (декрет Совета народных комиссаров СССР от 28 августа 1925 г.) пьянство в городах приобрело огромные масштабы: доля пьющих промышленных рабочих составляла около 90 %. Так, если принять расход рабочей семьи на спиртные напитки в 1922 г. за 100 %, то в 1923 г. он составил 166,7 %, в 1924-м — 466,7 %, в 1925-м — 1222,3 %, в 1926-м — 1344,5 %, а в 1927-м — 1760,0 %.
В 1925 г. в городе на семью в месяц покупали в среднем 1,5 бутылки водки, в 1926-м — 1,3, в 1927-м — 2,4, в 1928-м — 3 бутылки.
Рост потребления спиртного в Ленинграде прекрасно виден из статистики массового потребления напитков.
В 1927 г., два года спустя после начала продаж водки, в Ленинграде, население которого составляло 1 627 000 жителей, ее было выпито 1 860 000 ведер (1 ведро — 12,3 л, т. е. 22 878 000 л — около 14 л на человека). На это потратили до 100 млн руб. при обычной средней месячной зарплате 50–80 руб. За этот же год от опоя умерли 292 ленинградца,
113 125 человек задержано милицией для вытрезвления.
Секция здравоохранения Ленинградского совета рабочих депутатов в 1927 г. сообщала, что «алкоголизм в Ленинграде за последние годы значительно вырос. С 1923 г. смертность от него увеличилась в 5 раз».
Профессор А.Л. Мендельсон, рассуждая о причинах пьянства, полагал, что пьют по нескольким причинам: из-за усталости, «за компанию», для праздника, чтобы утолить жажду и т. д., 76% всех пьющих мужчин страдают так называемым «бытовым алкоголизмом». К этому виду пьянства относится выпивание в праздники, на свадьбах, на крестинах, на похоронах и т. д. Также он отметил, что «недавно стал появляться новый вид алкоголизма — столовый.
Раньше его в России почти не было. Русский человек не особенно любил выпивать за обедом. Теперь этот род пьянства начал прививаться».