В середине нулевых дебютный роман Арсена Ревазова «Одиночество-12» критики сравнивали с произведениями Умберто Эко и Харуки Мураками, а также называли «русским ответом ''Коду да Винчи''». Читатели же присвоили книге статус бестселлера, проголосовав за нее рублем. Спустя 15 лет после того, как «Одиночество-12» было переведено на множество языков и вышло на американский рынок, автор вернулся к проекту. Роман переписан и переиздан на русском языке (изд-во Corpus, сайт романа), и Арсен Ревазов обещает целых два тома продолжения. О том, чем современное «Одиночество-12» отличается от «одиночества» прошлых лет, с Арсеном Ревазовым побеседовала обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова.
«Лента.ру»: Что изменилось в новой редакции романа?
Арсен Ревазов: В какой-то момент мой роман через большое количество итальянских, немецких, венгерских, польских и сербских изданий докатился до Америки. И я попал в американский книжный Голливуд, который устроен иначе, чем русский книжный рынок. Надо сказать, что в первый раз книжку перевели на английский неудачно, поэтому издательство сменило переводчика. Второй перевод был уже значительно лучше. Но это было только начало, потому что потом книга пошла по такому пути.
100 человек, набранных случайным образом, прочли первую главу и заполнили анкету. Потом 30 человек, также набранных случайным образом, прочли всю книгу целиком и заполнили большую анкету. Дальше книга попала в руки двух экспертов: один — редактор Стивена Кинга, другая — гост-райтер для голливудских селебрити. Они прочли всю книгу, внесли от 5 до 20 правок на каждую страницу и написали длинное заключение.
Какие-то рекомендации были очевидны — скажем, апдейтить книгу на новые реалии: Гугл-карты, Ютуб и все такое. Но были и менее очевидные пожелания — по изменению сюжета, например. Или переписать финал, который показался слишком открытым, а потому неудачным. По мнению редакторов, из-за этого у читателя оставалось чувство неудовлетворенности. Они предложили сделать его более ярким, кульминационным, ясным. Поэтому в новой редакции романа последние 10-15 глав просто написаны заново.
Что еще изменилось по отношению к прежней редакции? Длинноты и рассуждения были убраны или сокращены до одного-двух предложений. Но другого рода размышления были дописаны и вставлены в текст. Переписаны почти все диалоги.
Было очень смешно, как мы обошлись с американской политкорректностью. Я сначала испугался, потому что вообще-то у меня половина книги неполиткорректна. Я думал, что меня засудят. Но все не так. Мне предложили всю неполиткорректность перевести на одного героя. Мне сказали: «Сейчас у тебя просто три отморозка разговаривают, а будет один отморозок и два цивилизованных человека». Отморозком стал Матвей, если кто его помнит. Книга начала преображаться на глазах, и длилась эта редактура, надо сказать, несколько лет. Помню, была даже идея вставить в роман Трампа в качестве действующего лица. В результате роман поменялся довольно сильно, причем, на мой взгляд, в лучшую сторону. Раньше я его стеснялся. Да, он был популярен, но написан так себе. А теперь хорошо.
Фактчекинг моих редакторов доходил до следующего. У меня есть сцена в Ватикане, где беседуют два чиновника, один из которых одет в черную сутану, а другой — в белую. Мне казалось, что это очень поэтичный образ. На что американцы сказали мне грустно: «Нет, Арсен, один должен быть одет в красную сутану, а другой — в фиолетовую». Потому что они не поленились и проверили, как это должно быть на самом деле.
Они изучили расписание поездов между Москвой и Владивостоком. Я его, разумеется, тоже выяснял, но оно изменилось за эти 15 лет. То есть фактчекинг был такого масштаба, которого я даже предположить не мог — уровня хорошей журналистики.
15 лет назад вас продавали как русского Дэна Брауна, Умберто Эко, Харуки Мураками. С тех пор Эко умер, Браун развелся с женой и вместо конспирологического романа написал детскую книжку, и даже Мураками порядком изменился. Кто вы теперь?
Если честно, я и тогда был против решения Ad Marginem позиционировать меня как русского Дэна Брауна, тем более что Брауна я не читал. Я начал «Код да Винчи», мне стало противно — и я закрыл. Но, как это ни смешно, они были правы. Дело в том, что у Эко, Брауна и меня есть один общий источник: Борхес. При том что Борхес, разумеется, модернист, а мы все постмодернисты. И нас всех роднит постмодернистская интерпретация модернистского Борхеса. Кстати, Умберто Эко читал мой роман в итальянском переводе и очень рассердился. Ему показалось, что я его пародирую, хотя я всего-навсего его цитировал.
Вы же понимаете, что сегодня не только модернизм, но и постмодернизм ушел в историю литературы. В моде новая искренность.
Это нескромно, но новую искренность в русскую литературу принес именно я в 2005 году.
А я думала, что Гришковец.
Хорошо, пусть будет Гришковец, но мой роман в 2005 году в любом случае опережал свое время. Я вполне осознанно назвал его «фьюжен», я понимал, что уже не постмодернист. У меня есть ирония, но нет откровенного стеба, который был присущ постмодернистам. Так что с искренностью у меня все хорошо, это очень искренний роман. Одно лирическое письмо героя чего стоит. Сложная любовная линия, с конфликтом, развитием, всеми делами. И не одна.
Есть немало достойных писателей, считающихся авторами одной книги: Ершов, Грибоедов, Чернышевский, другие. Вы собираетесь продолжать писательскую карьеру? Или «Одиночество-12» будет единственным вашим романом?
«Одиночество-13» было написано, но оказалось негодным к публикации. Вот почему. Мне не очень нравился мой первый роман в его тогдашнем виде. Поскольку я не живу на писательские гонорары, то и финансовой мотивации у меня не было, и дедлайнов надо мной не висело. Я сделал одну редакцию, показал ее друзьям — Антону Носику, например. А у меня же роман был интерактивный, там были гиперссылки и всякое такое. Второй роман по сути воспроизводил ходы первого. Друзья сказали: ну да, ну ничего так... Но меня он не удовлетворил. Еще года три ушло на переписывание. Следующая версия мне тоже не понравилась. Но в результате образовался большой корпус текста.
И в результате у меня есть около 1 500 страниц неопубликованного текста. С новеллами. Некоторые куски прям хороши. И я понял, что нужно подходить к работе более профессионально, и начал с синопсиса. Переписывая «Одиночество-12», я делал синопсис нового романа. В результате, если учесть, что первый роман у меня теперь состоит из двух книг, получилась четвертая книга, но не получилась третья. Именно ее я сейчас и пишу. Чтобы создать себе дедлайны, я решил, что буду публиковать ее сам по главам в виде блога. Это будет логический мостик к четвертому роману, который уже готов.
***
Всю обратную дорогу Мотя виновато молчал, как и следует любому человеку с похмелья. Антон встречал нас в аэропорту.
— Все в порядке? — уточнил он.
Я неопределенно хмыкнул. Мотя промолчал. Не сказав друг другу ни слова, мы дошли до его хонды, и только после выезда с парковки Антон неожиданно сказал:
— Говорить будем здесь, в машине. Я ее проверил у специалистов. Она без жучков.
— О, — удивился я. — Так ты, оказывается, понимаешь, что у нас все это по-настоящему?
— Да, — сказал Антон. — Все по-настоящему, хотя совершенно непонятно, почему и зачем. И мы здесь вообще с какого бока.
Ладно, рассказывайте, что вы выяснили в Ватикане.
— Химика убили хаты, — начал я. — Некое тайное общество, называющее себя Братством. С длинной историей, уходящей в Древний Египет, и неопределенными принципами. Но зловредными. Ватикан отказался нам помогать и рекомендовал прекратить детективную самодеятельность. От самого Братства тоже поступило несколько предложений, общий смысл которых совпадает с коптскими и ватиканскими, а форма — гораздо убедительней.
Я нарочно был краток, чтобы у меня оставалось моральное право взять слово еще раз. Пришла очередь Моти.
— У меня три мысли. Первая. Ватикан официально отказался нам помогать, но отец Иосиф лично обещал прислать какой-то средневековый латинский текст. Думаю, что мы сможем раскрутить его и на большее. Вторая. У нас убили друга. Его жена покончила с собой. Мы не можем поджать хвост и отползти в сторону. А если и можем, то не должны. Третья. Эти братья нам угрожают. Отлично! Но ведь они угрожают не только нам, но и всем остальным. — Матвей выразительно обвел взглядом автомобили на трассе. — Считаю, что сдаваться без боя нельзя.
— Я выяснил, что с самоубийством Лили все не так просто, — вдруг после небольшой паузы произнес Антон, и я почувствовал настоящий ужас.
— Что там? — обычным, но мрачным голосом спросил Мотя.
— Ее хоронили, как ты помнишь, в закрытом гробу. Как и Химика. Иосиф не знает этого, он уже был в Израиле.
— Но ты сказал, что это просьба родителей. Что они хотят, чтобы ее все запомнили живой.
— Так мне сказала ее мать. Но я решил проверить. И съездил в судебный морг.
— И?.. — угрожающе спросил Мотя. Антон еще не успел ответить, но я уже знал, что он скажет.
— Ей отрезали голову.
— Ни фига себе! — В интонации Моти не было ничего, кроме злого недоумения. А я от ужаса вжался в заднее сиденье.
Санитары в морге не умеют врать, если им предлагают деньги.
— Как же так? — еле шевеля губами, произнес я. — Почему мне об этом не рассказал следователь? Я же был в ее квартире. Никакой крови. Бытовое самоубийство.
— Следователь просто не при делах. Ей отрезали голову уже в морге.
— В морге?!
— Именно там.
— На прозекторском столе?
Моя рубашка, моментально пропитавшись холодным потом, прилипла своей внутренней стороной к спине, а внешней — к спинке кресла.
— Вот этого я не знаю. Может, и просто в холодильной камере. А почему это важно?
— Это вообще неважно, — убитым голосом сказал я. — Это я просто спросил.
— Как же, — начал недобрым голосом Мотя, — родители были в курсе, что хоронят свою дочь без головы, и ничего нам не сказали?
— Конечно, они были не в курсе, — фыркнул Антон. — В морге, когда обнаружили, что у одного из тел исчезла голова, то страшно переполошились. Вместо того чтобы обратиться в полицию, они решили попытаться спустить дело на тормозах. И у них вышло. Директор морга поговорил с родителями, принес самые искренние соболезнования, на которые был способен, и убедил их не открывать гроб. Он врал очень проникновенно. Сказал, что у Лили на лице предсмертная гримаса, которую они не в силах исправить, а резать лицо они не хотят. Косметологи херовы.
Я краем помертвевшего сознания отметил, что Антон выругался, а он это делал очень и очень редко.
— Родители были в таком состоянии, что не смогли или не захотели спорить.
— Это война, — очень спокойно объявил Мотя. — Нам объявили войну. Хорошо. Мы принимаем вызов.
Возникла пауза. Формально Мотя был прав. Именно от этой его страшной правоты и прилипла к спине моя рубашка. Я понял, что жизнь кончилась. То есть не просто привычная жизнь, а вообще жизнь. Меня убьют если не сегодня, то завтра. И ладно бы меня одного. Можно хорохориться, что на миру и смерть красна. Но никакой красной смерти на миру не будет. Хаты убьют всех нас. Быстро, технично, буднично. Потом отрежут головы, но нам это будет уже неважно. Воевать с хатами в одиночку, рассчитывая на победу, казалось мне невозможным. Совсем. Впрочем, оказаться трусом было еще хуже. Это означало потерю того же мира, но с сохранением жизни и стыда до ее окончания.
Я посмотрел на Антона. Думаю, такого фатализма и обреченности во взгляде Антон еще не видел. И совершенно неожиданно Антон признал право этого взгляда на существование.