Во многих регионах России, включая Москву, в 2020-2021 году не было детских елок. Из-за коронавируса эту часть праздника отменили, причем — впервые в истории. Нечто похожее происходило разве что сто лет назад, когда советская власть пыталась уничтожить празднование Рождества. О том, как в СССР искали идеологическую замену буржуазным праздникам, как елка вдруг вернулась в жизнь страны и как появился самый любимый советскими детьми ритуал, — в материале «Ленты.ру».
Зима 1919 года для молодой Советской России выдалась тяжелой. Кругом враги: Деникинские полчища наступают. И все московские рабочие как один пошли на фронт сражаться с белогвардейцами.
Ленин в то время был вообще везде. И допоздна в своем кабинете в Кремле работал, и перед рабочими на фабриках и заводах выступал. А когда свободная минутка выдавалась, тут же брал под рукав своего лучшего друга и соратника товарища Сталина, выводил его на набережную реки Москвы и обсуждал с ним очень важные дела.
Поскольку Ленин очень любил детей, то и со Сталиным много говорил про их судьбу. Заботило его их будущее. И хотя он был очень занят, когда воспитанники лесной школы в Сокольниках пригласили его к себе на елку, он им отказать не смог.
Эта история, рассказанная в советском диафильме 1940 года, — конечно, имеет мало отношения к реальности, хотя и основана на воспоминаниях соратника Ленина Владимира Бонч-Бруевича. Тем не менее, начиная с 1930-х годов и заканчивая закатом Советского Союза, каждый ребенок знал: Ильич ездил к воспитанникам лесной школы на елку в Сокольники, а вместе с ним, с эдаким Дедом Морозом, была Снегурочка-Крупская — его жена. Там он играл с детьми в жмурки, а потом раздавал малышам подарки.
Интересно, что до определенного времени эта история просто не могла занимать никакое место в информационном пространстве Советского Союза, а тем более Советской России. Ведь елка была рождественской, да и само празднование новогодних праздников в условиях «непрерывной рабочей недели» виделось как пережиток прошлого.
Тем не менее, как отмечает в своей книге «История елочной игрушки» исследователь Алла Сальникова, на протяжении первой половины 1920-х годов елка успешно уживалась с новыми революционными праздниками и «была востребована в детской среде». Что уж говорить о конце 1910-х — так что в соседстве Ленина, детей и новогодних торжеств нет ничего удивительного. Другое дело, тот диафильм об Ильиче и елке известен большинству бывших советских граждан в версии 60-х годов, в которой от Иосифа Виссарионовича не осталось и следа.
Впрочем, уже с начала 1920-х была активно развернута борьба со старыми религиозными праздниками, о чем пишет в своей статье историк Анатолий Слезин. В первую очередь, их пытались заменить новыми, но с похожими названиями: «комсомольским рождеством» и «комсомольской пасхой». Проводили торжества, что следует из названия, комсомольские активисты.
Состояли эти мероприятия из карикатурных судебных процессов над чучелами священнослужителей, агитации, диспутов на антирелигиозные темы, а также гуляний. Вообще, каждая комсомольская ячейка понимала задачу по-своему.
Причины на то были — ведь в то время активно проводилась экспроприация имущества церкви и перепрофилирование церковных зданий под склады и прочие помещения утилитарного типа. Хотя ничего такого комсомольцы не делали, торжества, устраиваемые ими, были шумными и заметными. Потом, например, тамбовские комсомольцы рапортовали, что «навели громадный шум среди обывательщины», сорвав богослужения.
Антирелигиозная кампания набирала свои обороты. Пик ее пришелся на вторую половину 1920-х — первую половину 1930-х годов. «Православное рождество 1929 года было объявлено "Днем индустриализации". Комсомольские карнавалы проходили в форме "похорон религии". В Воронеже, например, в подобном карнавале участвовало свыше тысячи молодых горожан, наряженных в костюмы "чертей", "богов", "монахов" и так далее, состоялось сожжение "тела Христова в гробу" и рождественской елки», — пишет Слезин.
Новогоднее дерево поминали отдельно и крепко. «Рождественская елка — это фетиш. Выбросив иконы за окно, мы прячем бога за елку. С этим позорным явлением необходимо кончать. Конечно, нет и не должно быть места ни елке, ни рождественским подаркам», — писали в журнале «Безбожник у станка» за декабрь 1928 года. «Родители, не сбивайте нас с толку, не делайте Рождество и елку», — такой транспарант можно увидеть в руках у детсадовцев, которых вывели на демонстрацию в 1929 году.
В том же «Безбожнике» за 1930 год елка называется «началом религиозности у ребенка», которая заставляет его верить в «таинственные силы». Дальше — понятно что: отравление «религиозным ядом» и получение «неверного представления об окружающем мире». «Не тратьтесь без толку / На рождественскую елку / Коньки и лыжи / Куда нам ближе», — улыбаются с карикатуры два веселых мальчишки, катающихся на лыжах в лесу. На другой стороне рисунка, как противовес, поляна, состоящая из пеньков, и выброшенная ель на крестовине.
Как пишет в своих воспоминаниях Никита Хрущев, эпохальное решение о возвращении праздника было принято Сталиным в машине, где ехали он, Хрущев и секретарь Киевского обкома партии Павел Постышев. «Товарищ Сталин, вот была бы хорошая традиция, и народу понравилась, а детям особенно принесла бы радость — рождественская елка. Мы это сейчас осуждаем. А не вернуть ли детям елку?» — сказал Постышев. Сталин отреагировал положительно, предложил тому выступить в печати с таким предложением и пообещал его поддержать.
Сказано — сделано. Знаменитая статья Постышева «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку» вышла в газете «Правда» в 1935 году. Партийный функционер осуждал «левых загибщиков» и призывал вернуть детям ель — только, конечно, не рождественскую, а новогоднюю.
Как отмечали современники, елка вернулась в одночасье, вместе с песенкой «в лесу родилась елочка». Базары были завалены новогодними деревьями, которые теперь устанавливались в тех местах, где они «едко высмеивались», — в детсадах, школах, редакциях газет, фойе учреждений.
Подготовка к детскому празднику, который иллюстрировал лозунг эпохи «Жить стало лучше, жить стало веселее», шла серьезная. В 1936 году Наркоматом просвещения была выпущена статья Марии Улицкой «Праздник елки», в которой подробно, в мельчайших деталях объяснялось, как проводить торжество.
1 января 1936 года в Колонном зале Дома Союзов прошел первый бал-карнавал отличников учебы старших классов московских школ. Здесь еще не было Деда Мороза и тем более Снегурочки. «Литературная газета» отмечала, что ребята были одеты персонажами произведений классической русской литературы, которая еще недавно, кстати, тоже была далеко не в фаворе. Школьники изображали Чацкого, Чичикова, Коробочку, Плюшкина, Мазепу, Марину Мнишек, Евгения Онегина, Татьяну Ларину и других.
Дед Мороз в 1936 году есть, однако он упоминается как один из второстепенных персонажей карнавала. Его можно найти в статье, опубликованной в газете «Правда» и описывающей «самую замечательную из елок» Москвы, которая прошла в Центральном парке культуры и отдыха. «Среди восторженных ребят важно шествовали "Дед Мороз", "Черная Борода", "Медведь", "дядя Сережа", "Веселые ребята"», — отмечается в материале (дядя Сережа тут — это по-настоящему дядя Степа, стихотворение о котором Михалков выпустил незадолго до этой публикации, просто персонаж был еще молодой и, вероятно, не успел запомниться корреспонденту).
Но свои узнаваемые черты Новый год окончательно приобрел в новом 1937 году, когда в Колонном зале Дома Союзов появился Дед Мороз. Его роль играл известный советский конферансье Михаил Гаркави. Как отмечает в своей книге «Новый год в России. История праздника» Анастасия Углик, он не только поздравлял детей и взрослых, но даже присутствовал на встрече Сталина и партийных деятелей со стахановцами, а также разливал по бокалам «Советское шампанское», которое начали выпускать как раз к празднику.
В своей повести «Софья Петровна», написанной в 1940 году, Лидия Чуковская описывает подготовку к детской елке 1937 года в издательстве. Героиня книги (собственно, Софья Петровна), которую местком назначил ответственной за проведение праздника, и ее помощники «звонили по телефону на квартиры служащих, узнавая имена и возраст ребят; отстукивали на машинке приглашения; бегали по магазинам, закупая пастилу, пряники, стеклянные шары и хлопушки; сбились с ног, отыскивая снег». В пакетики с подарками были вложены записки «Спасибо Сталину за наше счастливое детство», а официозный портрет вождя сменили на тот, где у него на коленях сидит девочка, чтобы напомнить о его «любви к детям».
Впрочем, как отмечает доктор филологических наук Елена Душечкина в своей книге «Русская елка»,
«Под марш "Веселых ребят" детвора влетела в зал, где стояла нарядная елка. Многие из детей видят ее впервые. Они от изумления застыли на месте», — писала газета «Путь к коммуне» в 1937 году. И дети действительно были абсолютно поражены происходящим.
«Представление о елочном сценарии, который в основных своих чертах вошел в жизнь на всей территории Советского Союза, можно получить из отчета о пройденной в начале 1937 года елке в городе Шадринске», — пишет в «Русской елке» Душечкина. Согласно этому документу, детей пускают на елку, где они разглядывают украшенное дерево. Потом выходят «два больших Деда Мороза», поздравляющие ребят с Новым годом. «Снежинки» и «Зайчики» исполняют балетные номера, после чего Деды Морозы раздают подарки — но только тем, кто споет песенку или прочитает стишок.
В годы войны идеологические разработки в плане создания программы празднования Нового года прекратились — было совсем не до того. Свидетельства этого времени о встрече праздников обычно становятся глубоко личными.
Однако о том, что о публичной стороне праздника не забывали и в военное время, говорит, например, личный архив пермского художника Петра Оборина, которого не призвали на фронт по болезни. Здесь помимо макетов агитокон можно найти несколько листочков с эскизами праздничного оформления городского парка. Надписи на одном из них гласят: «Новогодняя елка! Фейерверк. Музыка. Игры, катушки. Открыта для всех до 10 января». Перед воротами в парк, сложенными из ледяных кирпичей, сидят (вероятно, как замышлялось, картонные) сказочные персонажи — Лиса и Волк.
В 50-е годы новогодние праздники вернулись во всей своей красе. Интересно, если посмотреть фильм «Карнавальная ночь», то можно увидеть, что празднование Нового года на производстве все еще ассоциируется именно с маскарадом и карнавалом — ни Деда Мороза, ни Снегурочки тут нет.
Главная елка страны же переехала в Кремль — впервые это произошло в 1954 году. Сценарий для праздника писали Лев Кассиль и Сергей Михалков. Он очень простой — если, конечно, судить по официальным сухим документам, находящимся в собрании Главного архивного управления. Дед Мороз и Снегурочка зажигают елку и идут играть с детьми, которых развлекают известные артисты.
Как отмечает Анастасия Углик, первые кремлевские елки были чрезвычайно идеологическими. На них главные роли играли рабочие, колхозники, красноармейцы и большевики, цитирующие труды идеологов КПСС. Подарки на кремлевской елке, конечно, были самыми лучшими: фрукты и дорогие конфеты. В те годы их клали в красивые жестяные коробочки, которые можно обнаружить у многих дома и сейчас, — в них хранят катушки ниток и иголки.
Облик, который знаком большинству, советские детские елки приобрели в 1960-х годах, когда сценарий к главному празднику страны начали писать молодые режиссеры и сценаристы театра «Наш дом» — Эдуард Успенский, Аркадий Хайт и Александр Курляндский. Сюжет волшебной сказки был придуман именно тогда. В нем обязательно был конфликт: плохие персонажи (Кощей, Баба-яга, черти) или крадут Снегурочку, или Деду Морозу с внучкой мешает прийти к детям непогода, которую насылают злодеи, и так далее. И обязательно после своего поражения антигерои извиняются, признают свое поражение и раскаиваются, а елочка, наконец, зажигается.
В таком формате проводилась не только кремлевская, но и все крупные детские елки в позднем СССР. Но особенно престижно и непросто было попасть на главный праздник страны во Дворце съездов. Чаще всего яркие билеты с тиснением доставались отличникам. Причем, если на первые елки в Кремле пускали родителей учеников 1-3 классов, то впоследствии всех детей запускали в зал исключительно без мам, пап, бабушек и дедушек.
Как вспоминает пользователь ЖЖ yapet, посещавший кремлевское представление в начале 1980-х годов, сначала толпу детей, сдавших одежду в гардероб, запускали в зал, где они минут 30 смотрели какие-нибудь свежие мультфильмы, а потом начиналось представление. «Все худшие пороки театров собирало оно, и смотреть его было трудно. Но надо, ведь тебя потом о визите в Кремль будут расспрашивать родители и одноклассники. Сюжет был чудовищен, хотя применялись нешуточные сценические спецэффекты — полеты над сценой на тросе, шум, свет и прочее такое», — вспоминает он.
После этого дети получали одежду в гардеробе, выходили на улицу и «двигались по овальной петле», откуда родители выхватывали их как вещи с ленты транспортера. Кого не забрали на первом проходе, мог дальше кружить восемь-десять раз, пока родители, наконец, не заметят его.
Конечно же, выдавали подарки в пластмассовой коробке в виде башни Кремля с самыми дефицитными конфетами (к 80-м жестяные короба канули в Лету). В подобных пластиковых вместилищах выдавали их и на других крупных елках, только там это мог быть, скажем, синий пластмассовый будильник, наполненный конфетами с начинкой, которые никто не любил, а каких-нибудь «Мишек в лесу» там было всего одна-две штуки.
Формат новогодней елки, возникший в 1960-е годы прошлого века, оказался на редкость живучим. За примером долго ходить не надо — достаточно посмотреть на прошлогоднее представление в Государственном Кремлевском Дворце.
Если не принимать во внимание гигантские экраны в глубине сцены, на которых демонстрируются соответствующие сценарию задники, то все осталось как прежде. Лесным зверушкам нужна елка, чтобы к ним приехали Дед Мороз и Снегурочка, которые, соответственно, эту елочку зажгут. Им по традиции мешают Кощей и Баба-яга. Все, как всегда, заканчивается хорошо, а песни, которые поют персонажи, вплоть до слов и аранжировок, запросто могли бы звучать в 70-80-х годах на аналогичном торжестве.
Весь этот формат настолько прост и бессодержателен, что сюжет его забывается еще до выхода из зала. Остаются конфеты, толчея в фойе и ощущение чего-то большого, ожидание, которое вроде бы оправдалось, но почему и как — не знает никто.