Война в Нагорном Карабахе завершилась больше двух месяцев назад, но ее итоги еще долго будут предметом споров и обсуждений. Тем более что многочисленные очевидцы событий продолжают знакомить общественность с подробностями того, что им пришлось пережить. Один из них — испанский журналист Пабло Гонзалес, работавший в Степанакерте и других городах Карабаха в разгар боевых действий. Для него это уже не первый вооруженный конфликт на постсоветском пространстве — репортер оказался в Донбассе, когда там начались бои. Гонзалес рассказал «Ленте.ру» о том, что, на его взгляд, отличает и роднит эти войны, как он чуть не погиб под обстрелом в Карабахе, как ему приходилось выносить на руках раненых коллег и какие условия ставили ему власти в обмен на возможность работать в зоне боевых действий.
В Карабахе я делал материалы для испанского информационного агентства EFE, баскской газеты Gara, Voice of America, нескольких польских изданий и латиноамериканского телевидения. Это не первый мой опыт работы в горячей точке: у меня за плечами война на Украине, я работал по обе стороны фронта. В Карабахе я провел три недели, выезжал к местам боев самостоятельно и вместе с пресс-службой Минобороны республики.
Регион мне знаком: я бывал там в 2013 году и в 2019-м на чемпионате по футболу среди непризнанных государств. Почему я освещал события именно со стороны непризнанной Нагорно-Карабахской республики? Первым делом написал обеим сторонам конфликта, чтобы узнать, какие возможности для работы они готовы предоставить. В Азербайджане ответили уклончиво, стало понятно, что согласовывать поездку будут очень долго. А вот из Армении откликнулись за пару часов, пообещали обеспечить транспортом и сделать тест на коронавирус, чтобы не сидеть в самоизоляции. Выбор был очевиден.
О войне узнал, пока был в командировке в Варшаве, и тут же сорвался. Так получилось, что в Карабах я приехал без снаряжения: бронежилет, каска и набор нужной одежды остались дома, в Испании, заезжать за ними времени не было. Жилетом меня пообещали обеспечить, но почему-то этого не произошло, так что во время нескольких обстрелов мне пришлось работать и без защиты вовсе, в одном из них я чуть не погиб. Пришлось подключиться армянской диаспоре в Испании, чтобы Минобороны Арцаха все-таки выдало мне обмундирование.
Кроме того, очень сильно помогли на месте мои читатели. В начале войны не было связи, и я технически не знал, как положить деньги на армянский номер. Позже мне удалось разместить пост с просьбой о помощи в соцсетях, и счет сразу же пополнили знакомые армяне. Я предлагал возместить затраты, так как некорректно получать финансирование от конкретной стороны, даже если это пять-десять евро. Но они наотрез отказались.
Столица Нагорного Карабаха — Степанакерт с первых дней обстреливался из ракетных систем залпового огня (РСЗО) «Смерч» и кассетными бомбами, причем как советского образца, так и турецкого производства. Я несколько раз попадал под огонь. Это запрещенные боеприпасы, я публиковал их снимки в соцсетях.
Самое сильное впечатление, пожалуй, я получил в городе Мартуни. Это был тот день, когда ранили французских журналистов из газеты Le Monde. Я находился в метрах 40 от них, когда упал снаряд. Мы первыми прибежали к ним на помощь: двое парней из Армении, журналист из Москвы Евгений Бутман, француз из газеты Le Figaro и я срочно отнесли раненых в машину и отвезли в госпиталь.
Один из них был очень тяжело ранен, он запачкал кровью всю машину, еще у него была сломана нога. Мы боялись, что не доедет до больницы. Тот обстрел велся «Градами», выпустили 40 ракет по центру города, в те дни Мартуни находился в пяти-шести километрах от линии фронта. Тогда погибли трое местных жителей: милиционер, работник мэрии и один неизвестный.
Вообще надо сказать, что в этой войне погибло не так много мирного населения по сравнению с девяностыми. В частности, была хорошо организована эвакуация. Через две-три недели после начала боев из региона вывезли около 70 процентов гражданских. Хорошую работу также проделал омбудсмен НКР Артак Бегларян. Люди сидели в подвалах почти все время, да и прицельность обстрелов по городам была не такой, как, скажем, на Украине.
Все-таки азербайджанцы пытались бить по конкретным целям — например, по системам ПВО. Когда бомбили город, целенаправленно гражданские объекты не трогали, в том числе гостиницы и места с большим скоплением мирных людей. Не стреляли даже в президентский дворец, хотя при желании попасть в него было очень легко — здание хорошо видно.
По Донецку иногда стреляли, чтобы отыграться за какие-то поражения на фронте. Здесь я не могу сказать, что такое случалось. Да, в Мартакерте последствия были жуткими, бомбы сбрасывались с азербайджанских штурмовиков Су-25, но ни для кого не секрет, что из самого города стреляла армянская артиллерия, и поэтому по нему стреляли азербайджанцы.
У меня есть определенные вопросы к работе пресс-службы Минобороны Нагорно-Карабахской республики. Она многое не обеспечивала для работы, очень неграмотно взаимодействовала с журналистами.
Например, нам запрещали публиковать разбитую армянскую технику недалеко от линии фронта. Почему кадры нельзя публиковать, особенно если на них неясна местность обстрела, осталось непонятно. Однажды повезли снимать остатки какого-то дрона в аэропорт, а на месте стали кричать, что ничего здесь фотографировать нельзя. Я тогда обращался к руководству — мол, неужели вы думаете, что азербайджанцы не смогут купить фотографии со спутника в реальном времени?
Я понимаю, бывают ситуации, когда ограничения необходимы. Например, идет обстрел города, и выложенные в сеть кадры могут раскрыть другой стороне результаты бомбежки. Чисто теоретически можно понять, что если на фотографии столб дыма идет немного правее, чем хотели попасть, то они могут повторить обстрел, а ты невольно станешь корректировщиком. Поэтому я такие кадры публиковал сильно позже либо снимал эти столбы дыма, чтоб не было видно земли. Но были журналисты, которым плевать — они делали репортаж и быстро уезжали. Из-за этого возникали серьезные конфликты.
Еще есть цензура касательно крови и съемки погибших солдат, но это я тоже могу понять. Я и сам не публикую фотографии мертвых, если в этом нет информационной надобности, не разношу ненависть на этнической почве. Хотя даже такие запреты в итоге оказались не в интересах армянской стороны.
Если бы общество осознавало реальные обстоятельства на фронте, если бы они знали, что реально происходит на войне, может быть, армяне заставили бы своих правителей действовать по-другому. В этом и есть сила журналистики, но поскольку была цензура — ничего этого не случилось. Это в чистом виде нежелание верить в происходящее.
Как я могу судить, мобилизацию, которую объявили, в итоге и не провели толком. Очень многое делалось на авось. Люди почему-то ждали, что все будет как летом 2020 года, когда произошли незначительные столкновения на границе Армении и Азербайджана. Хотя было очевидно, что даже без учета турецкого фактора Армении нужно было еще тогда сконцентрировать все силы и возможности для войны.
По моему мнению, это не было реализовано. Я посещал фортификационные линии на границе Арцаха и Азербайджана в 2019 году. Делалось очень многое, возводились новые укрепления. При желании их никакой дрон не смог бы уничтожить, разве что тяжелая артиллерия. Первые дни эта линия держалась, и казалось, что все будет хорошо. Но потом стало не хватать людей…
Это люди, которые хотели показать свою гражданскую позицию, но воевать у них не было желания. Боевые качества армянской стороны от этого, мягко говоря, не улучшались. Я не буду никого судить — кто-то привозил гуманитарную помощь, но до линии фронта, до окопов и укреплений они не доезжали.
Конечно, поражение — это совокупность факторов. Организационные вопросы были решены плохо. Сложилось впечатление, что вся неразбериха шла сверху. Не было воли для принятия решений, как мне показалось. С самого начала конфликта видные фигуры армянского общества, к которым можно относиться как угодно, высказывались критически по ряду пунктов: провал мобилизации, логистики, многим и вовсе не давали возможности отправиться на фронт.
Я заметил, что из-за этого некоторые мужчины самостоятельно ехали в части, где раньше служили. Они никого не спрашивали, добирались до места и просились воевать. Но сделать это, очевидно, могли не все. Доходило до того, что командование не снимало боеспособные части со стабильных участков фронта, они просто там стояли, пока на южном направлении шло азербайджанское наступление. Никто не организовал должной обороны Шуши. Как его потеряли — это просто немыслимо! Я не могу этого понять.
Уехал я из Карабаха в середине войны по личным обстоятельствам. Взял в Ереване интервью у Никола Пашиняна и улетел. Сейчас направляюсь туда снова. Сделаю обзор политической ситуации, узнаю, как обстоят дела с возвращением беженцев и на линии фронта. Говорят, миротворцы организуют свои пресс-туры, но туда вроде как не берут иностранных журналистов. Ничего страшного, думаю, смогу работать и без этого.
У меня сохранились нормальные отношения со знакомыми с обеих сторон. Во время войны у меня были прямые включения и онлайн-конференции из зоны конфликта, в том числе с экспертами из Азербайджана, так что я не придерживался какой-то одной стороны в этом конфликте. Да и какие претензии могут быть к журналистам, когда даже сама Армения признает Карабах территорией другой страны? Я не стал нашивать на одежду государственные символы Арцаха или знаки отличия Русской императорской армии. Так поступали некоторые мои коллеги, хотя по журналистской этике это просто невозможно, так делать нельзя!