Одной из базовых основ советской идентичности был массовый культ героев, сочетавшийся с практикой повсеместных награждений по любым поводам. Почему он противоречил идеям настоящего марксизма и для чего был нужен советской власти? Почему после коллективизации Сталин отказался от поощрения проводивших ее чекистов, которые просили ввести для них орден Дзержинского? Зачем на Красной площади хотели поставить памятник Павлику Морозову? Как для Брежнева массовые награждения стали заменой массовых репрессий и за что на него обижались ветераны? О феномене советского героического мифа «Ленте.ру» рассказал кандидат исторических наук, заведующий сектором истории общественно-политического развития Института истории Сибирского отделения РАН Андрей Савин.
Этот материал вошел в список лучших текстов за 2021-й год и публикуется повторно
«Лента.ру»: В своих публикациях вы указывали, что массовый культ героев в сталинские годы стал неотъемлемой частью новой советской идентичности. Можно ли тогда сказать, что наряду с массовым трудовым энтузиазмом 1930-х годов он был попыткой советской власти подменить материальный стимул моральным?
Андрей Савин: Действительно, годы второй пятилетки — это наиболее романтическое время «великого перелома». Оно ознаменовалось сотнями героических свершений, а советская пропагандистская машина сумела создать блестящую плеяду героев войны и труда. Фигуры Стаханова, Кривоноса, Виноградовой, Демченко, Шмидта, Папанина, Чкалова, Ляпидевского, Каманина, Гризодубовой, Расковой и многих других стали зримыми символами успехов форсированной индустриализации, колхозного строя и милитаризации СССР.
Советский героизм многолик — это был и инструмент мобилизации масс, и социальный лифт, а вернее даже трамплин, который стремительно забрасывал на самый верх карьерной лестницы еще вчера никому не известных людей. Еще это был способ адаптации к политическому режиму. Ведь героический труд позволял человеку искренне идентифицировать себя с ценностями советского проекта и воспринимать себя как истинно советскую личность, закрывая глаза на все дефекты системы.
Кроме того, героизм играл роль социального «витамина»: при одном взгляде на советского героя становилось ясно, что «вождь народов» не солгал. Всем своим видом, сотнями тысяч фотографий, растиражированных газетами, плакатами и открытками, своей белозубой «чкаловской» улыбкой советские герои говорили рядовым гражданам, что жить действительно стало «лучше и веселее».
Американский посол Дэвис записал в своем дневнике, какое впечатление на него произвели летчики — Герои Советского Союза, приглашенные весной 1937 года на прием в посольство США. Дипломата просто ошеломило «великолепное появление этих людей — сильных, здоровых, с красивыми лицами», в прекрасно сидевшей форме, на которой сверкали ордена. Власть прекрасно осознавала ценность героизма и героев: неслучайно Сталин призывал «по-советски ценить людей по их подвигам».
Культ советских героев появился при Сталине?
Такой архетип советского героя, уже привычный для второй половины 1930-х годов, был сформирован далеко не сразу. Большевикам потребовалось для этого почти двадцать лет.
Возвеличивание отдельной личности воспринималось марксистами как уничижение, а то и полное затушевывание объективной роли социальных групп и классов. Мысль о том, что ход истории определяется как идеями и волей, так добродетелями и пороками отдельных людей, была для отцов-основателей марксизма глубоко чуждой и антинаучной.
Вспомните хотя бы «Интернационал», который, кстати, до 1943 года был гимном СССР: «Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и не герой». Здесь герой оказывается в очень плохой, прямо-таки контрреволюционной компании. Придя в 1917 году к власти, большевики по-прежнему полагали, что главные герои — это массы. Если продолжать приводить примеры из песен, то напрашивается популярнейший «Марш красных кавалеристов», написанный в 1920 году:
Однако Гражданская война быстро показала, что безликие коллективы плохо подходят на роль образцов для подражания. Поэтому, несмотря на марксизм и эгалитаризм, практически сразу же после революции началась постепенная индивидуализация героев. В сентябре 1918 года с благословления Л.Д. Троцкого был учрежден первый советский орден — орден Красного Знамени, появились первые официальные советские герои. Интересно, что сам Троцкий, «вводя орден, <…> имел в виду дополнительный стимул для тех, для кого было недостаточно внутреннего сознания революционного долга. <…> Его давали, по крайней мере в те годы, за непосредственные боевые заслуги под огнем».
О том, что орден был призван играть роль «костыля» для малосознательных бойцов и командиров, быстро забыли все, кроме самого Троцкого. Когда в ноябре 1919 года ВЦИК принял решение о награждении Льва Давидовича, он все-таки решил «подчиниться условности», чтобы не дисквалифицировать «знака отличия, который сам <...> столько раз раздавал». Отношение к героям оставалось у большевиков двойственным вплоть до середины 1930-х годов. Каким образом сами вожди во главе со Сталиным, а с ними весь партийный аппарат и пропагандистская машина сумели отказаться от марксистской трактовки героя и позабыть об эгалитаризме времен революции, — это длинная история.
Почему во время коллективизации и после нее, несмотря на все усилия власти, пионер Павлик Морозов и «огненный» тракторист Петр Дьяков так и не стали полноценной частью пантеона советских героев?
Кто-то заметил, что главным шагом к научному открытию является чувство удивления. В один прекрасный миг я с удивлением осознал, что такое эпохальное событие, как коллективизация, осталось в советском массовом сознании без своих героических патронов, хотя претенденты на роль главного героя коллективизации имелись в избытке. Гипотетически, с высокой долей вероятности, на роль главных героев коллективизации могли бы претендовать представители комсомола или «двадцатипятитысячники», действительно сыгравшие значительную роль в ее осуществлении, не говоря уже об уполномоченных партийных комитетов и советских органов власти.
Однако «героическая» претензия представителей этих групп была сильно подмочена тем, что практически вся сплошная коллективизация, и тем более ее первый этап (декабрь 1929 – март 1930 гг.), осуществлялись с так называемыми перегибами. Этим термином тогда обозначали преднамеренное нарушение формальной социалистической законности и систематическое применение жесточайшего насилия и запугивания крестьян. За перегибы сталинская власть все же наказывала (пусть и мягко), а не награждала.
Претендентами на роль героев коллективизации были и чекисты. За свои заслуги в деле ликвидации кулачества как класса и подавления крестьянских восстаний они в 1930-1932 годах фактически требовали у руководства СССР официально признать их «героические» заслуги и наградить сотни сотрудников ОГПУ орденом Красного Знамени. Однако массовое награждение так и не состоялось, и большинство попыток причислить чекистов к пантеону официальных советских героев было заблокировано сверху.
Почему?
Орденом Красного Знамени формально распоряжались военные, и наградная комиссия Реввоенсовета СССР, как правило, отклоняла ходатайства чекистов, заявляя, что «отличия» кандидата «не были совершены в условиях непосредственной боевой деятельности» и, следовательно, не соответствуют статуту ордена Красного Знамени. Можно предположить, что ключевой здесь была позиция Сталина, очевидно, не желавшего чрезмерного усиления политического влияния ОГПУ. Об этом же свидетельствует отказ Сталина учредить в 1932 году специальный орден Дзержинского для награждения чекистов.
Что же касается Павлика Морозова, то здесь свою роль сыграл антипатриархальный привкус всей этой трагической по сути истории. В ней мальчик-подросток, выступивший против старших, наделялся гораздо большим общественным весом, чем взрослые, пусть даже они принадлежали к категории официально дискриминируемых социальных групп. Такое анархическое начало вряд ли могло понравиться Сталину. По слухам, на просмотре в черновом монтаже кинофильма Эйзенштейна «Бежин луг» он заявил, что «мы не можем допустить, чтобы всякий мальчик действовал как советская власть».
В результате «миф Морозова», к созданию которого деятельно приложили руку Максим Горький и комсомольский лидер Александр Косарев, так и остался по большому счету невостребованным. Не было выполнено даже решение Совнаркома СССР, принятое в июле 1936 года, об установке Павлику Морозову памятника при въезде на Красную площадь.
В случае с Петром Дьяковым решающим фактором, скорее всего, стала запутанность истории покушения кулаков на 17-летнего колхозного тракториста, якобы облитого керосином и сожженного заживо. Несмотря на то что советская пресса поспешила создать мифическую историю героя-мученика колхозного движения, а песня «По дорожке неровной» («Прокати нас, Петруша, на тракторе») облетела всю страну, покушавшиеся на Дьякова кулаки были оправданы советским судом, а сам Дьяков, как впоследствии выяснилось, чудом выжил.
Именно в 1930-е годы, во время формирования массового героического культа окончательно оформилась советская наградная система. Это было неслучайно?
Наградная система в 1930-е годы существенно расширилась, но отнюдь не оформилась окончательно. Новые ордена и медали будут массово учреждаться в годы Великой Отечественной войны, а окончательные черты советская наградная система обретет уже при Брежневе. Но вы правы в том, что новые ордена и медали отвечали потребностям формирования героического культа и расширения круга советских героев-орденоносцев.
Вот лишь один пример: в апреле 1930 года были учреждены два новых ордена — Ленина и Красной Звезды, причем орден Ленина навсегда занял высшее место в системе советских наград. Здесь весьма показательна затянутость процесса во времени. Предложение о введении новых наград было инициировано И.С. Уншлихтом и К.Е. Ворошиловым еще в августе 1927 года, но вопрос не был актуальным для «дегероического» и «упадочного» нэпа. Поэтому учреждение орденов растянулось на два с половиной года. Только 5 марта 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «утвердить введение двух дополнительных орденов, одного по военной линии — "орден Красной звезды", другого по хозяйственному строительству — "орден Ленина"».
Если верить свидетельству «красного профессора», экономиста Александра Григорьевича Соловьева, орден Ленина изначально задумывался как элитарная награда для поощрения высших военачальников. 10 апреля 1930 года Соловьев записал в дневнике: «ЦИК СССР утвердил новый высший орден страны — им. Ленина. Интересна история его возникновения. Вскоре после смерти т. Ленина Реввоенсовет СССР установил для военных особый памятный жетон с двумя надписями: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь" и "Помни заветы Ленина", с его портретом. Через некоторое время коллегия Наркомвоенмора решила переработать жетон в высший орден под названием "Знамя Ленина" для награды высших военачальников за боевые заслуги, вошедшие в летопись истории. При утверждении ЦИК СССР внес поправку о награждении не только военных, но и всех граждан за особые заслуги в социалистическом строительстве».
Если Соловьев не грешит здесь против истины, то включение в число потенциальных кавалеров высшей советской награды всех граждан СССР было важным шагом в сфере политики героизации общества и дифференциации орденоносцев. Статут ордена Красной Звезды, низшего на тот момент в иерархии советских орденов, также предполагал расширение общего числа награжденных, так как для его получения требовалось совершить не столь громкие подвиги, как в случае с орденами Ленина и Красного Знамени обоих видов. Таким образом, главными кандидатами на получение Красной Звезды стали низшие и средние военные элиты.
Это чисто советское изобретение — награждать одним и тем же орденом военных и гражданских?
Нет, здесь очень уместна параллель с учреждением ордена Почетного легиона во Франции. Сенаторы уговаривали Наполеона сделать орден чисто военным. Однако он заявил, что 300 тысяч профессиональных военных не идут в сравнение с 30 миллионами французов, поэтому орден должен объединить заслуги военных и штатских лиц.
Когда установилась традиция, сохранившаяся и в нынешней России, награждать к юбилеям или к другим памятным событиям? Народ эти награждения иронично прозвал «датскими» — от слова «дата».
Эта традиция была заложена уже в 1920-е годы. Два первых массовых «юбилейных» награждения произошли в 1927 году, в ознаменование десятой годовщины Октябрьской революции, и в 1928 году — в честь десятилетия Красной армии. Власть понимала всю порочность этой системы «юбилейных» награждений, но ничего поделать не могла. Образно говоря, правая рука запрещала, левая — разрешала.
В годы нэпа были отменены или сведены к минимуму все награждения за подвиги в годы революции и Гражданской войны, а также награждения в связи с первыми советскими юбилеями. В результате наградные инициативы местных властей не получали поддержку центра, даже если в числе потенциальных награждаемых присутствовали лица из высшего эшелона советских элит.
Например, осенью 1930 года Президиум ВЦИК проинформировал Северо-Кавказский крайисполком, что ходатайство о награждении 81 товарища орденом Красного Знамени в связи с десятилетием существования советской власти на Северном Кавказе «не может быть удовлетворено». Хотя список лиц, представленных к ордену, возглавляли Сталин, Ворошилов, Буденный, Орджоникидзе, Сырцов, Белов и Толмачев.
Дополнительной преградой на пути активных попыток местных элит организовать массовые награждения в связи с целым рядом десятилетних юбилеев создания автономных республик и областей, которые пришлись на начало 1930-х годов, стало постановление Президиума ВЦИК от 30 декабря 1930 года «О награждении местных работников в связи с юбилеями отдельных административно-территориальных единиц». Там, в частности, говорилось:
Месяцем ранее Президиум ВЦИК принял постановление отклонить «юбилейное» ходатайство облисполкома Ингушской автономной области о награждении орденом Красного Знамени двенадцати человек во главе с Г.К. Орджоникидзе.
Однако потом практика «датских» награждений все же восторжествовала.
Да, вскоре о таком пуританстве быстро забыли, и награждения в связи с различного рода памятными датами и юбилеями стали советской рутиной. Уже в 1930-е годы элиты и власть взаимно приучили друг друга производить награждения, связанные с юбилеями как потенциальных орденоносцев, так и возглавляемых ими учреждений.
Иногда ожидания не оправдывались. Так, академик В.И. Вернадский записал в дневник комичную историю о том, как председатель Комитета по делам искусств при СНК СССР П.М. Керженцев (Лебедев) до последнего ждал постановления Политбюро ЦК ВКП(б) о награждении его орденом и машиной в связи с 55-летним юбилеем. В отчаянии он задержал на два часа праздничный банкет, но награды так и не дождался. Обделенные наградами элиты делали все для того, чтобы их получить. Народная молва насмешливо окрестила таких людей «орденопросцами».
Критическое отношение к «юбилейным» награждениям прорезалось у центральной власти лишь изредка. Так, 20 января 1959 года ЦК КПСС разослал закрытое письмо «Об упорядочении дела представления к награждению орденами и медалями и присвоению почетных званий СССР», в котором подверг резкой критике практику, когда «некоторые руководители хозяйственных, советских и партийных организаций утрачивают чувство меры, большевистской скромности и настойчиво выпрашивают у ЦК КПСС и правительства ордена и звания по любому поводу […] В Президиум Верховного Совета СССР каждый месяц поступают сотни заявлений от отдельных граждан, в том числе и от коммунистов, с просьбой наградить их орденами».
Вы писали, что Хрущев вообще был скуп на награды, чего не скажешь о его преемнике Брежневе.
Да, при Брежневе «юбилейные» награждения вновь получили широкое распространение. При этом наиболее вдумчивые брежневские бюрократы (вроде начальника отдела наград при Президиуме Верховного Совета СССР А.Н. Копенкина) призывали минимизировать количество такого рода награждений. Так, за 1965-1975 годы в качестве «довеска» к юбилеям ордена получили 2452 человека.
С точки зрения Копенкина, это было немного. Но плохо было то, как писал Копенкин, что «широкая гласность этих награждений вызывает определенное общественное мнение». Однако здесь начальник наградного отдела был бессилен. Традиция награждения к юбилею в дальнейшем только усиливалась, обесценивая награды и порождая многочисленные анекдоты о Брежневе, главном юбиляре СССР.
Кто в СССР придумал присваивать одно и то же почетное звание по несколько раз? Сейчас все уже привыкли к многочисленным «дважды героям», но на самом деле это звучит странно.
Благословил появление на свет советских «мультигероев» Лев Троцкий. В мае 1920 года ему пришлось решать моральную дилемму: допустимы ли повторные личные награждения орденом Красного Знамени за военные подвиги? Именно Льву Давидовичу Политбюро ЦК РКП(б) предоставило право в одиночку принять решение по этому вопросу. В итоге к концу Гражданской войны появились десятки лиц, награжденных орденом Красного Знамени дважды, трижды и несколько человек — даже четырежды.
Уже упоминавшийся выше экономист Александр Соловьев так оценил в феврале 1930 года повторные награждения вождей, приуроченные к 12-й годовщине создания Красной армии:
Введения звания Героя Советского Союза, не говоря уже о появлении первых «дважды Героев», также вызывало критическое отношение у современников. Михаил Пришвин записал в своем дневнике: «Слава человека существует как сияние движения героя к великой цели. Герой! — кричит народ, и это все. Не может быть "положения" героя, и нам теперь всегда неловко читать статью, которая подписана: герой Сов. Союза такой-то».
Какими инструментами пользовалась советская власть для создания «индустрии по производству героев»?
Канонизация героев, возникновение героического культа и трансформация истории в мифологию невозможны без пропаганды. В создании легенды героя обязательно должны принимать участие книги, кино, театр, радио и газеты. Первой классической кампанией такого рода стала кампания в «Правде» под лозунгом «Страна должна знать своих героев», инициированная Максимом Горьким.
6 марта 1931 года газета разместила редакционную статью «Лучшие из лучших», в которой речь шла о награждении 15 передовиков производства и размещались их фотографии. Какое впечатление производила эта газетная кампания, показывает дневниковая запись советского историка С.А. Пионтковского от 4 июля 1931 года:
Но это было только начало. Спустя шесть лет Лион Фейхтвангер писал уже о том, что «героический тон» стал «основным тоном Советского Союза», а героические темы «заняли огромное место в книгах, фильмах и театрах», и это поощряется «всеми средствами со стороны руководящих организаций».
Речь идет о творчестве народной сказительницы М.С. Крюковой, которая в 1937 году по поручению редакции газеты «Правда» стала сочинять к 20-летию празднования Октябрьской революции советские сказы, получившие название «новины». Особую известность приобрели былины в честь К.Е. Ворошилова, В.И. Чапаева и М. Горького, а также новина, посвященная челюскинцам и полярнику О.Ю. Шмидту, в которой он именовался не иначе как «богатырь Поколен-борода».
А как шел отбор в советские герои? Ведь не каждый мог удостоиться такой чести.
Здесь сталинская новация, начиная с А.Г. Стаханова, заключалась в двух вещах. Во-первых, сталинские герои были очень молоды, это были люди «без истории», с небогатым житейским прошлым. Уснуть вечером никем и проснуться следующим утром звездой — таким стал рецепт «делания» новых героев труда. Мощная мобилизационная сила стахановского движения таилась именно в возможности молниеносного прыжка вверх.
Сегодня мало кто помнит знаменитого предшественника Стаханова — Никиту Алексеевича Изотова, забойщика угольной шахты №1 «Кочегарка» из Горловки Донецкой области. По сути, он предвосхитил стахановский рекорд, добившись в мае 1932 года выполнения плана угледобычи на 558 процентов, а в июне 1932 года — на 2000 процентов. Однако массовое движение трудящихся стало называться стахановским, а не изотовским. По иронии судьбы, Изотов добился своих достижений слишком рано, когда новая парадигма прославления советских героев еще только набирала силу.
Вторым секретом «делания героев труда» стал рекорд. 1930-е годы были временем рекордов советского военного спорта: рекорды устанавливали летчики, парашютисты, лыжники, конники, байдарочники, автомобилисты и т.д. В случае со стахановским движением рекордизм перекочевал из сферы спорта в трудовую область. Внутренне родство военно-спортивного и стахановского подвига несомненно — в обоих случаях совершение героического деяния сводилось к установлению рекорда.
Только рекорд и исключительно рекорд стал для советских рабочих тем самыми волшебным кольцом, за которое, как писал Михаил Пришвин в 1933 году, можно попробовать «ухватиться и улететь» от тяжелой действительности. Отныне лишь рекорд во мгновение ока превращал обыкновенных пролетарских парней и девушек в героев.
Расскажите про особенности советской героики в годы Великой Отечественной войны.
Героизм советского народа в годы Великой Отечественной войны — особая тема. В общественной памяти доминирует героический дискурс, и любые попытки исследовать тему советских героев и советского героизма времен войны непредвзято нередко воспринимаются как «дегероизация» и «девальвация подвига». Громкий скандал, разразившийся после публикации Государственным архивом РФ документов советской прокуратуры, которая занималась расследованием истории 28 героев-панфиловцев, наглядно показывает, что ни власть, ни общество пока не готовы с холодной головой обсуждать эту тему.
Возможно, определенным выходом из такой ситуации стал бы подход, позволяющий посмотреть на военный героизм снизу, глазами самих фронтовиков, благо за последние годы опубликовано множество их воспоминаний и интервью. Думаю, именно этот вариант на сегодняшний день является оптимальным. Пока же для меня очевидно одно: модель героического воспитания и мобилизации молодежи, применявшаяся в 1930-е годы, оказалась в целом эффективной. Жертвенный героизм молодежи и советских людей зачастую служил средством компенсации слабости советского командования и выправления допущенных им просчетов и ошибок.
Если говорить о послевоенном времени, то при Брежневе, по вашим словам, сталинская индустрия по производству героев не только видоизменилась, но и дополнилась невиданными ранее массовыми награждениями советских людей в мирное время.
Эпохи Сталина и Брежнева разделило «славное десятилетие» Никиты Хрущева. Как мы уже упоминали выше, Никита Сергеевич, кажется, не придавал большого значения рычагам морального поощрения населения. В «героических» вопросах Хрущев демонстрировал скорее пуританское отношение. Например, указами Президиума Верховного Совета СССР от 14 сентября 1957 года и от 11 февраля 1958 года была отменена введенная при Сталине практика награждений орденами и медалями СССР за выслугу лет, благодаря которой в 1946-1956 годах награды получили более двух миллионов военнослужащих и гражданских лиц.
За время правления Хрущева были учреждены лишь три новые медали, вручавшиеся от имени Президиума Верховного Совета СССР: «За освоение целинных земель» (1956), «За спасение утопающих» (1957) и «За отвагу на пожаре» (1957), а также две юбилейные медали, но не было учреждено ни одного нового ордена или медали СССР. С 1959 по 1964 год в среднем ежегодно награды получали 23 тысячи человек, а в последний год нахождения Хрущева у власти был зафиксирован абсолютный минимум награждений за всю послевоенную историю СССР.
Приход Брежнева к власти коренным образом изменил ситуацию. Уже в 1965 году количество награжденных выросло в 20 раз по сравнению с 1964 годом, а в 1966 году было награждено около 673 тысяч человек. Массовое награждение при Брежневе достигло своего пика в 1971 году, когда ордена и медали СССР за год получили около 880 тысяч человек. Среднее количество награждений составило с 1965 по 1982 год около 288 тысяч ежегодно.
Пресловутые награждения самого Брежнева были только верхушкой выстроенной им индустрии морального поощрения к труду. Брежнев отказался от массовых политических репрессий как от одной из главных структурных составляющих советской цивилизации, и в результате оказался перед жесткой необходимостью в разы увеличить объемы как морального, так и материального поощрения.
Если, как вы указываете, именно при Брежневе наградная система СССР приобрела свои законченные черты, то почему не все были ею довольны?
Да, при Брежневе было учреждено целых четыре новых ордена СССР — Октябрьской Революции (1967 года), Дружбы народов (1972 года), Трудовой Славы трех степеней (январь 1974 года) и «За службу Родине в Вооруженных силах СССР» трех степеней (октябрь 1974 года), причем орден Октябрьской революции занял в иерархии советских орденов второе место после ордена Ленина.
Но если введение в 1967 году ордена Октябрьской Революции, первого из брежневских орденов, было воспринято большей частью советского истеблишмента с одобрением, вызвав целый поток телеграмм и писем от граждан и трудовых коллективов с предложением «наградить орденом №1 В.И. Ленина», а заодно также — орденом «Победа» «за разгром интервентов и белополяков», то учреждение в 1974 году последнего из советских орденов, «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР», натолкнулось на весьма неоднозначную реакцию населения.
А что случилось?
Главными недовольными оказались ветераны Великой Отечественной войны. Они были возмущены тем, что, согласно статуту нового ордена, лица, награжденные всеми тремя степенями, в отличие от кавалеров боевых орденов, пользовались широкими льготами. Как известно, выплаты наградных денег были прекращены Сталиным «по просьбам орденоносцев» вскоре после войны, награжденным было отказано и в привилегиях и льготах, предусмотренных статутом боевых наград. Теперь же на глазах у бывших фронтовиков государство, не выполнив социальных обязательств по «старым» наградам, готовилось пойти навстречу пожеланиям армии и взять на себя новые обязательства.
Ветераны не скупились в своих письмах на обвинения:
Это правда, что в годы застоя орденов и всяких почетных званий могло быть еще больше?
Наши граждане прочно усвоили, как говорилось в одном из писем в отдел наград при Президиуме ВС СССР, что «жизнь советских людей, их труд — это героический подвиг перед всем человечеством», и предлагали «установить более широкую систему поощрений тружеников страны», тем более что моральное поощрение было тесно связано с материальными льготами. Участники Великой Отечественной войны предлагали ввести для них отличительные знаки «Ветеран войны», «Инвалид войны», «Знак почета и славы» и отдельный знак для полных кавалеров ордена Славы, которые давали бы право на внеочередное обслуживание и избавили бы их от стояния в очередях, а также гарантировали бы свободное место в транспорте в час пик.
Предложения других групп населения отличались крайним разнообразием: в 1970-е годы неоднократно предлагалось ввести ордена «Учительская Слава», «Медицинская Слава», «Гражданской войны» двух степеней, «Карла Маркса», «Гагарина», «Патриот коммунизма», «За мир и дружбу между народами», «Супружеская жизнь» двух степеней, медали «Участника гражданской войны 1918-1922 гг.», «Общественник СССР», звания «Герой революции», «Герой гражданской войны», «Герой Великой Отечественной войны», почетные звания «Почетный гражданин СССР», «Народный врач», «Народный учитель» , «Почетный воин СССР», нагрудные знаки «Заслуженный пропагандист СССР», «Передовик производства», «Юный ленинец», «Красногвардеец — участник Великой Октябрьской социалистической революции», «Ликвидатор неграмотности в 1920-1925 гг.» и т.д.
Достигла ли брежневская индустрия награждений своих целей — роста производительности труда и экономики в целом? И не привела ли она в итоге к девальвации всей наградной системы, когда ко многим наградам советские люди относились как к «цацкам» и «бирюлькам»?
Вопрос эффективности — трудный, на него тяжело ответить однозначно. Приведу только один пример для размышления. Брежнев лично настаивал на расстановке приоритетов при награждениях.
А именно — предпочтение отдавалось труженикам сельского хозяйства, но не работникам промышленности, строительства, связи и транспорта. Только за 1965–1975 годы орденами и медалями СССР было награждено 992 955 представителя промышленности и 1 221 738 работников сельского хозяйства.
Эта тенденция сохранялась вплоть до конца брежневской эпохи, и совершенно ясно, что Леонид Ильич пытался таким образом придать дополнительный стимул упадочному сельскому хозяйству. В какой мере ему это удалось? У меня нет однозначного ответа.
Для этого была введена иерархизация награждений — от низших наград к высшим, где вслед за награждением орденом «Знак Почета» должно было в идеале поступенчато следовать награждение орденами Трудовой Славы, Дружбы народов, Трудового Красного Знамени, Октябрьской революции и, в завершение, орденом Ленина. Кроме того, устанавливалась очередность повторных награждений — не чаще чем раз в три-пять лет.
Это действовало?
Такие меры снижали девальвацию наград, но возникала другая проблема: предлагая постепенное продвижение вверх, до самой вершины «героической» пирамиды, от низшей награды к высшей, брежневская наградная политика возвращалась к достахановским временам. Такая поступенчатость и очередность награждений плохо сочетались с геройским мифом и исключали спонтанность «делания героев», свойственную второй половине 1930-х годов.
В результате трудовой героизм трансформировался в рутинный фактор народнохозяйственного плана, а трудовой подвиг становился обыденным, повседневным явлением, для совершения которого теперь достаточно было соблюдения трудовой дисциплины. Как символично говорил один из героев фильма «Тот самый Мюнхгаузен», снятого в 1979 году, «каждый день к девяти утра я должен идти в мой магистрат — я не скажу, что это подвиг, но вообще что-то героическое в этом есть».
Почему сейчас в нашей стране так упорно хотят сделать брежневскую и даже сталинскую героику основой современной российской идентичности? Например, несколько лет назад в Российской Федерации заново ввели звание Героя Труда, полного аналога учрежденного в 1938 году звания Героя Социалистического Труда.
Современное европейское общество является постгероическим обществом, которое испытывает явную «тоску по герою». На фоне сегодняшних героев — идолов поп-культуры, звезд кино и шоу-бизнеса, герои прежних эпох, как писал немецкий политолог Херфрид Мюнклер, «были героичней, битвы — кровопролитней, победы — грандиозней». Россия здесь не исключение. Как я уже говорил в предыдущем интервью, современные властные элиты России испытывают большой соблазн сделать советских, в первую очередь сталинских героев частью легитимации и культурного наследия современной России.
Это объяснимое желание. Любому обществу необходимы герои, на которых его граждане могли бы ориентироваться и с которыми они могли бы себя идентифицировать. Однако в своем стремлении рассматривать советских героев и феномен советского героизма как неотъемлемую часть истории современной России российским элитам необходимо также совершенно четко понимать и осознавать роль героического мифа в становлении сталинизма и неразрывно связанные с ним стратегии манипуляции обществом.
Михаил Пришвин в июле 1938 года написал о том, что за «шумом пропеллера» героических перелетов «ничего не видать, не слыхать — ни детей, ни цветов, ни музыки». Перефразируя знаменитого русского писателя, пришла пора абстрагироваться от шума пропеллеров, увидеть детей и цветы и услышать музыку. Хотелось бы, чтобы современное российское общество научилось видеть героизм и находить своих героев вне архетипических советских рамок.
Где, например?
Например, в людях с ограниченными возможностями, которых в советское время называли инвалидами. Чтобы отстоять свое человеческое достоинство, у них нет другого выбора, кроме как ежедневно быть героями.