В издательстве «Яуза» вышла книга «Записки странствующего репортера. От Донбасса до Амазонки» писателя и журналиста Игоря Ротаря. На ее страницах перед читателем развернулась настоящая географическая мозаика — Россия и постсоветское пространство, Восточная Европа и Балканы, США и Латинская Америка, Африка и Афганистан, Ближний Восток и Карибы. Военный репортер Игорь Ротарь работал в большинстве горячих точек мира и не раз оказывался на волосок от смерти. В Чечне он пил чай с террористом Шамилем Басаевым, а в Aфганистане моджахеды приняли его за диверсанта. Однако подобные приключения — не единственная страсть Ротаря. Он постоянно путешествует по отдаленным, непокоренным цивилизацией регионам мира, он бродил по саванне с масаями в Aфрике, жил среди индейцев Амазонки и Анд. В его новой книге много «охотничьих рассказов», ведь бандиты, джунгли и войны — неотъемлемая часть жизни автора. Путешествия Игоря Ротаря совпали с глобальными переломами современной истории, он был очевидцем многих судьбоносных событий. С согласия автора «Лента.ру» публикует отрывки из его книги.
Сейчас, в связи с политическими коллизиями между Кремлем и Тбилиси, довольно много говорят о нелюбви грузин к русским. Как человек, неоднократно бывавший в Грузии с советских времен, ответственно заявляю, что это полная клевета.
Впервые я попал в Грузию в застойные годы, когда отправился на велосипеде из Сухуми в Батуми. Абхазов я так и не встретил, а вот грузин запомнил очень хорошо. Например, хочу сигарет купить. Вроде бы простое действие, но не в Грузии.
— А ты откуда?
— Из Москвы. На велосипеде в Батуми еду.
— Возьми сигареты, а денег не надо.
Я было пытался спорить, но переубедить местных практически невозможно. В ресторанах я тоже питался в основном бесплатно, а вечером меня кто-нибудь приглашал ночевать.
Но возникали и некоторые трудности: тогда у грузин был своеобразный вид спорта — угостить (отказаться было почти невозможно) туриста вином.
А как-то я с другими студентами МГУ решил пойти зимой в горы в Грузии. У одного из нас был приятель грузин в небольшом городе. По его мнению, идти в горы было очень опасно, и он решил нас отговорить таким образом: каждый день нам устраивали застолья. На первом тосте мы «вышли из села», а где-то на десятом «дошли до снега». Чтобы как-то отрезветь, я слинял из-за стола и попросил в первом же деревенском доме воды, но мне вынесли коньяк (оказывается, если путник просит воды, то его нужно вином накормить).
Немного по-другому встретила меня Грузия во время боев со звиадистами в Мингрелии. Денег у меня с собой по местным меркам было просто немерено, но вот купить на них, кроме чачи, было нечего. Правда, беженцам раздавали бесплатно хлеб, и меня как гостя пропустили без очереди.
На железнодорожной станции я забыл диктофон, и дежурный хотел его присвоить, но потом все же посовестился и вернул. В Кутаиси мне по блату в местной администрации дали номер за 30 долларов (платил я в руки), который, как оказалось стоил десять. В общем, во время разрухи грузины чуть-чуть поплохели. Но тоже не до конца.
Так, например, со завидиастами воевали бойцы «Мхедриони», возглавляемые вором в законе и по совместительству профессором искусствоведения Джабой Иоселиани. Эти «воины», одетые в самую разнообразную и нелепую одежду (мне приходилось видеть даже боевиков, выряженных в ковбоев), занимались не столько восстановлением территориальной целостности, сколько личным обогащением. «КамАЗы» с награбленным непрерывным потоком шли в сторону Тбилиси.
Расположившись в домах предусмотрительно сбежавших местных жителей, «солдаты» растапливали печки хозяйской мебелью. Степень блаженства была столь велика, что защитники территориальной целостности ленились выходить на улицу и справляли нужду прямо в комнате. Но со мной, как с гостем, эти бандиты были очень гостеприимны и все время пытались накормить меня награбленными продуктами.
Потом я приезжал в Грузию уже в более благополучное время. Нет, насильно меня больше уже никто не спаивал, да и деньги с меня охотно брали (для местных я был богат), но были предельно доброжелательны и радушны. Пожалуй, для меня между советскими и военными крайностями этот вариант был оптимальным.
В студенческие годы я вместе с двумя бывшими одноклассниками Андреем и Джусом любил путешествовать по тогда еще советской Прибалтике. Мы, бедные, но веселые студенты, разработали очень удобную теорию. Мы считали, что вносим разнообразие в скучную жизнь прибалтийских крестьян, и наше появление для них праздник. Поэтому мы останавливались бесплатно в крестьянских домах и без стеснения питались дармовой пищей.
Самое интересное, что нам почти никогда не отказывали и принимали нас очень хорошо. На первый взгляд это казалось просто удивительным — ведь большинство прибалтов смотрели на русских как на оккупантов. Но нас спасало то, что мы искренне поддерживали стремление местных к независимости, поэтому в тех довольно редких случаях, когда разговор заходил на эту тему, конфликтов не возникало.
Помню, как-то мы остановились на ночлег в сельской школе-интернате для детей с отдаленных хуторов. Директор не только предоставил нам комнату в общежитии, но и разрешил присутствовать на уроках.
Поняв, что по Прибалтике можно путешествовать практически бесплатно, я решил отправиться в Литву со своей тогдашней девушкой Галей. Андрей и Джус должны были присоединиться к нам уже в Литве.
Оставалось лишь выбрать место встречи. Я ткнул наугад в карту и попал в город Аникщяй: «А что, красивое название. Давай в пятницу в два часа дня у центрального костела!» (То, что в каждом литовском городке обязательно есть костел, я уже знал.) Увы, когда мы с Галей добрались до Аникщяя, то деньги у нас уже кончились полностью, а Андрея с Джусом у костела не оказалась. Но мы ничуть не унывали.
— Скажите, пожалуйста, а где здесь можно переночевать? — обратился я к прохожим.
— А в гостинице.
— A мы студенты из Москвы, из МГУ, у нас деньги кончились.
— A, тогда идите в больницу.
— ?
— Ну, там у главврача дочка как раз в МГУ учится, она придумает что-нибудь.
Переговоры с главврачом, симпатичной женщиной средних лет, заняли не больше минуты, а вскоре появилась и безумно удивленная студентка филологического факультета МГУ Юрате, которая и повела нас ночевать к себе домой.
По дороге нас догнали Джус с Андреем, так что у Юрате мы уже ночевали вчетвером. Потом с Юрате и ее одногруппницей Ренатой мы дружили долгие годы. Кстати, Юрате и Ренату многие в Литве воспринимали как предателей, коллаборационистов. Но у них было свое объяснение, почему они учатся на русском отделении филологического факультета МГУ:
Увы, бороться с оккупантами практически не пришлось, все произошло очень быстро. Эх, Юрате и Рената, как вам там живется теперь в «свободной независимой» Литве?
Во времена перестройки я после географического факультета МГУ из романтических соображений распределился в краеведческий музей небольшого городка Елизово на Камчатке. В основном вместе с директором музея мы ездили в экспедиции по полуострову.
Камчатка просто кишела медведями, и во время наших вылазок мы встречались с ними (иногда почти вплотную) каждый день. Кстати, камчадалы убедили меня, что медведь для человека практически не опасен, и нападает на него он в редчайших (один из тысячи) случаев.
А в местных реках при этом было столько лосося, что мы не только ели рыбу, но и сами солили красную икру! Ночевали мы в охотничьих домиках, разбросанных по всему полуострову. В такой «общественной» избушке мог остановиться любой желающий. Единственное правило — надо было оставить немного еды для следующего постояльца.
Но часто мы ночевали у лесников, метеорологов и рыбаков. Пустить человека на ночлег на Камчатке было законом. Вообще, люди там оказались гораздо добрее, чем в Центральной России. Например, водители-дальнобойщики брали пассажиров по всему полуострову только бесплатно.
Кроме этого, я ездил по отдаленным корякским селам и стойбищам и собирал экспонаты для музея. В качестве валюты я давал аборигенам технический спирт, которым меня бесплатно (вот были времена!) снабжал елизовский приятель.
То, что спирт был технический, коряков не останавливало — пили они поголовно, не только мужчины, но и женщины с подростками. Возможно, именно с алкоголизмом была связана удивительная раскрепощенность местных женщин. Почти в каждом селе ко мне в номер с конкретными, но совершенно безвозмездными предложениями вваливались пьяненькие корячки. Здесь считалось полезным «для очистки крови» забеременеть от белого.
Кстати, на Камчатке я остался жив лишь чудом. Как-то, остановившись в отдаленном стойбище, я пошел побродить на лыжах по лесотундре, но тут началась метель, и мои следы замело. Поняв, что чум мне не найти, я с последней спички (это действительно не преувеличение!) сумел разжечь костер. Где-то через час за мной приехали коряки. Но если бы я не развел костер, они бы меня не нашли. До сих пор иногда думаю, что должен был погибнуть тогда, в 24 года, и дальнейшую жизнь живу благодаря какому-то божественному сбою.
Когда я спустя 25 лет оказался в аляскинском буше (так здесь называют труднодоступные для цивилизации районы, куда можно добраться лишь по воздуху или по реке), то был просто поражен, насколько здесь все напоминало Камчатку. Рубленые избы с русскими печами, горьковатый дымок из труб, величественные реки, безбрежные леса и луга с березовыми рощами на косогоре — таковы типичные местные пейзажи.
Аляскинская глушь так напоминала мне Дальний Восток, что иногда я путался и называл американцам их полуостров Камчаткой. Они не обижались. Даже самая популярная водка в местных магазинах называется Kamchatka, хотя стоит по российским понятиям нереальные деньги — 40 долларов за поллитра!
К слову, пьют аляскинские аборигены в таких же масштабах, как и коренные жители Камчатки. Правда, на Аляске (возможно, тут уже сыграл свою роль возраст) заняться любовью эскимоски мне не предлагали.
Мой самолет в столицу Кении Найроби прилетел поздно ночью, и я остановился в отеле в двух километрах от центра города. На следующее утро решил прогуляться пешком, но был остановлен охраной на выходе из отеля.
— Сэр, возьмите такси. Пешком вам не дойти — вас обязательно ограбят.
Выяснилось, что по Найроби можно ходить пешком только в самом центре города, да и то только днем, а так единственный способ передвижения белого человека по столице — это такси.
Кстати, местные жители иногда выручают слишком беззаботных белых. Как-то я возвратился в кенийскую столицу на маршрутке и, опять же, со свойственной мне беспечностью попытался дойти до отеля пешком. Меня немедленно вызвалась проводить молодая женщина. По пути она обходила группки праздно стоящих молодых людей, и таким образом мы без приключений достигли места моего проживания. К слову сказать, добрая девушка отказалась взять чаевые, она просто искренне хотела мне помочь: «Один бы вы не дошли до отеля, сто процентов».
Увы, такое бескорыстие довольно редко. Большинство моих встреч с кенийцами заканчивались требованием денег или других услyг. Например, официантки в ресторанах часто просили меня помочь им «устроиться на учебу в Европу». Да и фотографировать в Кении очень сложно: люди всегда начинают требовать дань за снимок, причем часто в очень агрессивной форме.
Откровенное попрошайничество нередко сочетается с почти карикатурным обожествлением «белого господина»; так, в деревнях женщины нередко бросались целовать мне руки.
При этом неверно думать, что корыстное отношение к белым характерно только для кенийцев, развращенных цивилизацией. Например, я пожил в племени скотоводов-кочевников масаи. Они обитают в шалашах, а их женщины ходят с обнаженной грудью. Основная пища кочевников — смесь молока и крови коровы. Когда я угостил своих новых знакомых сыром, то они мне признались, что еще никогда не ели этого продукта.
Так вот, даже эти полудикари отказывались фотографироваться бесплатно. Более того, масаи придумали своеобразный рэкет в отношении белых туристов. Они приходили на их бивак и начинали без спроса исполнять национальные танцы, а затем вымогали дань.
Интерес к деньгам «богатых» сочетался у местных бедняков с совершенно беспричинной агрессией. Так, на окнах кенийских поездов водружены решетки. Когда поезд проезжает кварталы бедняков, то в него летят камни и бутылки — это просто от недоброй зависти к «счастливчикам по жизни».