14 июня исполняется 70 лет Александру Сокурову — не просто живому классику отечественного кино, но и, пожалуй, самому признанному на мировом уровне российскому режиссеру нашего времени: его фильмы становились лауреатами Венеции, Канн, Берлина и Локарно, а сам он десятилетиями олицетворяет и на Западе, и что важнее, на родине шаткую связь современной России с большой русской культурой предыдущих столетий. Об уникальности Сокурова как в здешнем, так и в глобальном контексте для «Ленты.ру» написал Василий Корецкий.
Начало нынешнего десятилетия было знаменательно решительным пересмотром почти всего, что дал мировой культуре бурный ХХ век. В том числе — и традиции уважительного благоговения перед Художником, Автором, режиссером — продолжите список синонимов. Затеянная в прогрессивных кругах ревизия ценностей превратила Творца из богоподобной фигуры в прямую противоположность — какую-то противную обезьяну, в черта, играющего судьбами и здоровьем других людей от зрителей до подмастерьев, в серийного убийцу всего хорошего и доброго — вроде героя Мэтта Диллона в последнем фильме фон Триера. Праздновать юбилеи режиссеров в таком контексте может показаться как-то... ну не модно что ли.
Но не юбилей Александра Николаевича Сокурова! Дело в том, что режиссер Сокуров — живое и наглядное опровержение всех страшных сказок о творце. За всю свою карьеру он не просто никого не обидел (деликатнейший, чуждый любого давления и провокации метод работы Сокурова с актерами широко известен в индустрии), но и ничего не разрушил. Он никогда не увлекался ни провокациями, ни ниспровержениями, ни расшатыванием устоев, не заигрывал с безотказно работающими темами секса, насилия и политики.
Но нет в нашем кино режиссера, чьи фильмы были бы более заряжены сексуальностью. Нет ни одного — кроме разве что Виталия Манского, снявшего первый док о Путине — кто так близко и пристально изучил бы великих политиков: от покойных революционеров и диктаторов до демократа Бориса Ельцина и диссидента Солженицына. И наконец, никто еще не отважился так близко, как Сокуров, подойти к смерти, заглянуть ей в глаза и сделать ее главной героиней своих фильмов.
Да, Сокуров, почти как мальчик Коул из «Шестого чувства» слышит мертвых. Это не метафора! Родители хотели, чтобы Саша стал врачом, но Сокуров буквально считал мертвых живыми, даже разговаривал с ними, отвечая на их вопросы. Понятно, что в анатомичку с такими способностями вход заказан. Но есть кинематограф, презреннейшее из искусств — по мнению самого Сокурова. И это низкое, опасное, грубое, как топор искусство Александр Николаевич превращает в скальпель, в рентгеновский аппарат, в микроскоп, через который мы, живые, можем заглянуть в потусторонний мир, подготовиться к бесстрашному переходу в него — и, пораженные величием и торжественным ужасом увиденного, чуточку изменить тот вульгарный и жестокий мир, в котором мы пока еще имеем счастье пребывать.
Смерть манила героев Сокурова всегда — начиная с его дебютного «Одинокого голоса человека», экранизации повести Платонова «Река Потудань» — в водах этой реки один из героев видел дверь в смерть, и дерзко бросался в нее со связанными ногами. Смерть превращалась в жуткий спектакль, почти фарс, в другой экранизации — вспомним получасовые похороны мадам Бовари в «Спаси и сохрани». Невыносимо будничная и вульгарная смерть оказывалась изнанкой, вечным фундаментом позднесоветской жизни в доке «В круге втором» — про подготовку к похоронам. Смерть стояла рядом с режиссером, когда он снимал одну из самых длинных своих картин, пятичасовые «Духовные голоса» — прямо на таджикско-афганской границе; фильм начинается с атаки контрабандистов на дозор пограничников. Смерть была рядом во время работы над «Александрой» — фильм снимали действительно в горячей точке, в чеченской Ханкале, на территории реальной военной базы. Смерть Сокуров видел и в Японии — она аккуратной кошкой крадется в элегии «Нежно» — загадочном true crime, в котором Сокуров расследует историю одного семейного проклятия. Смерть прямо, буквально, является в «Матери и сыне», в «Тельце», герои которых угасают прямо в кадре — но смертью вакцинирован вообще каждый фильм Сокурова.
Да, чтобы победить ее, Александр Николаевич будто старается сработать на опережение, внести элемент тления и распада в саму материю фильма, сделать их частью его поэтики. Невнятное бормотание, неразличимость реплик, судороги, пробегающие по искаженному линзами изображению, застилающий оптику туман или полусумрак. Пограничники, заживо превращенные в духовные голоса, холодные и голодные матросы Северного флота эпохи упадка ( «Повинность»), ставшие призрачным воинством. В своем радикализме Сокуров заходил куда дальше Триера, Гранрийе или авторов тактильного дока об умирающем японце-каннибале Исеи Сагава («Каниба» Люсьена Кастена-Тэйлора и Вирины Паравел) — и все их мелкие эффектные трюки ему были просто не нужны.
Но не надо считать Александра Николаевича каким-то мрачным посконным некрореалистом — беззлобно жалуясь на упадок западной цивилизации, представителем которой он видит и себя (а так и есть), Сокуров охотно пользуется всеми ее техническими достижениями. Глядящий в классицистское прошлое в теории, на практике он авангарднейший из авангардистов. С появлением видео он тут же перешел на новый формат, открывший ему свободу в обращении с темпоральностью (во второй половине 1990-х он увлекается гигантским хронометражем — 4 с половиной, 5 часов — фестивальный арт-мейнстрим сегодня только-только подходит к таким масштабам). При этом он добивается от грубого бетакама максимума выразительных возможностей, делая реальный видеоарт. С появлением цифровых технологий он тут же берется за них — и делает снятый одним кадром «Русский ковчег», парадоксальную славянофильскую оду Эрмитажу, музею, укомплектованному исключительно западным искусством. Фильм становится артхаусным хитом в Штатах. Спотыкается он только об CGI — продакшен цифровых спецэффектов в «Фаусте» оказывается неудачным. Но, возможно, его будущий, недавно объявленный фильм-сказка о Великой Отечественной станет реваншем.
Заниматься кино Сокуров начинал под патронажем Тарковского — но сумел с самого начала пойти своим путем, не копируя великих мастеров (ну, разве что только великих живописцев-романтиков, вроде Робера Юбера или Каспара Фридриха). Также и занявшись преподаванием в Нальчике, он сумел совершенно не травмировать своих студентов авторитетом — а, наоборот, вырастить из них очень разных, часто радикально похожих на самого Сокурова художников. Пламенный защитник питерских руин, бесстрашный борец с любой несправедливостью и глупостью — недавно Александр Николаевич призвал Минкульт отменить прокатные удостоверения — он остается самым европейским по форме из всех российских режиссеров — и самым русским по содержанию. Он — как Петербург, своим кино скрепляет Запад с Востоком, и прошлое с настоящим. И готовит нас всех к неизбежному будущему.