Член комитета Совфеда по конституционному законодательству и государственному строительству Елена Мизулина представила концепцию совершенствования семейного законодательства — пакет поправок к Семейному кодексу. Планируется, что с их помощью государство сможет лучше защищать детей. Однако не все эксперты настроены оптимистично. О том, чего стоит опасаться, «Ленте.ру» рассказала президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская.
«Лента.ру»: Одно из ключевых предложений по реформе Семейного кодекса — передача части функций органов опеки полиции. Это хорошо или плохо?
Альшанская: Думаю, что многие люди, которые не связаны профессионально с этой темой, просто не знают, что фактически сегодня у нас основное количество отобраний, или как обычно говорят в СМИ, «изъятий» детей из семей осуществляется как раз руками МВД, а вовсе не опекой.
У опеки есть право отбирать детей, руководствуясь 77-й статьей Семейного кодекса. Основание — угроза здоровью и жизни ребенка. Однако при этом в соответствии с законодательством опека должна в семидневный срок подать в суд документы на ограничение родительских прав, либо на лишение родительских прав. Вариантов, когда можно было бы вернуть ребенка домой или помочь семье, нет. Но главное, что неделя для сбора доказательств — это очень мало. Поэтому этой статьей специалисты органов опеки довольно редко пользуются.
В год на всю страну насчитывается примерно две-три тысячи случаев. Это очень мало. Однако при этом детей, которые поступают из семей в больницы, приюты, другие учреждения для сирот, — гораздо больше.
Откуда они тогда берутся?
В основном поступают именно через отделения по делам несовершеннолетних ОВД. У полиции в рамках ведомственных инструкций, если ребенок безнадзорный, есть возможность отвезти его в больницы или в социальные учреждения. Либо они могут оценить ситуацию как социально опасную для ребенка.
За опекой остаются ситуации, в которых требуется установить факт отсутствия попечения. Но на самом деле это не требует выезда на место жительства ребенка. Потому что в законопроект при этом закладывается закрытый и довольно ограниченный перечень причин для признания этого факта. По сути это: ограничение или лишение судом родителей прав, признание родителей судом безвестно отсутствующими, ситуации, когда родитель умер или ребенок добровольно оставлен в роддоме. Все эти бумаги опека может запросить в различных ведомствах.
Получается, что опека вообще перестанет выходить в семьи. А угрозу жизни и здоровья ребенку будет определять только полиция.
Но в принципе это ведь нормально?
Полиция не может и не будет оценивать угрозу риска и социальную ситуацию, у них не заложены какие-то процедуры социального расследования. Они должны как-то быстро принять решение, что есть риски (но как без процедур оценки?), и принять временные меры защиты — то есть перевезти ребенка к родственникам или в социальную или медицинскую организацию.
Это вопрос парадигмы решения сложных ситуаций, в которые могут попасть ребенок и семья. Мы должны выбрать — это социальные вопросы или все же исключительно вопросы совершения или несовершения преступления в отношении несовершеннолетнего, его сиюминутной защиты?
Если мы считаем, что это — исключительно сфера деятельности полиции, то надо полагать, что все сложные и рискованные ситуации будут решаться в пользу «применить временные меры», то есть забрать ребенка, неважно, каким словом это будет называться. А если нет процедуры сбора социального анамнеза или работы психолога, например, с ребенком, для меня непонятно, на каком основании эти решения будут приниматься.
Я не понимаю, почему люди, которые активно продвигают эту идею, этих рисков не видят. Все довольно очевидно лежит на поверхности.
Вам не кажется, что опека в последнее время себя дискредитировала? Все эти истории про то, что отбирают детей у семей за то, что, условно, в холодильнике нет кастрюли супа или в комнате не поклеены обои, вызывают большой резонанс. То есть ведомство не справлялось с ситуацией, и это требовало корректировки.
Еще раз повторю, что истории, где изъятие происходило негуманным способом по отношению к семье и где не всегда нужно было забирать ребенка, — все-таки в основном, практически во всех известных мне ситуациях, делались руками полиции. Да, зачастую с присутствием опеки, но не всегда. И, по сути, по сегодняшним правилам, опека там была органом, принимающим решение или хотя бы участвующим в его принятии. Поэтому весь народный гнев падал на нее.
И почему падал? Мы не понимали, на каких основаниях они это решение принимали. Почему их субъективный взгляд имел такую власть над людьми. И мы не видели там элемента предварительной помощи семье.
В жизни ситуаций, где все однозначно, где все белое или черное, — очень мало. Вряд ли будет такое, что полиция входит в дом, а там в это время избивают или насилуют ребенка. Это всегда происходит до. Если есть сведения, что подобное случилось, значит, будет расследование, будет возбуждаться уголовное дело. Вмешательство полиции в таких случаях — абсолютно обоснованно.
Но, помимо зверских побоев и сексуального насилия, есть большое количество дел, которые можно также обозначить как угрожающие жизни и здоровью. Грязь, бардак, кошачьи экскременты — это повод сразу забрать или нет? Вот синяк, например. Ребенка побили, или он упал? Это повод сразу забрать или нет?
Или самая распространенная история — злоупотребление спиртными напитками. Родители пьют и действительно не очень аккуратно следят за своим ребенком. Но при этом мы не знаем, регулярно ли это происходит, и на самом ли деле они абсолютно не справляются с воспитанием. Допустим, они выпившие, но более-менее в адеквате. Это повод сразу забрать или нет? Как это все определить без процедур оценки?
Можно ведь поговорить с соседями?
Я не вижу никаких процедур «расследования» и оценки ситуации в проекте. Похоже, как и сегодня, задача при срочном выезде в семью — принять решение здесь и сейчас, на глазок. А вдруг у людей конфликт с соседями? Важно ведь понять реальные риски для ребенка. И оценить не только риски для жизни, но и для здоровья и развития. То есть требуется понять, насколько ситуация регулярная и прочее.
Сейчас, когда мы приходим в любой детский дом и начинаем отсматривать историю ребенка, говорить с родителями, с той же полицией, которая когда-то посещала эту семью, то видим очень сложные сюжеты. Часто бывает, что полиция фиксирует одно, родители рассказывают совершенно другое. Социальная служба, которая наблюдает в динамике все это, — третье. Чтобы что-то понять, нужно вникать.
Если полиция этим будет заниматься одна, то, по идее, в ведомстве необходимо создавать отдельную структурную единицу. Сейчас там есть подразделение по делам несовершеннолетних. Значит, нужно будет доукомплектовывать его штатными психологами, социальными работниками, педагогами и прочими. То есть по сути формировать в полиции что-то наподобие органа опеки или социальной службы.
И тогда, когда у МВД появятся компетенции и инструменты, по большому счету общество действительно может сказать: «Да какая разница, кто детьми занимается — опека или полиция». Главное, делать это грамотно.
Разве не разумно ставить на первое место безопасность ребенка, а уже потом разбираться с социальными и психологическими аспектами?
Согласна. Но дьявол всегда таится в деталях. Ровно поэтому нам важны и процедуры оценки рисков, и варианты социальной (а не только правозащитной) работы, когда мы говорим о семье — очень сложном явлении.
Приведу пример из практики нашего фонда, он очень яркий и объясняет, о чем я сейчас говорю. Какое-то время назад нам позвонила женщина и рассказала свою историю. Она одинокая мама, самостоятельно растит сына-подростка. Ей сложно с ним справляться, у него протестное поведение. В школе ведет себя плохо и довольно агрессивно. Мама работает допоздна, пересекается с сыном уже вечерами. Пытается на него воздействовать, но получается с трудом. Ну и понятно, что дома ей хочется нормально с ребенком общаться, а не только воспитывать и ругать.
А школа бесконечно жалуется маме на мальчика. То он с кем-то подрался, то кого-то обозвал или еще что-то. И вот случается очередной серьезный конфликт в учебном заведении. Маму вызывают к директору. Учителя и сам директор кричат на нее, требуют немедленно принять меры, исправить поведение сына, в противном случае обещают убрать его из школы. Накрученная мама приходит вечером домой и «принимает меры». Но так, как умеет, — с ремнем в руках. Она не знает, как по-другому воздействовать на ребенка.
На следующий день у подростка в школе — физкультура. Он снимает майку. Все видят на спине следы ремня, довольно серьезные. Учителя тут же вызывают полицию и опеку. Ребенка забирают в приют, маму забирают в отделение полиции. На нее уже орут не учитель и директор, а сотрудник полиции, который обещает завести уголовное дело о нанесении тяжких телесных повреждений. Обещает, что ее лишат прав, она скоро сядет в тюрьму и никогда не увидит сына. Мама из полиции вышла в слезах. Она любит своего ребенка. Она понимает, что перегнула палку.
Если смотреть на эту историю с точки зрения полиции, то да — нарушения закона наглядные. Мама ведь на самом деле избила ребенка. В такой ситуации лишить ее родительских прав довольно легко. Но еще раз повторю — никто с мамой не работает, чтобы научить ее по-другому с ребенком говорить, чтобы он ее слышал. Та же школа, которая с моей точки зрения была катализатором ситуации, ничем семье не помогла. В школе ведь есть педагоги-психологи, социальные работники. По идее, школа должна была бы разделить с мамой ответственность за то, что происходит с ребенком.
Мне кажется, что этот случай очень наглядно говорит нам, что может получиться, если смотреть на ситуацию только с точки зрения криминалистики, уголовного и административного кодексов.
У вас есть предложения, как избежать таких перегибов?
Считаю, что, как и заложено изначально, там, где усматривается серьезное правонарушение в отношении ребенка, опека обязана подключать полицию и социальные службы. Но при этом первичная коммуникация с семьей, конечно, должна быть не у полиции, а у специалистов по социальной работе, психологов. То есть именно социальные службы должны иметь полномочия по оценке ситуации. Критерии оценки нужны прозрачные и понятные, а специалисты должны быть подготовлены и обучены такой работе.
В законе должно быть зафиксировано, что первое, что происходит после оценки рисков и ресурсов, — предложение помощи семье без изъятия ребенка. А если это невозможно, то, как и предлагает сенатор, — предложить родным ребенка взять его на время к себе. Правда, она предлагает отдавать его только тому, на кого укажет родитель. Я не согласна с тем, что это должно быть только так. В некоторых ситуациях, например, когда родитель жестоко обращался с ребенком и хочет, чтобы тот не дал против него показаний, он может настоять на передаче ребенка тому, кто с ним заодно, а не тому, к кому хочет сам ребенок.
Что делать с тем, что полиция сегодня де-факто и так выполняет роль опеки, — большой вопрос. Действительно, можно пойти по пути, который предлагает сенатор, — легализовать участие МВД в этом вопросе. Но только не полностью перепоручить, а сделать полицию частью процесса по работе с семьями. Потому что, как правильно говорит Елена Борисовна Мизулина, только у полиции есть полномочия входить в чью-то квартиру.
Сейчас же кооперация полиции и опеки происходит по личной инициативе представителей ведомств. И каждая служба действует по своим служебным приказам. Законодательно сотрудничество никак не регламентируется.
К тому же у нас опека не работает по выходным и в вечернее время. Приходит в ведомство какой-то сигнал об угрозе ребенку в пятницу вечером, и, по идее, нужно дожидаться понедельника, чтобы это проверить. За это время ребенка реально могут убить.
Указаны ли в документе сроки, на сколько детей могут изъять из семьи, как максимально долго может расследоваться конкретная история?
Пока нет.
Куда ребенка после изъятия будут помещать? Сейчас обычно увозят в больницу. А потом в соцсетях появляется видео о том, как медперсонал жестоко обращается с маленькими одинокими пациентами.
Предполагается, что родитель сам будет говорить, кому передать ребенка. А если он не укажет такого человека, то, похоже, что так же, как и сейчас, — будут использоваться медицинские и социальные организации.
Или родитель говорит, что никому не хочет отдавать ребенка, пусть всегда живет в приюте. Вот реальная история. Эта ситуация довольно частая, встречается в разных вариациях: мама ведет сложный образ жизни, злоупотребляет, состоит на учете в наркодиспансере. С рождения воспитанием ребенка занимается бабушка. Родительница при этом в правах не ограничена. И она говорит: не хочу, чтобы ребенка бабушка воспитывала, пусть в приют забирают. Что в таких ситуациях делать, в концепции не прописано.
Я считаю, что, конечно же, родитель должен и может это предложить, но необходимо оговорить случаи, когда принимается другое решение. Ну а если родных или близких взрослых рядом нет, то ребенок должен быть устроен в профессиональную приемную семью — временно, до принятия дальнейшего решения. Но такой опции тоже нет в проекте закона.
А кроме «легализации» в детской теме полиции что-то еще кардинально новое вы обнаружили в концепции?
Там много новых вещей про семейное устройство. Например, идея, которая мне нравится, — два статуса ребенка: нуждающийся в семейном устройстве и нуждающийся в защите государства.
Это уже давно требовалось разделить в нашем законодательстве. Категорий детей много разных. Но сегодня, по сути, все, кто попадает в приюты, кроме тех, кто там по добровольному согласию родителей, считаются нуждающимися в семейном устройстве. Эта терминология сформировалась, когда усыновление виделось единственным решением проблемы детей, находящихся в госучреждениях заботы. Хотя это совершенно не так. У детей могут быть разные ситуации: кто-то вернется домой, кто-то пойдет к родственникам, еще куда-то. Но действующий сейчас закон их не различает. Хорошо, что предлагается это исправить.
И еще один нюанс, который хочется подчеркнуть. В соответствии с предложенной концепцией ограничение родительских прав применяется только при виновном поведении родителей. С одной стороны — правильно. Но, например, есть родители с психическими заболеваниями. Их поведение в отношении детей не может быть по закону признано виновным. При этом они могут составлять реальную угрозу ребенку, например, при обострении болезни. Что в таких ситуациях делать — непонятно, в документе это не раскрыто.
Совместное проживание, пока родитель находится в таком состоянии, невозможно. Но родитель может пролечиться, войти в ремиссию и вполне себе нормально растить своих детей. При этом могут всплыть сложные зоны, за которые родитель не в состоянии нести ответственность. Образование ребенка или еще что-то. К примеру, есть большой риск, что родители с компульсивным поведением — игроманы, допустим, — могут спустить на ветер имущество, потенциально принадлежащее ребенку.
То есть в законе должны быть предусмотрены опции, позволяющие ограничить какие-то действия родителей, не лишая их полностью прав. Такие форматы предусмотрены в законодательствах многих других стран. И мне кажется, и у нас они были бы очень полезны.
В общем, для слабых и уязвимых семей, а также для опекунов, эти предложения плохие. А вот для сильных, самодостаточных семей, которые не нуждаются в помощи государства и не хотят его видеть на своем пороге, или для детей, которых срочно надо забрать, а потом уже разбираться, — хорошие.
Но мы не можем ориентироваться в принятии закона на тех, кто сильный, самодостаточный и, скорее всего, и так не окажется в подобной ситуации. Надо ориентироваться на те реальные семьи, чьи дети оказываются под опекой и в детских домах. А вот для них я тут пока никаких решений не вижу.