Процесс демократизации конца 1980-х годов в СССР не мог не затронуть межнациональные отношения. Как только повеяло воздухом свободы, дремавшие долгие годы конфликты тут же напомнили о себе. В руководстве национальных республик все глубже укоренялось мнение, что лучший способ избавиться от «эксплуатации» со стороны центра — отделиться от СССР. С этой целью представители местной партийной элиты стали поддерживать националистические выступления, что ожидаемо привело к серии затяжных межнациональных конфликтов. Одно из таких противостояний между азербайджанцами и армянами переросло в кровопролитную войну за Нагорный Карабах. С 1988-го по 1994 год эта война унесла более 17 тысяч жизней. И по сей день в Карабахе гибнут люди, а этот конфликт остается единственным на постсоветском пространстве, в который непосредственно вовлечены два независимых государства. О причинах многолетнего противостояния азербайджанцев и армян и о том, какую роль сыграли межнациональные конфликты в развале Советского Союза, «Ленте.ру», в рамках спецпроекта к 30-й годовщине распада СССР, рассказал советский диссидент, правозащитник и конфликтолог Ариф Юнусов.
«Лента.ру»: С какими настроениями вы, советский ученый и правозащитник, встретили перестройку?
Ариф Юнусов: С большими надеждами и воодушевлением. Дело в том, что еще будучи студентом исторического факультета в начале 1970-х годов, я был активным участником кружка, где мы досконально изучали марксизм-ленинизм. И в какой-то момент я стал приходить к выводу, что между тем, что написано классиками, особенно Карлом Марксом, и советской действительностью — огромная разница. Я понимал, что настоящий социализм был построен в европейских странах, в той же Швеции или Дании, а в СССР мы пошли по тупиковому пути.
Наши жаркие споры в этом кружке привели меня в 1975 году к пониманию необходимости создания молодежной организации, которая объединила бы студентов с аналогичными взглядами… По наивности и молодости мы верили, что в Советском Союзе можно, — как говорил позже президент Михаил Горбачев, — создать «социализм с человеческим лицом». Но мы не учли, что такое в действительности СССР. И когда мы только начали создавать организацию, меня и моих единомышленников арестовали. Мне повезло, потому что я жил в Азербайджанской ССР, а окраина есть окраина.
Мы попались в то время, когда власти готовились к торжествам, приуроченным к 60-летию Октябрьской революции. И тут появляется какой-то диссидент, который портит всю картину. А ведь республика могла быть за это наказана. В КГБ мне тогда прямо сказали, что чуть раньше я бы пошел по всем этапам, а следователи бы получили еще и новые погоны. Но тогда им от руководства поступило указание замять мое дело. В этом смысле мне повезло, я не попал под уголовную статью и не был арестован. Правда, стал невыездным, за мной постоянно следили.
Однако жизнь продолжалась, я слушал «Радио Свобода», на меня очень сильное впечатление произвела книга диссидента Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?»...
Но были ли же наверняка и какие-то тревоги, сомнения?
Да, конечно. И в первую очередь по поводу борьбы разных группировок наверху и серьезных экономических проблем… Политика «национализировалась», она переходила в плоскость борьбы наций. Помню, когда ехал в Казахскую ССР, там как раз назначили первым секретарем местного комитета партии Геннадия Колбина — русского, никогда не работавшего в республике. По возникшей тогда в республике напряженности чувствовалось, что начинается распад Советского Союза.
В тот период к тому же я был связан с диссидентским движением. Вместе с супругой, диссидентом и сооснователем Народного фронта Азербайджана Лейлой Юнусовой, мы благодаря Светлане Ганнушкиной стали корреспондентами самиздата «Экспресс-Хроника» и так познакомились с редактором этого самиздата Александром Подрабинеком и другими советскими диссидентами. Так что благодаря этой работе мы знали несколько больше, чем среднестатистический советский гражданин.
Что же получилось?
Разумеется, нынешний Азербайджан — совсем не тот, о котором мы мечтали в период перестройки. В те годы, как ни странно, хотя я и имел дело с КГБ, не так много думал о тюрьме, как в тот период, когда к власти пришел сначала Гейдар Алиев, а потом — Ильхам Алиев. Установилась клановая система управления, все монополизировалось властью, а в обществе появился страх. В результате начали создаваться мифы о сильной руке, которая навела бы порядок. В России они тоже есть — к ним приводит ностальгия по советским временам. На самом деле, все это отражение неудовлетворенности современной жизнью.
Что касается нас, борцов за демократию, то в советские времена нам было проще и легче, чем сейчас. Чувствовалось какое-то братство. Во-первых, все в мире знали, что такое Советский Союз. Во-вторых, была поддержка от международного сообщества. В-третьих, мы активно общались между собой — от Таллинна до Баку, много ездили по Советскому Союзу. Сейчас же мы живем и боремся в своих национальных республиках, никому не нужные. При этом многие, в том числе и мы с супругой, были вынуждены эмигрировать…
Как объяснить, что именно в конце 1980-х страну начали сотрясать межэтнические конфликты? Они повлияли на ускорение процесса распада СССР или это стечение обстоятельств?
Нет, никакого стечения обстоятельств не было. Дело в том, что Советский Союз — это идеологическое государство. Если бы оно было устроено как Российская империя, то, вероятно, никакого распада бы и не произошло. Для Российской империи главным было осуществлять политическую власть, а во внутреннюю жизнь народов, что в Средней Азии, что в Закавказье, тогда особо не вмешивались. В СССР же строили социализм и ставили задачу формирования нового русскоязычного советского человека.
Вместе с тем все национальные республики получили широкую автономию. Основной упор делался на то, чтобы создать в них местную систему образования для появления национальных кадров. Если бы под эту политику была подведена и соответствующая экономическая база — кто знает, как бы развивался СССР. Но базы не существовало. К брежневскому периоду Советский Союз уже испытывал экономический застой: перед голодными народами поставили задачу хорошо жить.
Когда я говорю, что было некое братство, то имею в виду, что в той же Азербайджанской ССР люди особо не думали, кто к какой национальности принадлежит. В нашем доме, например, жили все: и азербайджанцы, и русские, и евреи, и армяне. Жили, как одна семья. И по многим параметрам я и моя супруга, учась и работая в Москве или Ленинграде, никогда не чувствовали себя чужими. Мы приезжали в Москву и другие советские города как к себе домой.
Конечно, у нас были определенные проблемы, но именно как у историков. Они касались лицемерия советской политики — когда можно было заниматься историей своего народа, но строго под контролем Москвы. Книги, особенно по наиболее актуальным проблемам истории своего народа, можно было издавать только на русском языке — работала цензура. Это раздражало. Но когда началась перестройка, и появилась возможность заниматься открытой политической деятельностью, мы все продолжили борьбу за свободу — единомышленники из Москвы, Киева, Вильнюса, Тбилиси. Для всех нас, несмотря на разные национальности, был важен призыв-лозунг «За нашу и вашу свободу!»
Мы верили в возможность демократизации и создания единого государства без коммунистической идеологии, которая всех раздражала. Присутствовало понимание, что за годы советской власти появилось что-то общее, объединяющее людей. Поэтому наша борьба была направлена против коммунистов, прежде всего — против КГБ и КПСС.
Согласны ли вы, что Советский Союз с момента своего появления, стал «инкубатором» для наций, которые со временем окрепли и начали мечтать о переустройстве страны?
Безусловно, в национальных республиках существовала так называемая «система матрешки». Всего в СССР входило 15 республик, но столица — Москва. Элиты титульных народов считали, что их республики жили бы лучше, если бы не диктат Кремля. Но при этом внутри каждой из 15 национальных республик были и другие народы, которые считали, что жили бы хорошо, если бы находились не в составе этих субъектов, а получили независимость.
Это и называлось системой матрешки. Каждый создавал образ врага, от которого нужно было стать независимым. Отличие Азербайджанской ССР от других республик состояло в том, что у нас многие говорили, мол, жили бы хорошо при независимости в силу обеспеченности газом и нефтью. Мы же вместе с супругой и советскими диссидентами считали, что даже если СССР развалится, и будут созданы независимые республики, их надо постараться объединить в аналог Европейского союза. Потому что есть что-то общее, объединяющее всех нас. И это общее должно нас сближать, а не отделять. Плюсов у сближения больше, чем минусов.
Но то же азербайджанское общество в период перестройки скорее рвалось к независимости?
Не сказал бы. В Азербайджанской ССР в первые годы перестройки и начала карабахского конфликта даже вопрос так не ставился. С самого начала карабахского конфликта я исследовал лозунги, которые звучали по обе стороны противостояния. Так вот, в первых азербайджанских лозунгах 1988 года люди вступали за перестройку, за Горбачева, а некоторые — даже за Ленина! Не было лозунгов «Да здравствует независимый Азербайджан!» Общество пыталось убедить Москву, что азербайджанцы — за перестройку, а вот армяне — нет.
Но потом я собирал информацию о митингах в Ереване. И там была такая же ситуация! Впрочем, в одном из самиздатов в те годы прочел статью, авторы которой уверяли, что их цель — создание независимой Армении, что СССР все равно развалится. Но не думаю, что все армянское общество тогда рвалось к независимости. На смену общественных настроений повлияло два процесса, которые шли одновременно: с одной стороны — карабахский конфликт, с другой — ухудшение экономической жизни, народ просто нищал. Поэтому со временем лозунги становились все более радикальными. По сути, эти два фактора резко усилили тягу к независимости в Армянской и Азербайджанской ССР.
Вы помните тот момент, когда поняли, что СССР неминуемо развалится?
Да, мы тогда работали с супругой в Институте истории Академии наук Азербайджанской ССР и вращались в кругах элиты. И вот в 1985 году к нам из США приехала для сбора материала по своей книге историк Одри Альтштадт. Она жила на съемной квартире, и мы вскоре узнали, что ей банально не хватало продуктов. Мы договорились , что поочередно будем приносить ей масло, крупу, мясо. Для того чтобы она себя хорошо чувствовала. У нас было ложное понимание патриотизма: не дай Бог, она, американка, уедет и подумает, что у нас плохо живется. Тогда многие продукты раздавали по карточкам и талонам на предприятиях и учреждениях.
А тут вскоре еще и вспыхнул карабахский конфликт, к которому власти не были готовы и не хотели его решать. И хотя на тот момент я был антикоммунистом, все же у меня оставалась надежда, что удастся создать на базе разваливающегося СССР другое демократическое государство.
Но, конечно, Советский Союз был запрограммирован на распад. Поскольку, если ты создаешь национальные республики и развиваешь местные элиты, то рано или поздно они начнут поднимать вопрос, почему их родина находится в таком плохом положении, почему они не могут изучать свою историю, развивать свою культуру и так далее. Даже сейчас, если государство является членом Европейского союза, оно должно принять Хартию региональных языков и думать про поддержку национальных меньшинств внутри страны. В СССР же этого не было. Культурный диалог отсутствовал — была культура монолога, а все конфликты решали силой.
Вы упомянули про вспыхнувший карабахский конфликт. На ваш взгляд, в чем причины обострения национального вопроса между азербайджанцами и армянами в конце 1980-х годов?
В тот момент, когда Горбачев объявил о перестройке, в национальных республиках заговорили о том, что он хочет убрать местные элиты. В Азербайджанской ССР — Гейдара Алиева, а в Армянской ССР должен был уйти в отставку Карен Демирчян. Тогда шла борьба внутри Центрального комитета КПСС: между группировками Егора Лигачева и Михаила Горбачева. И вот когда Горбачев решил убрать Алиева и Демирчяна, они начали поднимать на местах своих людей.
Причем давно. Задолго до горбачевской перестройки в обеих республиках национальные элиты периодически публиковали исторические книги и другие материалы. Например, с 1965 года армяне стали поднимать вопрос геноцида — и в итоге азербайджанцы в Армянской ССР оказались в очень незавидном положении. Потому что в армянском языке азербайджанцы вместе с жителями Турции назывались одним словом — турок. И по воспоминаниям очевидцев тех времен, каждый раз, когда с 1965 года в Армянской ССР отмечали День памяти геноцида армян в Османской империи, местные азербайджанцы прятались по домам, потому что обязательно были драки, нападения армян на них. Ведь они для армян были турками...
А в 1988 году еще и появились легальные издания, в которых открыто поддерживалась идея присоединения Нагорного Карабаха к Армянской ССР...
Более того, еще в 1987 году в Ереване собрали и отправили в Москву обращение с подписями за включение региона в состав Армянской ССР. В Баку об этом узнали случайно еще осенью 1987 года, когда в Ереване в очередной раз прошли митинги за присоединение Карабаха, а в Кафанском районе Армянской ССР произошли столкновения. Хорошо помню, как я в ноябре того года ехал на работу и увидел несколько красных автобусов «Икарус», а вокруг них было примерно 300 человек: женщины, дети, мужчины. В большинстве явно не местные, все они кричали. Я подошел к ним, и мы разговорились. Оказалось, что это беженцы из Кафанского района Армянской ССР. В ходе столкновений их избили армяне, после этого они бежали.
Кафанских беженцев отправили в Сумгаит. Туда азербайджанских беженцев начали селить еще после войны — собственно говоря, и сам город появился только в 1949 году, до этого там была пустыня. И когда в ноябре 1987 года туда пришла очередная волна беженцев, ситуация накалилась до предела. Власти не подумали, куда отправляют беженцев, а они оказались в том месте, где уже были азербайджанцы из Армянской ССР, приезжавшие туда волнами после 1949 года.
Тогда же, в конце 1980-х годов, в Азербайджанской ССР выходцев или беженцев с армянских территорий стали называть «еразами», сокращенно — «ереванский азербайджанец»... И вслед за волной беженцев в конце 1987 года последовала вторая волна — в январе 1988 года, за месяц до кровавых событий в Сумгаите. Общее число дошло до четырех тысяч. И когда армяне в феврале 1988 года в Карабахе подняли национальный вопрос, нахлынула третья волна. В результате произошел взрыв — ужасные погромы в Сумгаите.
Как вы и ваши коллеги отреагировали на сумгаитскую трагедию?
События вызывали шок. Академия наук тогда была центром политической жизни Азербайджанской ССР, и случившееся нашло там бурный отклик. Люди отказывались выходить на работу, в главном актовом зале все время шли митинги. Помню, как сразу после погрома мы снова были в этом зале, куда в тот день приехал глава идеологического отдела местной компартии Рамиз Мехтиев. Он начал говорить красивые слова про перестройку, сказал, что все случившееся дело рук каких-то бандитов.
Зал бурно приветствовал ее выступление, а Мехтиев быстренько убежал.
Кстати, о политической ситуации в Азербайджанской ССР: все действительно кипело внутри Академии наук?
Именно. Оттуда приходили люди, создавали различные кружки, организации, и именно там зародился Народный фронт. Вначале, как ни странно, он был интернациональным. Если спросить сегодня у любого россиянина, кто хоть немного читал про Народный фронт, он скажет, что это пантюркисты-националисты. Но мало кто знает, что в самом начале в инициативном центре Народного фронта не было будущего лидера, ставшего известным как Абульфаз Эльчибей (тогда еще — Абульфаз Алиев). В организации состояли совершенно другие сотрудники Академии наук, в том числе — двое русских и один армянин. Сегодня это странно слышать. Когда мы писали программу, я привез из Прибалтики программы и уставы тамошних народных фронтов — они были для нас примером, мы были солидарны.
А что касается межнационального вопроса, у азербайджанцев уже тогда были конфликты с армянами?
Честно говоря, у азербайджанцев на бытовом уровне плохие отношения были не с армянами, а с талышами. В начале 2000-х годов я проводил исследование стереотипов в Азербайджане в виде поговорок и пословиц до начала карабахских событий и после. И оказалось, что если в советский период все негативные поговорки и пословицы были связаны с талышами, то сейчас — с армянами. То есть те же самые поговорки сохранились, только там поменялись этнонимы. Естественно, если поехать в Армению, то там тоже будут свои поговорки и пословицы на этнической почве. Более того, больше всего межэтнических браков у азербайджанцев с армянами. Парадокс, правда?
Когда я приезжал, скажем, в Грузию, то понимал, что это кавказская страна. А оказывался в Ереване — как будто не покидал Баку. Та же самая культура, только почему-то у них фамилии оканчиваются на -ян и говорят они по-другому...
Поэтому в начале карабахского конфликта в Азербайджанской ССР была сильная обида на армян. Мол, кто угодно, но только не вы. Для азербайджанцев претензии армян в Карабахе были сродни тому, как если в России бы жители Москвы пожаловались на плохую жизнь и решили отделиться от остальной части страны. Как бы на это отреагировали жители, например, Курска? Сказали бы: «Да вы в Москве жируете!» Такая же была реакция в Азербайджанской ССР. Потому что в советское время, особенно при Гейдаре Алиеве, все ресурсы направлялись в Карабах.
То есть тебе плохо, а ты уезжаешь в столицу своих врагов. Дело в том, что Баку тогда был русскоязычным городом. И основная проблема карабахских армян была проблемой языка — ведь они плохо говорят по-армянски. Поэтому в Баку им было комфортно.
Но когда возник конфликт, конечно, мы пытались найти контакт с армянами, даже встречи проводились между руководством Народного фронта и Армянским общенациональным движением. В самый тяжелый период после трагических событий в Баку в январе 1990 года проводились переговоры в Риге. То есть в те годы были попытки решить проблемы совместно. Мы были против того, чтобы проливалась кровь. Ведь мы понимали — любую проблему можно решить, если, конечно, есть желание. Но всегда видели перед собой стену...
Можно ли сказать, что трагические события сначала в Сумгаите, а потом и в Баку стали водоразделом в судьбе Советского Союза?
За годы конфликтов что армяне, что азербайджанцы создали огромное количество мифов, которые тиражируются и пропагандируются. В числе прочих — миф о «Черном январе». Те события сегодня воспринимаются как один из этапов борьбы азербайджанского народа за свою национальную независимость, которую подавила Москва. Что кровь погибших — это кровь мучеников, умерших в борьбе за независимость Азербайджана. Но это официальная пропаганда, на самом деле все было несколько иначе.
Не надо забывать, что тогда был Советский Союз, и конфликт происходил внутри огромной страны — без учета этого момента не получится понять, что в действительности произошло тогда в Баку. На самом деле Горбачев тогда послал в Азербайджанскую ССР Везирова и назначил его первым секретарем компартии республики. Его задачей была тотальная зачистка местного политического поля от Гейдара Алиева и всех его сторонников. Тогда Алиев формально был на пенсии, но в руководстве республики находились его ставленники — в советский период он смог создать клановую систему управления, что-то вроде жузов в Казахстане или тейпов у чеченцев. До Алиева у нас такого не было, не играло никакой роли, откуда родом руководители партии.
За один год он уволил порядка тысячи человек из высших партийных и правительственных эшелонов. Но оказалось, что построенная Алиевым система как гидра: убирается одна голова, а на замену ей вырастает другая. И Кремль решил повторить в Азербайджанской ССР громкое «хлопковое дело» об экономических и коррупционных злоупотреблениях, выявленных в Узбекской ССР.
Что вы имеете в виду?
Мало кто в курсе, что такое же дело готовилось и по Азербайджанской ССР. Со всего Советского Союза в конце в 1989 года в Баку приехали следователи. Их центром была гостиница «Апшерон». Они собирали компромат на Алиева и все его окружение. Компромат о том, что он делал в период правления с 1969 по 1982 годы. В середине января 1990 года должно было состояться совместное заседание Генеральной прокуратуры СССР и Генеральной прокуратуры Азербайджанской ССР, на котором следственная группа отчиталась бы о проделанной работе по выявлению фактов коррупции и нарушения законодательства. На конец января 1990 года на основе этой сессии было намечено проведение специального пленума ЦК КП Азербайджанской ССР, после которого против Алиева и членов его команды должны были возбудить уголовные дела.
Алиев, конечно, знал об этом и сделал все, чтобы не допустить проведения расследования и январских сессий. Его ставленник в Народном фронте Неймат Панахов позднее, в 2002 году, дал интервью журналу «Монитор», в котором рассказал, как в начале января 1990 года его вызвал к себе Алиев и сказал, что нужна большая кровь, чтобы не допустить проведения совместной сессии прокуратуры и пленума. Нужно было кровопролитие, которое отвлекло бы внимание. Более того, в 1992 году, когда я стал работать в администрации президента Азербайджана и возглавил информационно-аналитический департамент, я решил узнать как можно больше о погромах в Баку.
То есть погромы были созданы искусственно?
Конечно. Армянские погромы — это не борьба азербайджанцев против диктата Москвы в рамках национально движения, не борьба против армян. Это результат той задачи, которую Алиев поставил перед Панаховым и другими его сторонниками, чтобы не допустить свержения своей команды. Он готовился прийти к власти. И действительно, после 20 января ни о какой совместной сессии прокуратуры и пленуме ЦК КП Азербайджанской ССР уже не было и речи. Следователи разошлись, Везиров потерял свою власть. Все рухнуло, Алиев победил.
Во время погромов в городе царил хаос. Народный фронт по составу тогда был разношерстным, там были разные силы: погромщики и либералы, демократы и радикалы.
Вообще, роль сторонников Алиева в Народном фронте тоже была велика. Одни фронтовики помогали армянам, спасали их, но были и те, кто их убивал. И закрывать на это глаза нельзя. Поэтому я всегда говорю, что мы не должны воспринимать те трагические события в отрыве от политических процессов в позднем СССР. Это не чисто армяно-азербайджанский конфликт. Просто-напросто армянский фактор был использован для пролития крови, чтобы не допустить решения вопроса с Алиевым и его командой. Нужна была большая кровь, чтобы не дать советским следователям завершить свое дело.
А было ли в Баку в то время какое-то антирусское движение?
Тогда в город приехало очень много беженцев из Армянской ССР — они стали опорой националистов и радикалов. Народный фронт потому-то и распался, что он не мог объединить в себе слишком разные силы. Одни говорили о демократии и говорили о необходимости союза с РСФСР, опираясь на ее демократические силы. А другие говорили: нет, надо бороться за независимость. И были, конечно, те, кто разжигал антирусские настроения.
Во многом это было связано с отношением к Советской армии: антирусские настроения были сильны особенно в той части Баку, где располагались так называемые «Сальянские казармы». Но эти настроения появились после 20 января 1990 года, до этого их не было. Этому есть объяснение.
Более того, для усиления частей Советской армии в Баку в конце 1989 года руководство Министерства обороны СССР наняло очень много контрактников. В основном это были выходцы из Краснодарского и Ставропольского краев и Ростовской области. Вот они и устроили стрельбу и погромы. И для азербайджанского населения казармы Советской армии и, соответственно, русские стали символом крови, пролитой тогда мирными горожанами. Тогда же появились отдельные антирусские лозунги — атмосфера была близкой к истерии. Ведь когда проливается кровь, разум же не действует, все воспринимается на эмоциях.
Кстати, кроме антирусских, тогда появились и антикоммунистические настроения. До этого они были уделом малой группы, у большинства же еще оставалась вера в КПСС. А вот после 20 января все массово выходили из состава партии, выкидывали партбилеты, жгли их публично. Ввод советских войск стал водоразделом. До «кровавого января» в азербайджанском обществе все-таки доминировало мнение, что надо жить в Советском Союзе. И когда активисты Народного фронта говорили о том, что СССР распадется, и надо думать о жизни в независимом государстве, их особо не слушали, им не верили.
Как в целом армяно-азербайджанский конфликт повлиял на судьбу вашей семьи?
Вопрос сложный, потому что, с одной стороны, мы участвовали в этом процессе и играли в нем роль, с другой — как историк я всегда старался писать объективно о конфликтах. Потому что мои учителя часто мне говорили: хочешь, чтобы научная работа была хорошей — забудь о своем этническом происхождении. Ведь в истории любого народа есть моменты, о которых с радостью хочется писать, и есть такие, о которых писать не хочется, потому что стыдишься их. Поэтому надо представлять, что ты пишешь не историю своего народа, а историю какого-нибудь другого государства, то есть как бы со стороны.
В то же время и распад СССР, и конфликт прошли через меня лично. Например, я про свою маму всегда говорил, что она была самой известной армянкой Азербайджанской ССР, потому что при Алиевых ее фотографии постоянно показывали по телевизору и публиковали в газетах, о ней писали и говорили, указывали на нее, как на причину моей «антигосударственной деятельности»...
На заседании Народного фронта, когда национал-радикалы, сторонники Алиева, выступали против моей супруги, единственной женщины из 15 человек в правлении Народного фронта, главным аргументом было то, что она якобы не совсем «чистая» азербайджанка. Это самые настоящие расистские взгляды. Так, на одной из сессий Народного фронта даже было предложено проверить ее кровь на наличие армянской. Если у мужа мама армянка, значит, по мнению этих расистов, и у нее должна быть армянская кровь. И это сказывалось на нашем положении, например, во время погромов.
Расскажите, пожалуйста, подробнее.
В январе 1990 года мне пришлось вывезти на поезде маму в Краснодарский край. Там жили две ее сестры, которым я ранее помог — они бежали в 1989 году. Бежали неспроста, ситуация была очень тяжелая. Расскажу только одну историю. Моя жена в начале января 1990 года была приглашена в Эстонскую ССР на съезд Народного фронта. В нашей квартире, находящейся в центре Баку, осталась только ее мама, азербайджанка аж до пятого поколения, и наша маленькая четырехлетняя дочка. А в нашем доме, как я говорил, жили и армяне, и евреи, и русские. И когда супруга вернулась, соседи ей рассказали, что во двор ворвалась банда погромщиков, которая собиралась подниматься по лестнице. Через ЖЭК они узнавали, в каких квартирах живут армяне.
В те кровавые январские дни 1990 года я ходил по многим бакинским квартирам, где жили наши общие знакомые армяне. Мы пытались спасти их. Это было очень тяжелое время.
А как к вам относились после трагических событий?
Все годы мы, и в первую очередь я, имели клеймо. И не одно, причем. Сначала я стал «агентом КГБ». Это было тогда очень модно. Все, кто говорил что-то против власти в Азербайджане, получали такое клеймо. Я даже потом купил себе в Москве значок с надписью «агент КГБ» и нацепил себе его на одежду. Все равно обзываются — ну, буду ходить вот так. Однако очень скоро я, разумеется, стал «армянским шпионом». И это клеймо осталось с того времени и по сей день.
Но самое главное — мы ведь работали правозащитниками, старались налаживать дружеские связи с Арменией. Старались общаться, чтобы не было такого культурного и политического разрыва между конфликтующими народами. Это привело к тому, что летом 2014 года мы были арестованы в Баку по сфабрикованным, фальшивым обвинениям как «армянские шпионы». И даже после освобождения в Азербайджане про нас до сих пор пишут статьи, вешая это клеймо.