30 лет назад, 19 декабря 1991 года, начался вывод внутренних войск тогда уже российского МВД из Нагорного Карабаха, а 27 декабря из Гянджи вылетел последний самолет с военными. Незадолго до этого командование внутренних войск пообещало, что часть военных все же останется в регионе до нормализации обстановки. Но в последний момент решение изменили, и ситуация в Карабахе начала стремительно накаляться. Ведь именно внутренние войска на протяжении нескольких лет сдерживали противоборствующие стороны, находясь меж двух огней на самом острие конфликта. Они защищали мирное население, попадали в засады и теряли товарищей. Но в России карабахские события официально не признаны войной, и российские ветераны не получили статуса участников боевых действий. «Лента.ру» пообщалась с бывшими миротворцами и узнала, какой ценой им удалось добиться худого мира в Нагорном Карабахе.

Неназванная война

Карабахский конфликт по-разному выглядел не только в глазах противоборствующих сторон — армян и азербайджанцев. Восприятие той войны различается и у бывших советских военных, которых отправили в горячую точку трещавшего по швам СССР, чтобы восстановить мир и порядок. Шли годы, а солдаты, ставшие за это время российскими, так и оставались в регионе, хотя к тому моменту уже было очевидно, что им не под силу установить здесь мир. Они и сами уже толком не понимали, что они делают в Закавказье, где вместо братских советских республик появились независимые государства с массой претензий друг к другу.

Для Александра Гарина, тогда командира 793-го транспортно-боевого вертолетного полка, в самом начале конфликта было все ясно и понятно — военнослужащие на своей земле защищали своих граждан. Но от кого? «От иностранного влияния, наверное. Мы ведь считали их братскими народами, они для меня и сейчас братские. И нас, военных, видимо, воспринимали как своих. По крайней мере не было такого, как в первую чеченскую войну, когда солдат, грузивший боеприпасы на борт, в глаза пилотам говорил: вот отслужу и уйду на ту сторону, вас убивать. Такого тогда представить было нельзя, как бы ни враждовали они друг с другом», — разводит руками ветеран.

Для него и армяне, и азербайджанцы остались своими. «В Степане (жаргонное название Степанакерта, столицы непризнанной Нагорно-Карабахской республики) муку разгружали. Там даже хлеба не было. Помню, подходит местный дедушка: батон принес старый, заплесневелый — меняться. Больше у него ничего нет. Хотел керосина, родственник у него болел, греться надо было. Мы ему так, конечно, керосина отлили. Не вопрос — для нас он был не чужим», — уверенно говорит летчик.

А для Сергея Шатько, служившего в правительственной связи Комитета государственной безопасности (КГБ) СССР, в 1992-м году уже было все по-другому. «Война нас встретила сразу. Только мы въехали в Шушу, как увидели пятиэтажку, у нее в торце обугленная дыра, в дыру видна квартира, выжженная изнутри. Снаряды снесли рамы, окна висели наружу. И мертвящая тишина, ни звука. В городе как будто уже никто не жил, его убили. Таким я запомнил Нагорный Карабах, начало войны», — говорит он.

Тишину вскоре разорвали звуки снарядов — начались ежедневные обстрелы Шуши. Шатько уже не строил иллюзий — мира на этой земле в ближайшие годы не будет.

«Советский Союз уже перестал существовать, мы были лишними на той войне, — продолжает собеседник "Ленты.ру". — С другой стороны, мы были полезными для них — армяне и азербайджанцы хотя бы пленными обменивались и как-то держали связь через нас. А в остальном был бардак и постсоветский сюр. Мы наблюдали азербайджанское ополчение — ко мне подошли как-то два ополченца и попросили: солдат, научи нас автомат чистить, кроме тебя некому. Я тогда уже не удивился, насмотрелся на то, как их сбродные "военные" своих офицеров на три буквы посылали. Какое там обучение и дисциплина... Один, правда, сказал, что сам приехал — автомат купил на рынке. Они были идейные: родину защитить, армянам отомстить, хотя вряд ли у всех был повод для мести».

Но выводу «ненужных» советских военных попытались помешать. «В бедственном положении в 1992-м году оказался 366-й полк и батальон химической защиты в Степанакерте — их не вывели до распада СССР, личного состава в них было меньше положенного, и они не имели возможности выйти — армяне как могли тормозили их вывод. Понимали, что полк и химбат уйдут с оружием, да и эти части как-то стабилизировали обстановку», — описывает завершающие дни участия в конфликте Шатько.

Для фактического деблокирования оставшихся частей и их вывода в Нагорный Карабах из Гянджи подошло подразделение 328-го полка 104-й дивизии воздушно-десантных войск. Голубые береты заняли высоты у города и прикрывали выход, отбиваясь от атак боевиков. Александр Рыбочкин был механиком-водителем боевой машины пехоты (БМП), на которой возил десантников в той операции. «С сопки к БМП тащили пацана в плащ-палатке. Думал, раненый. Сначала ко мне подошел офицер: "Возил такой груз?" Потом десантник с таким же вопросом: "Возил? Смотри, не разбуди парня". И тут я понял, что солдат мертвый. Это тот самый "груз 200". У меня это теперь всю жизнь перед глазами стоит», — рассказывает он краткий эпизод боев.

Советские миротворцы

«Впереди в "буханке" (автомобиль УАЗ-452 — прим. "Ленты.ру") рядом с водителем сидел лейтенант-азербайджанец. Обоих убило сразу — выстрелом из гранатомета, — рассказывает Игорь Шельменков, в 1991-м году — заместитель командира взвода оперативного полка внутренних войск. — Мы были суточным нарядом, ехали сменять караул. Такое частенько бывало: сначала из гранатомета по машине, потом добивали стрелковым. В тот раз так случилось с нами».

В 1980-е годы в диковинку были многие слова, которые потом станут привычными. Редко кто говорил про миротворцев, но внутренние войска Министерства внутренних дел (МВД) СССР входили в Нагорно-Карабахскую автономную область (НКАО) именно для того, чтобы прекратить межэтнический конфликт. Солдаты и офицеры должны были стать живым щитом, который бы разделил враждующие народы.

Но получилось плохо. Отчет (документ есть и в распоряжении автора, и в открытом доступе) коменданта района чрезвычайного положения в 1991 году сухо и деловито сообщает, что «обстановка в НКАО и прилегающих районах Азербайджанской ССР существенно не менялась». Дальше следует пояснение, что же в действительности означает «существенно не менялась»: «производится обстрел населенных пунктов, сельскохозяйственных объектов», «подверглись нападению и избиению со стороны жителей города Агдам вблизи городского рынка», «непрекращающиеся случаи нападения на личный состав войсковых нарядов».

Шельменков считает, что ему повезло. Стрелявшие из гранатомета по «буханке» какое-то время поливали разорванный автомобиль и раненых огнем, но не решились спуститься вниз, чтобы добить солдат.

«Солдата рядом убило уже пулей — вошла под мышку, между пластинами. Мне покалечило руки и ноги, но мы вывалились из машины, заняли оборону, — продолжает он. — Поняли, что нападавшие ушли, перетащили труп водителя с переднего сиденья, я сел за руль. Какое-то время ехали, пока бензин не кончился. Потом пошли пешком, вышли на наших, они выдвинулись навстречу — искать нас. Я увидел людей и тут только потерял сознание. Очнулся уже в помещении. Свет. Боль».

Кто и за что тогда убил его сослуживцев, Игорь не знает. С обеих сторон кровопролитного конфликта не все были рады людям, которые олицетворяли власть еще существовавшей страны — Советского Союза.

В этом коротком бою для Игоря закончился карабахский конфликт. А вскоре «закончился» и Советский Союз. «Меня сначала привезли в госпиталь в Файзули, оттуда — на БТР в Степанакерт, потом — в Москву, там я и очухался. Месяц пролежал, прошел отделение гнойной хирургии и травматологию. Выписали, могли комиссовать, но тогда было стыдно приходить из армии с белым билетом. Я попросился в часть. Ее уже вывели в Благовещенск, месяц дослуживал. Ну как дослуживал — дали отпуск на это время. В декабре в райкоме партии вручили орден. И вскоре распался СССР», — перечислил Шельменков вехи своей жизни.

Затем была служба в транспортной милиции, откуда его сократили под тем предлогом, что он почти такой же ветеран, как прошедшие чеченскую кампанию. Участников боевых действий, не прошедших восстановления после посттравматического стрессового синдрома, нередко не глядя записывали в психи.

Сравнивают себя с участниками боевых действий на Северном Кавказе «карабахцы» не только потому, что прошедшие Чечню ближе им по возрасту. Но и из-за того, что в 1990-е годы также было непонятно — как назвать войну, которая фактически есть, а юридически — нет.

Прерванный полет

«Я был ведущим в тот день, но Сергей Владимирович [Воеводин, командир экипажа] ушел первым, загрузился раньше, — вспоминает события 12 мая 1992 года Александр Гарин, тогдашний командир 793-го транспортно-боевого вертолетного полка. — Слышу по внешней связи: "Пожар, внимание на табло!" Но иногда такое бывает, срабатывает речевой информатор, летчик случайно нажал кнопку сброса команды и не заметил. Мы взлетели, идем по курсу, правый пилот кричит: "Командир, смотри какой костер пастухи зажгли!" Внизу, правда, все пылает. Вызываю Воеводина — в эфире молчание».

В сбитом Ми-26 бортовым техником летел Григорий Местяшов. «У мужа тогда после полетов волосы начали седеть на висках. Ему 32 всего было», — вспоминает его жена, Анастасия Местяшова. Она берет паузу, чтобы собраться и продолжить. У нее свои воспоминания о Телави — грузинском городке, известном по советской комедии «Мимино».

По какой-то иронии судьбы именно там, в Алазанской долине, базировался 793-й отдельный транспортно-боевой вертолетный полк, летчики которого внезапно для себя оказались на войне. В периферийной Нагорно-Карабахской области, о которой мало кто слышал до этого, вспыхнул конфликт. Стороны быстро перешли от дубинок и двустволок к использованию артиллерии и авиации. Так что к начале 1990-х ничто не напоминало трогательных сцен дружбы представителей двух народов. На Кавказе шла война.

Стоявший в Телави 793-й был, наверное, самым боевым вертолетным полком Советской армии — его летчики водили краснозвездные машины над Конго, Индонезией, Марокко, Алжиром, Лаосом, Румынией, Сомали и Афганистаном. Всюду, куда партия и правительство считали нужным перебросить для выполнения интернационального долга. Последней же войной при СССР оказался Нагорный Карабах — конфликт внутри огромной страны, которая на пике могущества могла посылать войска и помощь за тысячи километров от своих границ.

Жизнь для военных, их жен и детей изменилась уже в конце 1980-х — сначала землетрясения в Спитаке и Ленинакане, как будто они стали предвестниками грядущих потрясений. Затем ночные обстрелы гарнизона грузинскими националистами, пикеты с плакатами «Оккупанты — вон!».

«Первого из наших сбили в марте 1992 года, Советский Союз тогда уже распался, — вспоминает Анастасия Местяшова с волнением. — Ми-26 вез беженцев-армян. Вертолет разломился в воздухе, кабина упала в горы, пассажиры погибли. Экипаж выжил. А Гришу сбили в мае…» В вертолет с бортовым номером «63» «желтый» 12 мая попала ракета, машина упала в районе села Вазашен. Погибли шесть человек — стажер, пять членов экипажа, в том числе и муж Анастасии — Григорий.

От тех лет у Местяшовой остались несколько фото и документов. На одном снимке ее муж — 32-летний капитан в летной куртке, улыбается, в руках у него флаг «веселый Роджер» с черепом и скрещенными костями — трофей, отобранный у боевиков в Баку. И протокол постановления офицерского собрания части: «Семьи погибших членов экипажа оказались в тяжелом материальном положении (…). Ходатайствовать перед местными органами власти о внеочередном предоставлении квартиры семье (…) погибшего при выполнении боевого задания».

Вскоре квартира в Телави будет уже не нужна — воинская часть переводилась в Россию. В архиве Местяшовой — справка, выданная жене погибшего борттехника. О том, что она может увезти свое имущество на «копейке», ВАЗ-2101, из ставшей независимой Грузии. Бумага ее спасла.

В Афганистане было проще

«Что мы делали в Нагорном Карабахе? Гуманитарку возили, военных эвакуировали, гражданских. Много работали. А войны не было, в юридическом смысле не было, — поправляет сам себя Александр Гарин. — Хотя вот ночью как-то взлетали с поля со всеми строевыми огнями. И по нам начали гвоздить из района Агдама. Портвейн с таким названием был, помните? Трассеры к нам оттуда тянутся, огни мы потушили. И тут выстрел еще, красный шар катится по небу в нашем направлении. Предполагаю — противотанковая управляемая ракета. Но промазали».

Через Нагорный Карабах в 1988-1992 годы прошло, по подсчетам ветерана той войны Сергея Шатько, около 250 тысяч человек. В архивных справках из воинских частей значится: «принимал участие в боевых действиях по ликвидации последствий чрезвычайных обстоятельств на территории Азербайджанской ССР». Но из ведомств на запросы ветеранов о присвоении статуса участника боевых действий приходят стереотипные отказы: «правовых оснований не имеется».

Член Совета по внешней и оборонной политике (СВОП) генерал-майор Владимир Ворожцов — не просто очевидец, а один из участников урегулирования нагорно-карабахского конфликта в 1980-е и 1990-е годы. Он согласен, что признание статуса участника боевых действиях за теми, кто оказался тогда в горячей точке, — вопрос политический. Но и в самой ситуации, как и в других, которые сопровождали распад Советского Союза, много осталось такого, о чем нельзя однозначно сказать ни тогда, ни сейчас.

«Да, не было принято соответствующего политического решения. Но ведь есть неясность в ряде моментов. Были части и подразделения, которые действительно в этих районах Нагорного Карабаха входили в боевое соприкосновение. Но были и те, кто пресекал массовые беспорядки, например, в Баку. И тех, и других считать участниками?» — вопрошает Ворожцов. Он отмечает, что с точки зрения советского права военнослужащие и в столице Азербайджанской ССР, и в других районах просто несли службу по охране общественного порядка.

При этом Ворожцов напоминает, что последний Герой Советского Союза, последний, кому президент СССР Михаил Горбачев подписал наградной лист, — это лейтенант Олег Бабак из софринской бригады оперативного назначения. «Он погиб как раз в Нагорном Карабахе, в бою, прикрывая мирных жителей от атаки боевиков», — приводит он довод в пользу того, как много парадоксов осталось от конфликта, до сих пор не названного войной. И действительно, чтобы принять политическое решение о статусе участников той войны, сначала надо определить характер и уровень тех событий для современной России, а затем — выработать критерии, которые позволят отнести военнослужащих к категории ветеранов.