25 февраля в Москве в рамках эха идущего в Ханты-Мансийске фестиваля «Дух огня» состоится российская премьера одного из лучших фильмов прошлого года: «Ночь королей» ивуарийца Филиппа Лакота разворачивается в стенах MACA — «единственной тюрьмы в мире, которой управляют сами заключенные», и регулярного фигуранта рейтингов самых страшных тюрем планеты — в момент борьбы за власть между конфликтующими группировками зэков. Не довольствуясь напряженной тюремной драмой, Лакот при этом выводит свое кино почти в шекспировскую, театрализованную, искрящую вторжениями танца, мюзикла и упоительного афрофэнтези плоскость. «Лента.ру» поговорила с режиссером о том, как создавался этот удивительный фильм.
«Лента.ру»: Вы говорили, что впервые оказались в MACA еще ребенком — навещая арестованную за несогласие с властью мать. Что это был за опыт? Какими глазами вы смотрели на это место?
Филипп Лакот: Я убежден, что режиссер должен работать с тем материалом, который ему близок, который он хорошо понимает. «Ночь королей» я снял, потому что тема тюрьмы в принципе всегда была рядом. Я вел киноклуб в одной из французских тюрем, я десятки раз навещал за решеткой своих заключенных друзей и братьев. И в MACA я впервые побывал, когда мне было семь лет. Моя мать была политзаключенной там на протяжении года. MACA расположена в лесах неподалеку от Абиджана — так что раз в неделю я садился в маршрутку и отправлялся туда. MACA отличается от многих других тюрем еще и тем, что она на удивление открыта для тех, кто приходит на свидания. Место, где эти свидания проходят, не отделено от остальной территории так, как это обычно бывает — то есть, приходя туда, ты видишь множество заключенных, можешь с ними коммуницировать, можешь увидеть, как они живут. Так что мне, ребенку, MACA представлялась таким своеобразным королевством. Со своими королями, королевами, лакеями. Тюрьма выглядела странным, фантастическим местом со своими фантастическими, непроницаемыми для меня тогдашнего законами. Образ этого места в моей голове остался одним из самых сильных моих воспоминаний — и я хотел поделиться им с миром.
Другой важный элемент «Ночи королей» — история реального преступного авторитета, называвшего себя Зама Кинг и прославившегося своей жестокостью, за которую его в итоге буквально казнила разъяренная уличная толпа. Что было в замысле первоначально — MACA или история Замы?
На самом деле — одновременно. Но я никак не мог решить, что важнее, что стоит вывести на первый план. Когда я начал работу над проектом четыре года назад, то принял участие в программе Torino Film Lab. Там был узкий круг режиссеров, тоже работавших над своими будущими фильмами, и я спросил их: «Что в этом замысле интереснее? Судьба Замы Кинга или сюжет о попадающем в тюрьму парне, которому суждено стать так называемым романом, на протяжении ночи рассказывать другим заключенным истории под страхом смерти?» И большинство из тех, с кем я говорил, ответили, что фильмов про гангстеров они видели уже очень много, а вот история о рассказчике в тюрьме — это нечто абсолютно новое. Так я вывел романа, рассказчика на первый план.
Традиция назначать среди заключенных MACA романа — реальность или вымысел? Он ведь кажется очень символической фигурой, и рефлексирующей о природе сторителлинга, и отсылающей к богатым африканским традициям гриотства.
Конечно, это реальность. Я в принципе предпочитаю иметь дело только с реальным материалом — реальность всегда многогранна, всегда уже сама содержит в себе сразу несколько измерений, включая и символическое, и метафорическое значения. И функция романа в МАСА — не мой вымысел. Вообще, для меня она и стала ключом к фильму, тем элементом, который, появившись в конструкции фильма, связал все воедино — и саму тюрьму с ее специфическим миром, и мои воспоминания о заключенной там матери, и судьбу Замы Кинга. О том, что такая традиция в MACA есть, мне рассказал сидевший там друг детства. Это от него я узнал, что в MACA назначают романа — буквально живую книгу, то есть — который должен каждую ночь рассказывать другим заключенным разные истории. Конечно, действие не сосредоточено на одной ночи, как в фильме, и конечно, ему в реальной жизни не грозит смерть — это как раз мое преувеличение. Но сама функция, сам статус — вполне реальны.
Этот статус привилегирован? Например, в российских тюрьмах исторически пользовались уважением те заключенные, которые умеют хорошо высказывать мысль на бумаге и могут писать за других письма близким.
Да, это привилегия. Я встречал во время работы над сценарием двоих человек, которые отсидели в MACA и которые там выполняли роль романов. И они рассказывали, как во время рассказывания историй другие зэки в благодарность клали у их ног сигареты или деньги. Когда ты находишься в заключении, то жаждешь бегства — если не тела, то хотя бы ума. И роман именно это окружающим и дарит. Поэтому ночами они рассказывают истории, а днем живут как принцы, которые получают все, что пожелают: секс, еду, что угодно. Мне кажется, это абсолютно нормальная ситуация для замкнутого сообщества людей одного пола, отбывающих пяти-, десятилетние сроки. Им нужно заново выстраивать в тюрьме свой мир — а для этого нужна своя мифология, своя понятийная система. Именно их рассказы романа и формируют.
«Ночь королей» поражает и на формальном уровне: вы вшиваете в тюремную драму элементы байопика, сказки, ритуального театра, мюзикла, даже политической документалистики. Как вы решились на то, чтобы соединить вместе элементы всех этих жанров?
Кино — это всегда риск. Мне трудно сказать, почему именно такая форма оказалась для фильма самой подходящей, но думаю, что она очень органична для меня самого. Я всегда видел себя гипернарративным режиссером — в том смысле, что я во всем вижу нарратив, вижу историю. И так было с самого начала моей работы в кино — еще когда я вернулся в Кот Д'Ивуар из Франции в 2002-м и вскоре приступил к своей первой документальной картине. И для меня большой разницы между документалистикой и игровым кино нет — разве только в момент съемок. А когда весь материал отснят, то он весь готов быть тканью для будущей истории. Уже не так важно, что перед тобой — архивные кадры, снятые интервью или постановочные сцены в том или ином жанре. Важен только вопрос, какую историю этот материал хочет тебе рассказать. И материал как таковой никогда не запрещает тебе пересекать границы между его разновидностями — чем я и пользуюсь. Мне нравится снимать игровые сцены так, как будто я снимаю документальный фильм — и в то же время нравится монтировать документальные кадры так, словно я работаю над игровым кино.
В «Ночи королей», например, в какой-то момент в историю вторгаются архивные кадры ареста Лорана Гбагбо, на тот момент действующего президента Кот Д'Ивуара. На что один из персонажей тут же реагирует словами: «Нам здесь не интересна политика» — парадоксальным образом доказывая, что во многом все, что происходит в тюрьме, имеет отношение к политике.
Да. Как раз эта его реплика и позволяет мне включить в фильм эти кадры (смеется).
В отличие от многих современных африканских фильмов, которые ориентированы на язык и стиль европейского фестивального кино, «Ночь королей» как будто бы ищет на глазах у зрителя свой, уникально ивуарийский и уникально ваш, способ обращения с кинематографом.
Африка — новый для кино континент. У нас нет выстроенных киноиндустрий, мы не так много фильмов производим — если не считать Голливуд, но это совсем другая, очень специфическая история. Проще говоря, у африканских режиссеров, которые хотят своим кино что-то сказать, нет прочной базы под ногами, нет фундамента. Но на мой взгляд, это в каком-то роде и дар — потому что он подталкивает тебя на то, чтобы найти новый, оригинальный способ рассказывать истории, снимать кино. Кинематограф как язык одновременно и индивидуален, и универсален — в том смысле, что какая-то история может быть универсально, глобально понятной даже если она рассказана глубоко личным, идиосинкратическим для автора фильма образом. Для меня самого очень важно снимать фильмы через призму ивуарийской культуры, ивуарийского взгляда на мир — а их ключевая особенность заключается в том, что мы не различаем реальное и магическое. В нашей культуре нет границ между мертвыми и живыми людьми, между видимым и невидимым мирами, — все эти элементы для нас принадлежат одной реальности, сосуществуют в ней. Это восприятие мира я и хотел передать в «Ночи королей».
Это правда, что вы теперь работаете над проектом, в котором через жанр боевых искусств рассказывается история обретения африканскими странами независимости?
(улыбается) Да, такой замысел есть. Но не уверен, что он станет моим следующим фильмом. Моя жизнь после «Ночи королей» немного изменилась. У меня появилось американское агентство — и мне теперь посылают голливудские сценарии, предлагая работу то над одним фильмом в Америке, то над другим. Пока ничего, что бы действительно мне подошло, ко мне не попало. Но вообще, могу сказать, что для меня главное — история и свобода в работе с ней. Если Голливуд мне их даст, прекрасно, я с удовольствием там поработаю. Если же нет — буду работать там, где привык, и так, как привык. Для меня кино — не бизнес и не путь к богатству. Кино это ритуал, нечто священное. Я большой фанат Тарковского, а он именно так к кинематографу относился. Хотел бы быть в этом похожим на него.
Кто еще является вашим героем в мире кино?
Самым главным? Абсолютно точно это Брюс Ли. Я не учился в киношколе. Но в детстве я рос именно на его фильмах. Не только я. Все мы, детвора из Абиджана, смотрела его фильмы десятки и десятки раз. И все, что происходило на экране, для нас было правдой. У нас не было никакой дистанции по отношению к кино, мы каждый раз как будто переносились в пространство фильма. Был один случай. Мы смотрели какой-то из фильмов с Брюсом Ли — Брюс был в доме антагониста, искал какие-то документы, и тут к нему подобрался со спины злодей. В этот момент один из зрителей в зале вскочил со своего места, подбежал к экрану и проткнул злодея — ну, точнее экран с его изображением — ножом. Я был потрясен. В этот момент я решил, что стану кинорежиссером.
Фильм Филиппа Лакота «Ночь королей» (La nuit des rois) будет показан 25 февраля в кинотеатре «Иллюзион» в рамках Эха международного фестиваля кинематографических дебютов «Дух огня» в Москве