В 2015 году так называемая линия соприкосновения разделила не только территории Донецкой и Луганской областей на зоны, подконтрольные Украине и народным республикам (ДНР и ЛНР). Линия фронта, разделившая две армии, два политических режима, две картины мира. Но главное — она разделила людей. По разные стороны новой границы оказались не только друзья и соседи, но и близкие родственники. Жители Донбасса рассказали корреспонденту «Ленты.ру» о том, каково это — восемь лет жить, не имея возможности повидать родных, и делить близких на «своих» и «чужих».
Фамилии и другие персональные данные собеседников скрыты по их просьбе.
Мою семью разделила даже не война, а Майдан. Мы с младшей сестрой Наташей тогда учились в университете в Киеве. Она сразу очень активно включилась во всю майданную движуху, даже была на первом разгоне демонстрации (30 ноября 2013 года правоохранительные органы провели первую зачистку площади Независимости, где находились преимущественно студенты, пострадали 79 человек, включая 7 милиционеров — прим. «Ленты.ру»).
Для сестры история с Евромайданом изначально была не про национализм, а про либеральные ценности, путь в Европейский союз.
Я же от протестов был далек. Но и сторонником Антимайдана и [бывшего президента Украины Виктора] Януковича себя назвать не мог. Прекрасно понимал, что обе эти политические силы от меня очень и очень далеки. Наверное, в силу этого как-то получалось не ругаться в семье из-за политики.
Сестра осталась в Киеве, а я собрал вещи и вернулся к родителям в Донецк, так и не получив диплом. Первое время просто старался наладить жизнь, устроить быт для себя и своей семьи.
Общение восстановилось в 2016 году, после смерти отца. Сестра приезжала на похороны, и мы поговорили впервые за два года. Она так и не приняла моего решения, но хотя бы поняла его. Периодически стали переписываться, хотя прежней теплоты в отношениях уже не было. Но она начала понимать, что в Донбассе живут не «террористы», а люди со своими убеждениями. А после пришло понимание, что новая Украина не очень похожа на ее представления о «европейском пути».
Наташа верила в Зеленского. Она считала, что он способен преодолеть раскол, принести мир. И действительно, число обстрелов уменьшилось, начали разводить войска. А потом пандемия все перечеркнула. Донбасс и Украина практически потеряли контакт. Думаю, именно в это время мы как территория окончательно отделились. И уже любое продолжение боевых действий стало бы не гражданской войной на Украине, а войной независимого Донбасса с Украиной.
В день начала российской операции я хотел позвонить сестре — узнать, как она, поддержать. Рассказать, что делать при обстрелах, у нас тут опыт, к сожалению, большой. Но и меня, и мать она заблокировала во всех соцсетях и мессенджерах, дозвониться тоже не получается. Я до сих пор не знаю, что с ней.
Родом я из Красного Лимана. С июня 2014 года этот город находится под контролем Украины. Я успела перебраться в Донецк, а вот моя семья осталась там. С тех пор в нашей жизни наступил настоящий ад. Мои родные ни на секунду не переставали бояться, что я попаду под обстрел, а я ни на секунду не переставала бояться, что к ним придут правоохранители или «патриоты» из-за моей поддержки ДНР.
Не подумайте, что я хочу сказать — мол, все украинцы злые, жестокие и охвачены шпиономанией, а у нас в Донбассе не так. В ДНР иногда из-за родственников на Украине тоже могли возникать вопросы, хотя близкие по ту сторону фронта есть практически у всех. Но я работаю на государство, и мама работает на государство, поэтому мы свое общение старались не афишировать.
Мать видела, как меняются люди вокруг нее, встают на сторону Украины. Кто-то из-за разочарования — они помнят, как в 2014 году Россия не пришла, как преследовали пророссийских активистов, публично выражавших свою позицию, когда Красный Лиман был еще под контролем ДНР. Кто-то был зол на сторонников ДНР за то, что рухнула их привычная жизнь, что война уничтожила планы на будущее и бытовой комфорт. Кто-то действительно поддался действию украинской пропаганды.
Но самое страшное — люди не просто поменяли взгляды. На мой взгляд, нет ничего плохого в том, что человек меняет свои представления о происходящем.
Теперь со многими из них диалог в принципе невозможен. Причем я думаю, что и без российской операции градус ожесточения достиг бы нынешних масштабов — сам по себе, просто чуть позже.
С начала операции связь с матерью поддерживать стало еще сложнее. Но я точно знаю, что и она, и многие другие люди ждут освобождения. И я его тоже жду. Мечтаю впервые с мая 2014-го обнять маму и увидеть родной дом. Чтобы все эти годы страданий были не зря.
Сам я не местный, в Донецк приехал задолго до войны учиться в университете. Ну, а потом как-то так вышло, что остался. Очень много родственников осталось в Кривом Роге. Они всегда были аполитичными, поэтому единственный их вопрос к моему пребыванию в Донецке после начала боевых действий в 2014 году касался моей безопасности. Волновались, конечно, но в целом приняли.
О противостоянии Украины с ДНР мы особо не говорили никогда. Повторюсь, они люди аполитичные. Да и меня не назвать горячим борцом за независимость республики, просто люблю Донецк и не представляю себя в другом городе. Так и продолжалось наше общение все эти восемь лет.
Еще вчера съездить к родным — несколько часов в автобусе, а сегодня это другая страна, и поездка превращается в кучу проблем. Но мы довольно быстро перешли именно к этому режиму: мы живем в разных странах. Просто в моей — война. Родственники старались обходить острые темы о том, кто виноват, и я не напирал. Понимал и понимаю, что они не несут никакой ответственности за действия Вооруженных сил Украины (ВСУ).
Все начало меняться в последние месяцы. Мои аполитичные родственники превратились в яростных патриотов, а я — в «российского террориста». После начала операции все стало еще хуже. От кого-то я получаю проклятья, от кого-то — обвинения.
Запад всецело поддерживает Украину, но те же люди обвиняют европейских политиков в предательстве из-за недостаточных санкций против России. Постоянно тиражируются истории о летчике, сбившем огромное количество российских самолетов, о многотысячных жертвах среди мирных жителей. Не знаю, как я буду общаться с родными, когда боевые действия закончатся. Хочется верить, что не будет больше такой оголтелой пропаганды, не будет и такого накала страстей.
С самого начала войны в 2014 году я и моя семья находились в разных информационных полях: у них в ЛНР ситуация подавалась одним образом, а у нас — другим. Но мы все равно старались не обсуждать политических вопросов, то ли интуиция помогла, то ли житейская мудрость. Вместо этого старались помочь друг другу, поддержать. Знаю ситуации, когда семьи распадались из-за политики, ссорились, но сама таким опытом поделиться не могу.
С 2014 года мы старались созваниваться каждый день по несколько раз, причем в оба конца. Понятно, что в эти годы вместилось много всего: обстрелы, разрушения, голод. Это влияло на отношение к происходящему. Был период, когда в Донбассе вообще не было связи, и я больше месяца вообще не знала о том, что происходит с моими родителями. Но через соцсети мне удалось найти людей и на контролируемой Украиной территории, и на территории республик, которые смогли помочь. Они приезжали к моим родителям, убеждались, что с ними все в порядке, и при любой возможности сообщали мне об этом.
Конечно, это две очень разные вещи: иметь возможность общаться с человеком лично и долгое время говорить с ним только по телефону. Это накладывает свой отпечаток на характер взаимоотношений, они меняются. Какими они будут дальше, я пока сказать не могу. Я вижу, как близкие люди стараются поддержать друг друга, но всем, всему народу сейчас очень тяжело.
До войны я вместе с семьей жила в Славянске. В 2014 году я была юна, беспечна и приняла решение помогать ополчению. Просто потому, что это было весело. Потом была эвакуация в Россию, получение статуса беженца... А потом я решила вернуться.
Нормально общаться с ними я начала только год назад, и все более-менее пришло в норму.
У меня остались друзья на Украине. Нужно понимать, что восемь лет там велась крайне эффективная пропаганда. Мои друзья были уверены, что люди в Донецке действительно обстреливали сами себя. До сих пор не могу понять, как это укладывалось в их головах. До пандемии мне удавалось привозить их в Донецк, показывать им результаты обстрелов. Тут к ним приходило хотя бы частичное осознание и понимание происходящего: когда буквально подведешь к разрыву мины и покажешь направление разлета осколков (оно ясно показывает, с какого направления мина выпущена). Ко мне ездила даже подруга с очень заукраинской позицией, я тоже ей это все показывала. Видимо, нужно было показывать с большим цинизмом.
Теперь мои украинские знакомые удивляются: как же так, не получилось мирно договориться! Но с момента подписания вторых Минских соглашений прошло семь лет. Все эти годы ДНР и ЛНР пытались договориться с Украиной. Ведь все это время (я это знаю из первых рук) войскам запрещали открывать ответный огонь под угрозой уголовного преследования. Ты буквально сидишь в окопе и слышишь, как бьют по мирным кварталам. Никто даже не старался попасть по объектам военной инфраструктуры, хотя за такой срок можно обучить любого наводчика.
Сейчас город, в котором живет моя близкая подруга, по сути в блокаде.
Но винит она все равно не украинскую армию и не украинское правительство. И так со многими моими знакомыми из прифронтовых поселков. Еще вчера украинские солдаты жили с вами рядом, разговаривали, а теперь они грабят магазины, отбирают машины, бьют вас.