Жизнь молодой москвички Алены Маркушовой резко изменилась после того, как ее на улице сбила маршрутка. Она практически лишилась левой рабочей руки, которая осталась парализованной, а попытки наказать виновного обернулись настоящим детективом. Водитель маршрутки воспользовался нерасторопностью полицейских и сбежал из страны, но позже вернулся, поменяв на родине документы. За его поиски взялась сама потерпевшая. Алена придумала, как выманить преступника, находившегося в федеральном розыске, и сделать так, чтобы его смогли задержать. После этого она нашла единственного в мире врача, который может оживить парализованную руку, но попасть к нему на операцию оказалось еще сложнее, чем найти покалечившего ее водителя. История Алены Маркушовой — в материале «Ленты.ру».
Ранним утром я выехала из дома на работу. Это был мой третий рабочий день в ресторане быстрого питания, недавно открывшемся у нас в Щербинке. Конечно, не предел мечтаний для человека, только что отучившегося на повара-кондитера, но без опыта работы никуда больше не брали.
Радовало, что ездить совсем недалеко. Сестра дала свой велик, на нем я и ехала тем утром по пустому тротуару. Никому не мешала.
И когда до места назначения оставалось несколько сотен метров, меня сбила маршрутка.
Это было непредсказуемо. Она ехала параллельно со мной по проезжей части, а посередине разрыва между тротуарами, через который машины заезжают во двор, не включая поворотника, резко свернула прямо на меня... Такое впечатление, будто водитель забыл, что собирался повернуть.
Врачи мне потом сказали, что велосипед меня спас: он был хороший, недешевый и принял основной удар на себя.
Меня же ударило правым боковым зеркалом. Я упала на асфальт и ударилась головой. Потекла кровь, а еще я поняла, что не чувствую руку.
На переднем сиденье рядом с водителем сидел мужчина, он вышел и помог мне встать, поднял велосипед. Затем он попрощался с водителем и ушел. На мой взгляд, они явно были знакомы.
Интересно, что потом сторона защиты привела в суд совершенно другого человека, представив, будто это был тот, что помог мне встать. Я спрашивала: «А какого цвета была маршрутка? В какой день это произошло? В какое время?» — и ни на один вопрос он правильно не ответил. Зачем нужна была эта подмена? Что пытались скрыть эти люди? Я так и не поняла.
Позвонила в ГАИ, чтобы вызвать их на место ДТП, и сразу же у них спросила: «Мне скорую вызвать или нет?» Мне ответили: «Сейчас сотрудники приедут, и они для вас вызовут скорую. Вы сами не вызывайте, чтобы мы вас потом не искали по больницам».
Я согласилась, так как маршрутчик, который меня сбил, все время порывался уехать. Я понимала, что если врачи меня увезут, то он не станет дожидаться гаишников.
Через полчаса я позвонила снова, и мне ответили, что машина еще не выехала. В итоге ждать пришлось три с половиной часа. За это время две машины скорой, проезжавшие мимо на другие вызовы, останавливались, чтобы спросить, чем они могут помочь.
Наконец приехали гаишники, и водитель рассказал им, что у него под капотом якобы что-то задымилось, это и вынудило его заехать во двор и остановиться. К слову, на суде он потом рассказывал, что ему в этот дом надо было завезти человека, который рядом с ним сидел.
Первоначальная проверка кончилась тем, что следователь выписал мне отказ в возбуждении уголовного дела: мол, сама виновата и все такое.
Сама виновата! Такое терпеть было нельзя. Решение следователя я с помощью адвоката оспорила, и дело завели.
Как мне объяснили гаишники, я имела право ехать по тротуару на велосипеде, потому что там нет велодорожек, и в семь утра я никому из пешеходов не мешала: «Он должен был в любом случае тебя пропустить, как ни крути». Полицейские отдельно подчеркнули, что тот видимый разрыв тротуара, через который машины заезжают во двор, все равно считается продолжением тротуара, а не проезжей частью.
Другими словами, формально я с него не съезжала.
Причиненный мне вред был квалифицирован как тяжкий: по делу провели две судебно-медицинские экспертизы.
Водителя держали на подписке о невыезде, несмотря на то, что он трудовой мигрант из Таджикистана. Ему вручили обвинительное заключение, но в суд он не явился. Как выяснилось, правоохранители не удосужились проверить у этого маршрутчика личные документы. Его временный вид на жительство оказался поддельным. В этой бумажке, которую приобщили к делу, был указан несуществующий адрес!
В итоге дело вернули следователю, а нашего героя объявили в федеральный розыск.
Неприятно, что эту историю с подделкой в итоге замяли, и она больше нигде не фигурировала. Хотя ведь это отдельная уголовная статья, разве нет?
Как бы то ни было, он уехал в Таджикистан, и наши правоохранители, насколько я знаю, всего раз отправили туда запрос, чтобы узнать, находится ли этот человек по месту прописки. Никакого ответа не последовало.
Я вспоминала, как он все время порывался уехать с места ДТП. Начал объяснять, что ему надо работать: «Давайте я вам дам свой номер. Вы мне позвоните, когда приедет ГАИ, — я вернусь».
У меня остался этот его телефонный номер. Однажды я просто решила проверить, не зарегистрирован ли он в соцсетях. Конечно, шанс был минимальный. Но представляете — человек, который сменил имя, не удосужился сменить номер телефона! По крайней мере он зарегистрировал на него аккаунт в «Одноклассниках», и у меня высветилось, что этот товарищ находится в сети.
Еще я поняла, что он в Москве, потому что в новостях [соцсети] появилось, что он поставил приложение карты «Тройка» или подписался на группу «Карта "Тройка"».
Я пошла на прием к начальнику следственного отдела и рассказала ему о обо всем этом. Он ответил, что не знает, о чем я, так как только занял эту должность и не знаком с делом: «Давай я свяжусь с розыском и все узнаю. Они тебе перезвонят и скажут, почему дело не движется», — предложил начальник.
А опера из розыска меня уже несколько раз отфутболивали: «Не лезьте к нам, и вообще — мы не обязаны вам говорить, как происходит розыск».
Через две недели после моей встречи с начальником они перезвонили мне и спросили: «Вы зачем начальству жалуетесь? Чего вам надо?»
Он меня добавил в друзья. Начался диалог, из которого я поняла, что он действительно в Москве и ходит в мечеть. Я у него спросила, какая именно мечеть, и проверила, что да, действительно, такая в столице есть.
Он сам предложил встретиться. До этого я ему писала, что хотела бы увидеть мечеть, стала расспрашивать, что для этого нужно девушке. Маршрутчик объяснил, что лучше идти туда с мужчиной, так правильнее.
В итоге он пригласил меня в кафе.
Я подумала, что если напрямую позвоню операм и расскажу об этом, они снова меня пошлют. Позвонила на горячую линию МВД и сказала: «У меня есть данные, что человек, находящийся в федеральном розыске, сейчас находится в России, в городе Москве». Через полчаса мне позвонили все те же оперативники: «У нас есть специальные люди, которые этому обучаются, чтобы вести диалоги такие в интернете. На это уходят месяцы, годы...»
«Слушайте, вам нужно только подъехать и задержать его», — ответила я.
В урочный час он мне написал, что уже возле кафе, но на месте его не было. Поехавшие со мной оперативники ехидно показали мне бумажный ответ на запрос: дескать, этот деятель не пересекал государственную границу России.
Тогда я написала маршрутчику, что он такой-сякой, позвал девушку, но так и не пришел. Решила скидывать ему свою локацию, пока буду идти к метро. «Он пойдет за мной, и вы его задержите», — сказала я операм.
В итоге так и произошло. Они заметили его раньше, чем он меня, и задержали. Сработало.
Через несколько часов после этой операции мне позвонил радостный следователь: «Алена Андреевна, спешу сообщить, что взяли водителя, который вас сбил!»
«Я в курсе. Сама его нашла и ездила на задержание», — ответила я.
«Серьезно? Может, вы пойдете в следователи?» — удивленно сказал следак.
Конечно, сам процесс, когда ты все это делаешь, показался мне интересным, и я даже почувствовала азарт, который появляется перед самым задержанием. Однако в целом все это, конечно, не мое. Да и в какие следователи идти с одной рабочей рукой?
Неприятно было, когда через две недели мне пришел ответ на запрос о ходе розыска, который я отправляла давным-давно, где еще раз сообщили, что «по вашему делу такой-то человек арестован». Меня взяла злость, и я позвонила тому начальнику, что подписал этот документ, и спросила, в курсе ли он обстоятельств задержания.
«Они в рапорте написали, что сами разыскали и задержали», — был его ответ.
Начальник этот был зол на своих подчиненных. При личной встрече передо мной извинился: «Я честно скажу, что они нифига не хотят работать, но зарплату получать хотят».
Но впереди еще ждал суд. У этого маршрутчика появился адвокат, который даже пытался мне угрожать. Разбирательство продолжалось полгода и закончилось обвинительным приговором: один год лишения свободы, 300 тысяч рублей штрафа и выдворение из страны.
Денег я так и не получила. На свободу он вышел, наверное, уже через пару-тройку месяцев, так как полгода уже провел в СИЗО. Помню такую деталь: пока этот гражданин был в розыске, он прилично располнел, а за время нахождения в изоляторе сильно похудел.
Думаю, сейчас он снова в Москве и снова с другими документами.
В первые дни после ДТП врачи говорили, что такое бывает, и чувствительность возвращается — у кого-то в течение дня, а у кого-то и до двух недель, но моя левая рука так и осталась парализованной.
Врач-нейрохирург, к которой я попала в больницу на консультацию, не собиралась сдаваться. Она лично ездила со мной по разным профессорам, сама договаривалась с ними, всячески старалась мне помочь. Особенно в первый год. Я до сих пор к ней езжу заключения новые брать. Она мне витамины прописывает.
Формально есть процедура, согласно которой сначала врач дает заключение, что вылечить в России человека нельзя, после этого специальная комиссия Минздрава это подтверждает, и на основании их решения государство оплачивает гражданину лечение за границей. Однако Минздрав, как мне говорили, запретил врачам делать такие заключения.
Диагноз у меня — плексопатия плечевого сплетения. Название довольно распространенное, подразумевает общее нарушение работы нервов.
В моем случае дополнительно к этому пишут «тяжелый нейрогенный синдром, тракционная (то есть закрытая) травма нервов». Моя травма достаточно редкая. В большинстве случаев ее получают мотоциклисты.
В общем, поиски лечения в России не дали результатов, и я стала искать за границей. Началось с того, что я подала документы в одну израильскую клинику. Там сказали: «Мы можем только реабилитацию предложить после операции».
Потом я нашла сайт, на котором собраны многие зарубежные клиники. Этот ресурс выступает неким посредником между клиниками и пациентами. Посредничество это оплачивают клиники. И вот на этом сайте мне попался врач-координатор: «Я знаю профессора, который конкретно этой темой занимается. Давайте я ему напишу».
Речь шла о профессоре Хоакиме Касаньясе из Испании. Как оказалось, он действительно более 15 лет занимается оперативным лечением именно таких травм, как у меня, и сам разработал соответствующую методику.
Отправила в его клинику все документы и снимки. Этот профессор сказал, что нужно провести операцию, и я вновь обрету здоровую руку. Выставили счет — 50 тысяч евро...
Найти деньги остается теперь моей единственной — к сожалению, пока неразрешимой — проблемой. Нередко я слышу от людей, которые пытаются мне помочь, «мы своим врачам покажем, посоветуемся». Зачем искать? Клиника же найдена! Есть врач, который занимается конкретно этим много лет, так лучше именно к нему попасть. Даже если у нас в России эта методика появится, все равно опыта у него больше.
Некоторые мне говорят, что, может, и где-то в России есть врач. Послушайте, если в Германии и Израиле меня лечить отказались, кого мы у нас здесь найдем? В мире не найти, наверное, другого специалиста.
Я не говорю, что у нас медицина хуже, чем в Европе. Она такая же. Там тоже люди для тех или иных отдельных операций вынуждены ездить в другие страны. Это норма.
Когда началась спецоперация, кто-то мне позвонил и сказал: «Вот с Испанией сейчас сложно будет. Давай мы тебе в другом месте найдем клинику!»
Я говорю: «Придумать способ оплатить можно. Это ведь не про отпуск и не про покупку элитной сумочки».
В этой испанской клинике есть международный отдел, и у меня на связи человек оттуда. Он говорит, что без проблем можно приехать и сейчас. Есть процедура, согласно которой они присылают документы в посольство в России, и там делают медицинскую визу, даже когда границы закрыты.
В 50 тысяч евро входит не только операция, но и то, что я буду затем еще шесть дней находиться в клинике. В эту сумму входит проживание сопровождающего. Потом две-три недели надо будет снимать жилье и каждый день приходить к врачу. Это, как и визы, перелет туда и обратно, нужно будет оплатить отдельно.
Сопровождающей будет моя близкая подруга, которая еще до пандемии была в Испании, знает этот город и испанский язык. Плюс она ухаживала за больной мамой и знает, что это такое.
Какое лечение я получаю сейчас? Практически никакого. Дело в том, что я постоянно испытываю сильную боль. Такова специфика этой травмы. Врачи предлагают мне обезболивающие, но слабые не помогут, а сильные... Я не хочу привыкания и связанных с этим проблем.
Один врач в Бурденко мне предложил поставить на каждый нерв электроды, подключить их через какой-то прибор к спинному мозгу: «Будем закачивать тебе все время морфин». Вы что, хотите меня подсадить? Лучше уж терпеть боль, чем сидеть на морфине.
Когда меня в первый раз видят, обычно спрашивают: «Что с рукой? Парализована? Ну, хорошо хоть не правая».
«Спасибо, но я левша», — отвечаю.
Было бы здорово самой заработать на лечение, но у нас не особо хотят брать на работу инвалидов. С одной стороны, есть выгода в том, что за меня работодателю нужно меньше платить государству, но с другой стороны — инвалида по закону нельзя привлечь к работе в выходные и сверхурочно, норма часов у него меньше. А почему мы тебя должны брать, если мы можем взять того, кто сможет больше?
Я пыталась заниматься расшифровкой текстов, но по факту от тебя начинают хотеть еще и корректуры, проверки на орфографию.
Врач меня подбадривает: «У нас мало пациентов, кто борется за себя. В твоем случае ты занимаешься рукой, ты борешься за нее. А большинство людей сдаются и превращаются в овощи».
А после суда меня немного отпустило, и теперь, когда начался благотворительный сбор, — точнее, когда он затянулся — мне уже стало тяжко. Конечно, я очень благодарна фонду «География добра» из Костромы, который этим занимается. Они стараются меня поддерживать.
Но когда ты уже на финишной прямой, и остается только найти деньги... Для меня это оказалось более тяжелым испытанием. Я готова еще раз этого водителя найти, чем вот это все.
Произошло внутреннее выгорание, потому что по сути от меня уже ничего не зависит. Я не могу ничего сделать, и меня это убивает.
Может, продать права на экранизацию моей истории, чтобы хоть так собрать нужные средства для оплаты лечения?