10 лет назад, 24 ноября 2012 года, в исправительной колонии № 6 (ИК-6) ГУ ФСИН по Челябинской области в Копейске вспыхнул крупнейший тюремный бунт в современной истории России. Сотни заключенных отказались подчиняться администрации, вышли на плац, пробрались на крыши зданий и стали требовать приезда столичных прокуроров, правозащитников и журналистов. Осужденные заявляли, что пошли на столь радикальные меры из-за того, что годами становились жертвами пыток и вымогательств. Для подавления беспорядков, о которых заговорила вся страна, привлекли спецназ ФСИН и ОМОН, а суды по событиям в Копейске тянулись еще много лет. Историю копейского бунта вспомнила «Лента.ру».
Бунт в ИК-6 начался утром в субботу, 24 ноября, — в так называемый «родительский» день. В такие даты родным осужденных, приехавшим на краткосрочные и длительные свидания, показывают, в каких условиях те живут и работают. Поэтому у ворот колонии на Кемеровской улице Копейска в то утро собрались десятки человек, в основном женщины.
Именно они первыми увидели происходящее — на крышах жилых зданий и промышленных цехов внезапно появились плакаты. «Люди, помогите!», «Пытают!», «Мы боремся за свои права!», «Администрация вымогает $». Информация очень быстро распространилась сначала по городу, а потом и по стране.
ИК-6 в Копейске — колония строгого режима для «первоходов», совершивших тяжкие или особо тяжкие преступления. В 2012 году наказание там отбывали 1590 человек (при лимите в 1650). Треть осужденных получила сроки за убийства, каждый четвертый — за торговлю наркотиками в составе организованных групп.
Заключенные утверждали, что их жизнь превращалась в ад с первых минут в ИК-6. У администрации за многие годы был отлажен «теплый» прием для новичков. По прибытии на них спускали конвойных собак, заставляя бежать в санпропускник. Тех, кто медлил и падал, псы сильно кусали.
Дальше осужденных раздевали догола для анального досмотра — те, кто попадал в колонию зимой, часами ждали очереди туда на ледяном кафеле в неотапливаемом помещении. После досмотра новичкам вручали тряпку для мытья туалета, чтобы проверить их характер.
Осужденный Алексей Первухин попытался отказаться от уборки. Тогда его скрутили и избили вначале табуреткой по ягодицам, а затем резиновыми палками по всему телу. От боли и угроз сексуального насилия вымыть туалет Алексею пришлось. Следующие две недели он провел в медсанчасти и только после этого попал в отряд адаптации.
Формально отряд адаптации нужен для того, чтобы осужденные привыкли к новым условиям, изучили нормативные документы и познакомились с правилами колонии. Но заключенные в один голос заявляли: в отряде от них требовалось одно — запомнить, что теперь за все придется платить, причем каждому — свою сумму.
Финансовые возможности заключенного и его болевые точки выясняли активисты — те, кто решил или из страха, или ради выгоды сотрудничать с администрацией колонии. Те же активисты с угрозами и побоями объясняли, что будет за отказ платить.
Если осужденному везло, его могли «всего лишь» заставить мыть санузел зубной щеткой, подвергнуть анальному обыску или на несколько часов отправить в летнем белье на мороз или под дождь. Но особо несговорчивым создавали такие условия, что не сломаться было сложно — и те сами просили телефон для звонка родственникам.
Алексей Первухин к тому моменту понял, что сопротивляться бесполезно, и быстро принял выдвинутые надзирателями правила игры. У него за перевод из отряда адаптации потребовали сто тысяч рублей.
Но поборы продолжились и дальше: Первухину уже в новом отряде выставили ежемесячный «счет» в три тысячи рублей. Как только заключенный отказался платить, его избили и поместили в больницу. Впрочем, тем, кому помощь после насилия не требовалась, везло меньше: их отправляли не в медчасть, а в штрафной изолятор (ШИЗО).
Осужденные там могли находиться месяцами, а то и годами. Один из заключенных ИК-6, Андрей Рыбаков, провел в одиночестве в ШИЗО около двух лет, за которые «испробовал» практически все возможные способы давления. Рыбаков рассказал «Ленте.ру», что в колонии его считали мучеником и рекордсменом по примененному к нему насилию. В своем отряде он практически и не жил — с первого же дня объявил, что терять ему нечего, свидания не нужны, а платить он ни за что не будет.
Заключенный Рыбаков попал в замкнутый круг: его били за одни жалобы, а он писал новые. По словам Алексея, в итоге у него набралось около тысячи страниц с подробным описанием того, что происходило в стенах ИК-6. Позже на основании этих данных он смог добиться компенсации в Европейском суде по правам человека (ЕСПЧ).
Рыбаков поведал суду, как его не кормили сутками и у него от голода возникали галлюцинации, как его били током, подсоединяя к телу провода, как раздевали зимой и оставляли на ночь в помещении с открытыми окнами, как в его камеру пускали перцовый газ и мешали спать, включая громкую музыку.
За то короткое время, что Рыбаков все-таки провел в своем отряде, он пытался разъяснить другим осужденным их права и учил писать жалобы. Не менее подкованным был и другой осужденный — Даниил Абакумов. Добившись разговора с правозащитниками, он рассказал об арестанте Николае Коровкине, у которого, по словам Абакумова, вымогали большую сумму.
Правозащитницы Валерия Приходкина и Дина Латыпова 20 июня пришли на встречу с Коровкиным в лечебно-исправительное учреждение (ЛИУ) «Специализированная туберкулезная больница № 3 ГУФСИН России по Челябинской области», куда он 8 июня попал в терминальной стадии СПИДа. Но правозащитницам сообщили, что заключенный умер накануне.
Его смерть проверила Челябинская прокуратура по надзору за соблюдением законов в исправительных учреждениях — правда, итоги проверки лишь запутали правозащитников. Из них следовало, что 31 мая и 4 июня 2012 года Коровкин получил кровоподтеки в области бедра и тазобедренного сустава, а также ссадину на голове в результате падений.
Эту версию подтвердили и сотрудники ИК-6, и другие осужденные, и даже сам Коровкин — причем уже находясь в больнице. Тогда же, судя по документам, он каким-то образом побывал на личном приеме у зампрокурора Челябинской области Потапова, где о применении насилия опять же ничего не рассказал.
Но правозащитников смутило то, что состояние, в котором был госпитализирован Коровкин, вряд ли могло бы позволить ему давать показания и общаться с прокурором. Причем посмертный эпикриз осужденного, выписанный начальником инфекционного отделения больницы, приводится в том же ответе прокуратуры об итогах проверки.
В отношении заключенного Абакумова, который рассказал об этой истории, возбудили уголовное дело о ложном доносе. Разбирательства тянулась три года, пока 13 мая 2015 года суд не прекратил дело за истечением срока давности.
О том, что происходит за колючей проволокой ИК-6, родные осужденных хорошо знали, а потому боялись за их жизни и были готовы брать кредиты, занимать у друзей и продавать свое имущество.
Каждый раз, когда женщина теряла связь с братом, она несла в колонию стройматериалы с чеками. Мать осужденного из 11-го отряда Галина Федорова (имя и фамилия изменены) по той же причине заплатила сначала 50 тысяч рублей для перевода сына из отряда адаптации, еще 100 тысяч — за его устройство на работу, а потом еще 10 тысяч — правда, уже не понимала, за что.
Для этого Федорова брала кредиты, документы на которые позже оказались в распоряжении сотрудников Следственного комитета России. Впрочем, возбужденное уголовное дело следователи вскоре прекратили «за отсутствием состава преступления».
Поборы деньгами и стройматериалами, рассказывают правозащитники и осужденные, собирались как «гуманитарная помощь» на благоустройство колонии — в отрядах велся ремонт и строилась церковь. Ежемесячно начальник ставил перед старшиной-активистом из числа заключенных план: сколько отряд должен собрать средств и что закупить.
Срыв этого плана грозил отправкой в ШИЗО и пытками. Поэтому старшина каждому осужденному отряда выставлял отдельный счет — так, Алексею Первухину нужно было платить по три тысячи рублей только на ремонт. Между тем в ИК-6 хватало и других расходов.
Копейские зэки должны были платить за свидания, устройство на работу, характеристику по условно-досрочному освобождению (УДО), передачи и многое другое. К примеру, по словам осужденного Алексея Рыбакова, на время уборки в помещениях те, кто платил, несколько часов сидели в тепле и даже пили чай. Остальные же стояли на морозе без зимнего нательного белья.
При этом «тарифы» постоянно росли. В своем докладе Николай Щур отмечал: цены за свидания менялись примерно раз в неделю — к концу 2012 года сумма за каждую из встреч с близкими (положенными по закону) достигла 7,5 тысячи рублей.
Несмотря на бесконечные поборы, порядки в ИК-6 были на удивление строгими — куда строже тех мест, откуда этапировали новичков. К примеру, в колонии не было вообще никакой сотовой связи, кроме той, что иногда предоставляла администрация. Новички сравнивали копейские условия с предыдущими — и закипали.
По словам Алексея Рыбакова, в первый раз ИК-6 «рванула» в конце ноября 2011 года. Тогда 50 заключенных из цеха взбунтовались из-за условий труда и требований к ним — всех посадили в ШИЗО.
Вторую, куда более серьезную протестную акцию, заключенные ИК-6 решили устроить год спустя — 24 ноября 2012 года, в «родительский день», когда под стенами колонии собрались их близкие. По данным источников «Ленты.ру», о готовящемся бунте заранее предупредили некоторых журналистов и бывших сидельцев.
Зэки были уверены — на глазах общественности их не тронут. Вначале бунтующие вышли из помещений и отказались возвращаться обратно. А затем группа осужденных появилась на крыше одной из построек колонии с плакатами «Администрация вымогает $», «Пытают!», «Люди, помогите!», «Нас 1500 человек».
Сами заключенные настаивали — к акции они толком не готовились и все получилось спонтанно, мол, «все равно же бьют». Они потребовали у администрации колонии прислать прокурора из Москвы, пропустить журналистов и освободить тех, кто находился в ШИЗО. Руководство ИК-6 такого явно не ожидало.
К стенам колонии сразу же стянули ОМОН, был сформирован оперативный штаб: начались переговоры с бунтовщиками. Замолчать то, что происходит в Копейске, было невозможно — уже через несколько часов о происходящем знала вся страна.
Однако от бойцов ОМОН досталось людям, собравшимся у стен ИК-6. После того как неизвестные подкинули на огороженную территорию мобильные телефоны, силовикам поступил приказ разогнать всех, кто находится рядом с колонией. ОМОН действовал жестко — от его дубинок пострадали более десяти человек.
Между тем своя версия бунта в Копейске есть у сотрудников правоохранительных органов, прокуратуры и меньшей части заключенных. Она гласит, что «отрицательно настроенная» часть зэков пошла на открытый протест, чтобы установить свой контроль над колонией.
Дело в том, что на протяжении всего предыдущего года в Копейск прибывали большие партии заключенных из других регионов: их переводили в связи с сокращением мест лишения свободы в рамках реформы. В то же время ИК-6 под руководством начальника Дениса Механова по своим показателям считалась одной из лучших в России.
В частности, Механову удалось заключить несколько крупных договоров о поставках продукции колонии (в основном корпусной мебели) в государственные и частные организации. Это обеспечило ИК-6 материальной базой: оборудование и сырье предоставляли заказчики.
Колония стала получать регулярный доход, а заключенные — работу и, пусть небольшую, регулярную зарплату. Именно поэтому в Копейск решили направлять самых сложных и непокорных осужденных — там их должны были «встроить в систему».
Новички, верные уголовным понятиям, не оценили налаженную жизнь в ИК-6: они хотели иметь личные телефоны, а также доступ к спиртному и женщинам. А вот работа в их планы совсем не входила.
Начальник ИК-6 Механов и инспекторский состав колонии активно боролись с проблемными зэками: уголовно-исполнительный кодекс (УИК) дает им такое право. Непокорных отправляли в ШИЗО, а если те, выйдя оттуда, допускали хоть малейшие нарушения, их отправляли обратно.
Накануне бунта несколько лидеров «отрицательно настроенной» части заключенных перешагнули определенную черту — количества их нарушений уже могло хватить для перевода из колонии в тюрьму по решению суда.
Все эти факты получили подтверждение и в ходе следствия, и позже, во время суда над зачинщиками. Дату бунта заговорщики наметили примерно за месяц. А за неделю до него несколько челябинских правозащитников и журналистов получили приглашение 24 ноября приехать на Каспийскую улицу — мол, будет сенсация.
Лидеры бунта были уверены — он заставит начальника говорить с ними. Поэтому активистов заговорщики не трогали, хотя обычно именно они становятся первыми жертвами подобных акций. Но Денис Механов говорить с бунтарями не стал — он действовал жестко: на зону вошел спецназ ФСИН, а вокруг нее работал ОМОН.
В итоге уже 25 ноября бунт в ИК-6 был подавлен — но события в Копейске получили огромный резонанс. За следующие несколько дней были установлены 20 организаторов и активных участников бунта.
Олег Локтионов получил срок за два убийства. Асим Ахмедов был осужден за контрабанду наркотиков в особо крупном размере — но сам запрещенные вещества не принимал и презирал тех, кто это делает. Константин Малашенков — интеллектуальный лидер бунта — также был связан с наркотиками: он организовывал торговлю ими, но сам их никогда не касался.
В истории с бунтом Малашенков тоже надеялся проскочить, как свидетель — ведь он в акции непосредственно не участвовал. Но это не удалось. Именно эта троица, как было доказано во всех судах, смогла привлечь к бунту остальных участников — кого-то уговорами, кого-то угрозами, кого-то обещаниями светлого будущего.
В ходе следствия открылась правда и про поборы. Как выяснилось, начальник ИК-6 Мелиханов действительно требовал у заключенных и их родственников деньги — на обустройство жилой зоны и клуба в колонии.
Данные о числе бунтовщиков сильно разнятся: правозащитники говорят о том, что в бунте принимали участие 1500 человек — все осужденные, за исключением «активистов». СКР называет цифру в 500 человек — но это все лица, признанные свидетелями. А во ФСИН говорят о трех сотнях бунтовавших.
Члены СПЧ собрали более 350 заявлений от осужденных, в том числе более 250 — о применении пыток, издевательств, а также жестоком и унижающем обращении.
Начались разбирательства, которые шли без малого девять лет. Перед судом представали то осужденные, то правоохранители, а о пытках в российских местах лишения свободы впервые заговорили так громко. 4 декабря 2012 года президент России Владимир Путин своим указом отправил в отставку замначальника ФСИН Алексея Величко.
От должности отстранили и начальника ИК-6 Дениса Механова вместе с несколькими подчиненными. В 2014 году Механов получил три года лишения свободы условно. Его обвинили в злоупотреблении должностными полномочиями, а также посчитали причастным к незаконному сбору материальной помощи с родственников осужденных.
В 2018 году все они получили от 3,5 года условно до 5 лет лишения свободы. Суд установил, что организаторы убедили других осужденных не подчиняться требованиям руководства ИК-6.
По официальной версии, участники бунта сломали замки на воротах, без разрешения вышли в общий коридор, избили нескольких активистов, разбили окно в цехе, выкрали аппаратуру из музыкального клуба, организовали сбор граждан с внешней стороны колонии, а также призывали присоединиться к их беспорядкам других.
После бунта и смены руководства в копейской ИК-6 начались преобразования. По словам правозащитника Николая Щура, за следующие десять лет из колонии не поступило ни одной жалобы на насилие. Аналогичная ситуация сложилась и во всех местах лишения свободы Челябинской области.
Причем требовали дань и с активистов, которые ранее сами вымогали деньги — правда, с официальной формулировкой «на ремонт».
Сегодня для событий в Копейске истекает срок давности по статье об организации бунта. Правозащитники ждут, что теперь, когда уголовные преследования по делу невозможны, вскроется еще множество подробностей того, что происходило в ИК-6 и послужило началом публичного обсуждения пыток в российских колониях.