По статистике Генпрокуратуры, не менее 16 процентов всех преступлений в России совершают женщины, и с каждым годом этот показатель растет. При этом россиянки чаще попадаются на экономических, а не на насильственных преступлениях. Одна из тех, кто не понаслышке знает о том, как живут женщины-заключенные в России, — Радмила Камалова (фамилия изменена), которая попала за решетку в 19 лет за наркотики и провела там восемь с половиной лет. Освободившись, она стала вести популярный YouTube-канал «Инстазечка», посвященный тому, что скрывают высокие заборы женских колоний. Свою историю Радмила рассказала «Ленте.ру».
Радмила Камалова: Я родилась в городе Талды-Кургане в Казахстане. Когда мне исполнился год, мама, которая на тот момент училась на третьем курсе в институте, влюбилась в цыгана. Она бросила вуз, рассталась с отцом, забрала меня и уехала с новым возлюбленным в российский город Курган. С тех пор мы стали жить у цыган.
Это были не те цыгане, которые ходят по вокзалам и попрошайничают. Их называли русскими цыганами. Изначально они ездили по всей России и продавали шали, норковые шапки и пуховики. Но когда мне исполнилось шесть лет, эти цыгане стали заниматься наркотиками — поняли, что это легче, чем ездить по разным городам с баулами.
Это была «ханка» — наркотик из мака, такая коричневая каша. Мы, маленькие дети, сидели и фасовали ее, называли отдельные дозы «ляпками». Их запах я помню до сих пор. К нам в дом часто приходили милиционеры из третьего отдела по городу Кургану — цыгане устраивали для них застолья.
Милиционеры, которые знали, что в нашем доме продают наркотики, брали деньги в черных мешках и закрывали на все глаза. Между тем, когда я подросла и у меня начался переходный возраст, мои отношения с отчимом ухудшились — он почему-то стал относиться ко мне очень агрессивно. Я засыпала под его крики о том, какая я шлюха. Порой он пускал в ход кулаки.
А когда мне исполнилось 16, меня решили насильно выдать замуж за цыгана — и я решила бежать. Я сбежала ночью — с 28-летним русским парнем по имени Олег, который проявлял ко мне симпатию. Мы уехали в Сочи, где я впервые увидела море.
«Лента.ру»: Цыгане не пытались вас найти?
Напротив, они искали нас везде: если бы нашли, то Олега бы искалечили, а меня забрали назад. Тогда я позвонила маме и сказала, что я уже не девственница, — и она передала эту новость своим родственникам и моему жениху. После этого все от меня отказались и больше не общались со мной.
По цыганским законам, если девушка не сохранила девственность до брака, от нее отказываются. Цыгане запретили общаться со мной и моей маме, а отчим сильно избил ее за то, что я опозорила его перед цыганами.
Олег обещал мне, что, как только мы переберемся из Сочи в его родной город — Сухой Лог в Свердловской области, — он сразу все бросит. В семнадцать с половиной лет я родила ему сына Никиту. Мы, как и собирались, переехали в Сухой Лог, но Олег по-прежнему употреблял наркотики.
При этом у него была очень хорошая и уважаемая в городе семья, да и сам он занимался бизнесом, не бездельничал. Но я довольно скоро поняла, что совершила ошибку, связавшись с ним. Когда мы ругались, он говорил мне что-то вроде: «Да куда ты денешься? Цыгане от тебя отказались — ты позор».
Олег стал часто избивать меня, даже с ребенком на руках. А я не знала, что делать и куда бежать: мне не было 18-ти, я не умела работать, и у меня был маленький сын. А мой мужчина унижал меня, требовал, чтобы я сидела дома, а потом рожала снова. Сам он при этом спокойно гулял с другими девушками. Я с горечью поняла, что попала с одного дна на другое.
Меня с детства учили терпеть — и я до последнего старалась верить, что мы с Олегом все-таки семья. Но другая моя половина просто хотела уйти: я решила каким-то образом заработать денег и снять квартиру, чтобы сбежать туда с ребенком, если Олег не перестанет употреблять наркотики и избивать меня.
Однажды, в июне 2006 года, Олег позвонил мне и попросил забрать за него наркотики — мне тогда было 18 лет, а сыну — год и четыре месяца. Муж сказал, что сам находится с отцом в банке и занимается какими-то бумагами. Я напомнила ему, что он собирался бросить, но Олег продолжил упрашивать. Я согласилась и поехала.
Я приехала на машине по адресу, который он назвал, — туда же подъехала цыганка. Олег всегда брал наркотики у нее — однажды мы даже приезжали к ней вместе. Я забрала товар и поехала обратно, но тут дорогу мне перекрыла другая машина.
Оттуда выскочило очень много людей. Они окружили меня, открыли дверь моей машины, надели на меня наручники и показали мне какой-то протокол. Я поняла, что это «приемка» — такое слово я еще с детства знала от цыган. Когда я была маленькой, к нам в дом как-то под утро через окно залезли люди в черных масках, с дубинками и автоматами.
Цыгане тогда очень испугались — подумали, что это милиция. Но когда оказалось, что к нам залезли грабители, то цыгане с облегчением сказали: «Мы сейчас все отдадим, не надо нам руки крутить — хоть дом на вас перепишем. Мы думали, что вы — менты, и нам сейчас дадут лет по 20».
Когда меня привезли в отделение, то оперативники сразу спросили, чьи это свертки с наркотиками. Но я была так воспитана, что никогда бы не предала мужа, а потому соврала, что они мои.
В милиции в это поверили?
Оперативники сами очень удивились — я ехала на затонированной машине мужа, и они думали, что за рулем он сам. Именно его и хотели взять. В городе Олега многие ненавидели — и налоговая инспекция, и наркоконтроль. Он был очень дерзким: брал наркотики большими партиями, гонял и нарушал ПДД, не платил налоги.
И когда оперативники открыли его машину и увидели в ней меня, то были сбиты с толка. Но прекратить операцию они уже не могли. Один из них советовал мне: «Глупая, скажи как есть: автомобиль-то на нем — и мы тебя сразу отпустим».
Другой оперативник повторял: «Рада, возьми 51 и ничего не говори» [статья №51 Конституции РФ дает право не свидетельствовать против себя и хранить молчание — прим. «Ленты.ру»]. Но я повторила, что все наркотики — мои. Я толком не понимала, что делала, ужасно много наговорила на себя, лишь бы его отмазать. Я верила, что Олег с его возможностями и капиталом меня как-нибудь вытащит.
А что получилось на самом деле?
За следующие три дня я его так и не увидела. Ко мне приходил лишь адвокат по назначению. Олег пришел только на суд — он хотел внести залог, но меня не отпустили. Как я позже узнала, мой муж сказал своим родителям, что якобы употреблял наркотики из-за меня, а я ими торговала.
После этого он пришел ко мне в СИЗО лишь раз — принес две большие клетчатые сумки со всеми моими вещами. Олег сказал мне, что ему нельзя было признаваться в том, что наркотики — его: иначе папа не сделал бы моего мужа директором фирмы. Это было жестокое предательство.
В сентябре 2006 года мне исполнилось 19 лет — вскоре после этого я получила 8,5 года лишения свободы. Олег даже испугался появиться на суде. А мой сын остался жить с его родителями.
В колонии, куда я попала, были разные осужденные — и те, кто не раз бывал за решеткой, и первоходки. Последние часто начинают подражать блатным: бить татуировки, «мурчать» [говорит в соответствии с уголовными понятиями], перенимать их манеры.
При этом сами блатные зэчки больше напоминали мужиков: они жили друг с другом, резали сокамерниц из ревности. Называли себя мужскими именами — к примеру, Катя в колонии становилась Костей. Такое соседство очень плохо влияло на первоходок: те попадали под их влияние и начинали спать с ними.
В 2010-м вышел закон, по которому заключенных-первоходок стали держать отдельно от тех, кто сидел не в первый раз. Но меня посадили в 2006 году — отправили в колонию в Сарапуле (Удмуртия). И до 2012 года я сидела с теми, кто уже неоднократно бывал на зоне. Так что шесть лет я прожила с этой блатной «романтикой».
При этом мои сокамерницы были очень разными: среди них попадались умные, интеллигентные девушки — такие часто оказывались осуждены за экономические преступления.
В 2012 году нас, первоходок, перевели из Сарапула в Нижний Новгород — там был совершенно иной контингент, красивые и культурные девушки. Они рассказывали нам про iPhone без кнопок, про Instagram (запрещенная в РФ соцсеть; принадлежит корпорации Meta, которая признана в РФ экстремистской и запрещена). Мы даже не знали, что это такое.
Сталкивались ли вы с сексуальным насилием в колониях?
В сексуальном плане женские и мужские колонии сильно отличаются. На мужской зоне *** [нецензурное название лица нетрадиционной сексуальной ориентации мужского пола] — это изгой. В женской колонии лесбиянок называют также. Но никакой дискриминации нет: лесбиянки наравне со всеми становятся «буграми» [неформальными лидерами].
Правда, выглядят такие зэчки смешно — на них одновременно могут быть юбки, косынки, но при этом мужские трусы. И используют они мужской дезодорант. При этом никакого сексуального насилия в женских колониях я не видела: если кто-то и вступал в отношения, то по своей воле — чтобы быть ближе к блатным.
Как женщины-осужденные ухаживают за собой?
В баню можно было ходить лишь раз в неделю — за нарушение этого правила наказывали. При этом на то, чтобы помыться, всему отряду давали только 15 минут. Отряд заходил в баню одновременно — по 15 человек и больше. Мы, как солдаты, залетали туда табуном прямо в «бурках» [верхней одежде].
Я до сих пор удивляюсь, как мы успевали все за эти 15 минут: постирать вещи, помыться, сполоснуться, намазаться маслом, одеться и выйти, встать в строй и вернуться в отряд. Вообще, кто ухаживал за собой на свободе, тот и за решеткой продолжил это делать. А кто не ухаживал — тому уже в колонии пришлось учиться мыться, причем быстро.
В каждой секции у нас было от четырех до 50 человек. И если к семи девчонкам в одной секции определяли восьмую, которая на свободе не привыкла ухаживать за собой, то сокамерницы ее переучивали. Говорили, к примеру: «Надя, вот ведерко — давай уже, учись мыться». Некоторые зэчки, оказавшись в колонии, реально отмывались полностью.
Кстати, на зону не пропускали спиртосодержащую косметику — например, духи на спиртовой основе. Но заключенные находили способ приятно пахнуть. Например, если освобождалась баночка от спрея или распылителя, в нее наливали кондиционер для белья с запахом ландыша и брызгали вместо духов на косынку. Было приятно чувствовать этот аромат.
Проводилась ли с вами и другими осужденными какая-либо психологическая работа?
Многие заключенные действительно нуждаются в психологической помощи и поддержке — но способов, как их можно получить, очень мало. Когда я отбывала срок, даже по телефону можно говорить всего 15 минут раз в месяц. Конечно, психологи в колониях есть.
С другой стороны, к нам иногда мог прийти с лекцией священник или мулла. Таким гостям зэчки старались передать записки нехитрого содержания — скажем: «Мам, пожалуйста, передай мне прокладки и шампунь». И номер мамы писался там же. Конечно, не было никакой гарантии, что гость поможет. Но заключенные пытались — что им еще оставалось.
Как вы считаете, может ли колония перевоспитать человека?
Нет — это не исправительная, а карательная система. Я знаю, что порой в колониях (особенно мужских) происходят страшные вещи — просто мне повезло, я с этим не сталкивалась. Чтобы люди действительно менялись, в уголовно-исправительной системе нужно многое менять.
Но в целом на зоне такие же люди, как и на свободе. Просто там, за решеткой, заключенные находятся в одном помещении несколько лет, глядя друг другу в глаза, и хорошо знают, чего ожидать друг от друга. А на свободе — не так: здесь всегда нужно быть готовой к обороне.
Как сложилась ваша судьба после освобождения?
Оказавшись на свободе, я вообще не понимала, что со мной происходит. Мне тогда нужна была помощь. У ворот колонии меня встретила мама, сильно постаревшая за эти годы. Я не ожидала ее увидеть и расплакалась. Мама купила мне билет, и на поезде мы поехали в Курган, где она жила.
Спустя сутки в Кургане я заняла 500 рублей на билет до Екатеринбурга. Там друг помог мне с жильем и устроил на работу бариста. Поначалу мне было страшно переходить через дорогу и садиться в автобус. Я даже не знала, как завести банковскую карту, но старалась быстро учиться всему, наблюдая за посетителями кафе.
Через некоторое время я решила учиться делать макияж и прически — устроилась в один из самых популярных салонов в Екатеринбурге. Но потом поняла, что это не то, чем бы я хотела заниматься. Вскоре я познакомилась с молодым человеком и вместе с ним открыла шоурум в Сухом Логе — в том самом городе, где все эти годы жил Олег.
Как оказалось, когда я вышла из колонии, он бросил свою девушку и предложил вернуться к нему. Но я отказала. Я восемь лет мечтала посмотреть ему в глаза и сказать, какой он подонок — наконец мне это удалось. К слову, многие из тех, кто знал меня в Сухом Логе еще до колонии, были уверены, что на свободе я быстро пойду на дно.
Они были уверены, что я не умею зарабатывать и буду торговать наркотиками. Но назло всем я сделала свой шоурум, где клиенты могли сделать макияж и получить услуги стилиста, самым популярным в городе. Год спустя я бросила все и со своим парнем переехала в Москву и начала все с нуля.
Я освоила профессию лэшмейкера [мастера по наращиванию ресниц], открыла свое дело. Потом, пять лет спустя, у меня началось профессиональное выгорание — я рассталась с парнем и уехала в Сочи на полгода. А затем, вернувшись в Москву во второй раз, я создала свой You-Tube-канал «Инстазечка».
Как родилась идея этого проекта?
Я хотела показать людям, какой тернистый путь может пройти человек прежде чем обрести себя, что никогда не нужно отчаиваться. Однажды в баре я познакомилась с интересными людьми: они работали на ТВ и снимали рекламу. Я рассказала им о своей идее — и они согласились помочь.
Мой You-Tube-канал оказался востребованным — ролики, в которых я рассказываю о своей истории и особенностях жизни в колонии, набрали сотни тысяч просмотров.
Недавно я получила несколько запросов от бывших осужденных, которые хотели бы дать интервью для моего блога. Это важно, поскольку я хочу менять его формат. Кроме того, у меня в планах — создание фонда помощи женщинам-заключенным, которые находятся на пороге освобождения и не знают, что делать дальше.
Я хочу готовить их к жизни после колонии, чтобы, покинув ее стены, они не сталкивались с той растерянностью, с которой столкнулась я, оказавшись на свободе.