Ежегодно тысячи детей по всей России становятся жертвами педофилов. По данным Генпрокуратуры, количество преступлений, связанных с сексуальным насилием над детьми, с 2010 года выросло на 44 процента. По официальной статистике, в 2010 году их было зарегистрировано 9 524, в 2021 году — 16 887. Однако цифры эти не могут быть точными, ведь многие дети даже родителям боятся рассказать о том, что с ними произошло, и годами живут с тяжелейшей психотравмой. Даже став взрослыми, они не находят в себе сил перерасти то, что с ними случилось. Жертвы педофилов рассказали «Ленте.ру», как живут с этими воспоминаниями, почему чувствуют себя виноватыми и что для них теперь значит секс.
Татьяна:
Мне было девять лет, когда это произошло впервые. Продолжалось до 12 лет. Исходило все от дяди. В подростковом возрасте я стала его избегать. Потом рассказала старшей сестре, она сказала, что он к ней тоже приставал, но она дала ему в нос. Потом оказалось, что это неправда.
В 14 лет он снова попытался ко мне пристать. Я тогда читала «Войну и мир» и этой книжкой ударила его по спине. Он начал косить под дурачка, разыграл ссору с теткой и спал в машине в этот день. Но семья спокойно функционировала — застолья и хождения друг к другу в гости продолжались.
Позже, когда наступил осознанный возраст, стала лучше заниматься своими границами. В том числе спрашивала у мамы, почему она меня не защитила. Потом написала пост про эту ситуацию, вся семья узнала, и произошел фурор.
Никто меня не поддержал, не считая сестры и мамы. Последняя пыталась усидеть на двух стульях — она не хотела портить отношения с сестрой, моей теткой. У нее их было две, и обе перестали со мной общаться. Сказали, чтобы я больше им не писала, и так и продолжали общаться с педофилом, пока он не умер в этом году.
Насилие всегда происходило по-разному. В первый раз все случилось, когда мама куда-то уехала, мы два или три дня тусовались в городе у тети — сами всегда жили в cеле. Я вообще не понимала, что происходит, и не могла дать отпор. Он говорил, что это будет наш секрет, что-то противно щебетал. У меня было оцепенение.
Это была какая-то болезненная семейная система, когда взрослых возводят в поднебесный ранг. К тому же у меня были родители в разводе, с папой я практически не жила. Мне не хватало понимания и внимания мужчины в плане защиты, потому я с детства лезла ко всем помочь — ходила с дядей на рыбалку, помогала и смотрела, что чинят и строят.
Ванной у нас в деревне не было, поэтому мы ездили мыться в город. И меня почему-то купал этот дядя, хотя сейчас я как мать не понимаю, как так вышло, что девятилетнюю девочку купал мужчина, а не тетя или мама.
Для них это было нормально. Там своя травма в семье: мать умерла рано, дочек воспитывали отец с мачехой. А так — странно, конечно. Много было разговоров с мамой по этому поводу. У нее тоже не хватило ресурсов меня защитить и пойти против семьи, потому что она работает учителем в селе, там все друг про друга все знают. Если бы это как-то всплыло, она бы не справилась.
Дядя очень хорошо контактировал с детьми. До пенсии работал водителем скорой, до этого служил в полиции. Благополучный семьянин, который общался с детьми на высшем уровне — рассказывал сказки-прибаутки, был рукодельным до невозможности.
В 20 лет я написала ему письмо, довольно детское: мол, он мне испортил жизнь, такой-сякой, я рассказала обо всем маме, а тетя не в курсе. Положила его в карман куртки, когда мы вынужденно остались у них ночевать. До сих пор не знаю, прочитал он или нет.
Меня долго преследовало чувство вины — почему я в итоге не закричала и не ударила его. Есть ощущение, что он все же был очень пугливым и не стал бы причинять мне физического вреда.
Мне пришлось долго работать, чтобы оценить этот опыт и понять, что другой реакции на тот момент не могло быть. Конечно, это сложная тема, которая останется со мной на всю жизнь.
Когда я проходила психотерапию, то пыталась ему позвонить. Хотела послать его, сказать ему что-то, озвучить. Это было уже после написания постов и объявления мне бойкота. Не знаю, то ли он случайно не взял трубку, то ли на телефоне уже сидела тетка. Вроде бы потом они поменяли номер.
Когда он умер, было даже обидно, что не успела ничего сказать. Решили с сестрой, что поедем на могилу и там скажем. Его смерть все равно ничего не решает — для меня это упущенная возможность его послать. После похорон никто не стал звонить, извиняться, предлагать встретиться. Будто бы его уход облегчил ситуацию в семье, но каждый все равно находится за шорами.
Я воспринимала общие застолья как маскарад. И по идее во всем этом участвовала, ведь была заложницей семейных правил: вдруг кто-то что-то узнает или заподозрит, если я его не поздравлю с днем рождения.
Помню, даже как-то в институте позвонила ему и поздравила для галочки. Мне было настолько противно за себя, что я подумала, что больше не буду этого делать. Сейчас с мамой иногда конфликтуем по поводу того, что нужно поздравить тетю, хотя они меня давно уже не поздравляют — с тех пор, как я обо всем написала, и передают поздравления через маму.
Система развалилась. Меня не поняли двоюродные братья — почему я молчала? И если молчала 20 лет, то зачем рассказала обо всем сейчас? Мама пытается успеть и там, и там. У них свой формализм.
Позже я написала его дочери и была уверена, что с такими наклонностями он домогался и ее. То общение, которое было между ними, не предполагало нормальной отцовско-дочерней близости, не было контакта, а существовало что-то мутное, непонятное, скользкое и неясное. В ней было много злости на мать и непонятное отношение к отцу. Не знаю, что он с ней делал в детстве, она только сказала, что он над ней издевался.
Из-за афиширования этой истории она съехала от родителей, но потом посылала меня и мою старшую сестру, требовала, чтобы мы удалили пост. Говорила, что отец дает пенсию на оплату квартиры, сидит с ее сыном.
С травмой удалось справиться путем терапии. Мама написала письмо дяде, чтобы он больше не приезжал к нам. Его хватил какой-то удар, он валялся в больнице. Тетя так и не смогла признать, что она столько лет жила с педофилом.
Сложности были во многом. Сначала я была в состоянии жертвы — постоянно рассказывала всем про пережитое, плакала, хотела поддержки. Первый муж не понял, почему мама не набила ему морду.
Было сложно и в плане сексуальных взаимодействий — до 14 лет я пребывала в иллюзии, что у меня будет принц на белом коне. Потом пришло осознание. Формально я оставалась девственницей, потому что проникновения не было — он мастурбировал, трогал, лазал в рот языком. Пытался заставить орально доставить удовольствие, но я мотала головой, и он отставал.
Я стала ощущать себя грязной и никчемной, что меня испортили. У меня был период беспорядочных половых связей. Мне проще было с кем-то переспать. Мое тело настолько хотело близости, что я была готова использовать его и сексуальный акт как расплату за какое-то внимание к себе.
Это было в студенческие годы, благо дальше никуда не засосало. У меня был синдром отличницы, я всегда сдавала все на пятерки. В семейной жизни тоже были проблемы в плане телесных ощущений. Оргазма по большей части достигала с помощью сексуальных игрушек.
Сейчас я учу своих детей, мальчиков, уважать чужие границы, занимаюсь их половым воспитанием. Я могу спокойно разговаривать с детьми на сексуальные темы. Папа не слишком этим занимается из-за своих тараканов в голове — его тоже воспитывали в советское время. Я застала сына за мастурбацией, и меня это не повергло в шок — просто объяснила ему, что нормально изучать свое тело, но никто не должен это видеть.
Екатерина:
Когда мы говорим о сексуальном насилии над детьми, в голове сразу всплывает картина, как какой-то мерзкий дед сажает ребенка на колени и трогает его там, где не надо. Или мужик, который хотел показать котят.
В мои же десять лет мама привела домой мужчину. Просто поставила меня перед фактом, что он будет с нами жить, и мне пришлось с этим смириться. У нас с ней всегда были довольно прохладные отношения. В мои обязанности входило хорошо учиться и держать дом в чистоте, в ее — одевать меня, кормить и поить. А этот мужчина захотел со мной подружиться. Заменить мне отца, которого я не видела с трех лет.
Сначала он сделал так, что я стала ему доверять: вставал на мою сторону в стычках с мамой, разрешал играть в компьютер допоздна, угощал конфетами. Мы стали с ним друзьями.
А потом однажды он решил поговорить со мной о том, откуда берутся дети. В свои десять лет я об этом уже знала, но мне стало любопытно, как взрослый человек будет говорить на такую деликатную тему. Он показал мне видео, я смутилась, но не подала виду.
Тогда мне, наверное, казалось, что это проявление любви, но не как между партнерами, а просто хоть какое-то. В отношениях с матерью даже такая ласка была в радость. Первые пару лет я даже не думала, что я, условно говоря, встречаюсь со взрослым мужиком.
Никто не замечал ничего подозрительного все три года. Ни мать, ни родственники, ни друзья, ни даже я какое-то время. Я считала нормой то, что происходило между нами, — петтинг, оральный секс.
В свои 13 я уже начинала понимать, что это неправильно, но ничего не могла сделать. Теперь уже он от «не говори про наш секрет маме» перешел к «я расскажу матери, что ты со мной делала, если сейчас же не будешь меня слушаться».
Он вроде как не принуждал меня, но я не чувствовала себя собой. Мой внутренний мир словно бы разделился на две части — обычная маленькая я и вон та девка, позволяющая себе в 11 лет такое в постели.
У отчима был сын, младше меня на семь лет. Он ходил в садик. И однажды мама увидела на телефоне отчима эсэмэс с номера воспитательницы детского сада: «Я тебя люблю». Мать рвала и метала, просто вышвырнула его из дома вместе с сыном.
Перестать чувствовать вину за произошедшее помог мне только психолог. И именно он помог мне осознать, что все происходящее было насилием.
Я рассказала маме про это через семь лет, когда съехала от нее в другой город. Насколько я знаю, тот мужчина до сих пор живет с воспитательницей. У нее две дочки. Но сейчас уже поздно заявлять в органы, мне не поверят. Мама напрямую писала этой женщине после того, как я ей рассказала о том, что он делает с детьми, но вроде бы ей не поверили. Люди редко верят, когда такие вещи происходят рядом с ними.
Последствий этой травмы оказалось много. Несколько лет работы с психологом, растоптанная самооценка, невозможность простить мать за то, что она не замечала. Стала бояться других мужчин, не доверять мужчинам в целом, даже если они просто были добры ко мне — предлагали помочь донести сумки или что-то сделать по работе.
В подростковом возрасте я словно вычеркнула эту часть жизни из воспоминаний, пыталась не думать о пережитом во время близости с парнем моего возраста. Хотя, на удивление, всех-всех мужчин я бояться не стала, с отношениями мне определенно повезло.
Алиса:
Мне было 12 лет, когда это произошло. Оно [сексуальное насилие] длилось на протяжении шести месяцев.
Отчим, скорее всего, был уверен, что я никому не расскажу об этом либо мне не поверят родственники. Я была ненужным ребенком, всем было наплевать, и родные чаще всего игнорировали меня, даже если я жаловалась на здоровье.
Мои подруги из школы были в другой комнате, когда он в очередной раз стал меня домогаться. Они услышали, стали спрашивать, все ли в порядке. Им показалось, что отчим ведет себя странно. После этого я попросила маму поскорее перевести меня в другую школу, потому что мне стало стыдно.
До 20 лет я никому об этом не рассказывала. Потом сказала маме, она спросила, почему я раньше не сказала. Естественно, о насилии знают психотерапевт и муж.
Все это повлияло на меня достаточно сильно. Постоянно боюсь, что меня изнасилуют. Из-за этого были проблемы в половом плане, в том числе с супругом. Кроме того, я очень озабочена своим внешним видом, особенно видом груди. Мне хочется, чтобы она выглядела хорошо.
Елена:
Это случилось, когда мне было десять лет. Я шла из школы, торопилась домой смотреть фильм «Школа» по произведению Гайдара. Ко мне подошел незнакомый человек, сказал, что где-то недалеко щенки и им нужна помощь. Я сразу же пошла, потому что считала, что всем надо помогать.
Мы пошли в сторону заброшенной свалки около фабрики, там были огромные железные трубы в виде цилиндров длиной где-то пять метров и диаметром в человеческий рост. Он сказал, что щенки находятся в одной из труб, и мы пошли туда.
Внутри трубы он прыгнул на меня и повалил на пол. Сказал, что задушит, убьет меня, если буду кричать или кому-то скажу. Я поверила. Потом он ушел и сказал, чтобы я досчитала до ста и выходила. Мне все еще казалось, что он меня убьет и что где-то поблизости щенки. После произошедшего я увидела насильника в своей школе. Он был учеником старших классов.
Вроде мы эту тему с мамой больше не обсуждали. Она меня как-то успокаивала, и мне не хотелось с ней ничего обсуждать, мне казалось, что я виновата и подвела своих родителей, как-то опозорила их.
Мне кажется, что жизнь раскололась на две части: светлую до и серую после. Я как бы все теперь видела со стороны. Сначала сторонилась людей, потом постепенно все ушло в прошлое, я стала думать, что это событие никак не повлияло на меня. У меня веселый нрав, и я не перестала доверять людям, но в отношениях с мужчинами у меня полный провал.
С юности я не была избалована вниманием парней и считала себя ущербной. Единственным кавалером был мой будущий муж.
Я до сих пор чувствую себя неполноценной, даже после рождения двоих детей. Замуж вышла без особых чувств со стороны мужа. Уцепилась за эти отношения, хотя видно было, что он меня не любит. Я считала, что лучше человека мне не найти, и думала, как же здорово, что хоть кто-то обратил на меня внимание. Он совсем не эмоционален, грубоват, и я его не люблю. Хочу уйти, но не могу, так как есть страх, что я неправильно поступлю и меня накажут за непослушание по православным канонам.
Только в 45 лет я стала кому-то рассказывать о насилии в детстве. Сейчас я хоть иногда могу говорить «нет», отстаивать свою позицию, уже слышу и верю в то, что я красавица, когда мужчины говорят мне об этом.
С сожалением отношусь к женщинам, которые подверглись насилию. Понимаю их переживания и знаю, почему они молчат о пережитом. Считаю, что нужно обязательно проходить реабилитацию после насилия, чем раньше — тем лучше. Чем больше лет прошло — тем дольше работа.
Своим детям я рассказала, что незнакомым людям нельзя доверять и бросаться на помощь в одиночку, а если кто-то попал в беду, надо вызывать полицию, охрану.
Я не испытываю ненависти к тому насильнику. Считаю, что должно быть очень строгое наказание, чтобы люди боялись это делать. Особенно с детьми. И чтобы родители знали, как помочь своим детям, и настраивали их на полное доверие и открытость.
Техники могут быть разные, мне хорошо помогла работа по программе, где нужно было работать с письменными индивидуальными заданиями, среди которых были психотерапевтические письма своим близким, себе в прошлое, будущее.
Ксения:
Это был друг семьи. Мы дружили семьями, у него была дочка на полгода старше. По сути, мы с ней были вместе с рождения. Насилие длилось не один год, помню точно, что с семи-восьми лет. Секса с ним я не помню, но помню, как он меня лапал, засовывал руки, прижимался ко мне, когда никто не видел. Однажды засосал. После этого случая уже не помню ничего — то ли память все стерла, то ли он просто перестал к нам приходить.
Происходило это у нас дома, пока две мамы разговаривали на кухне. Дочка периодически не хотела приходить.
Тогда у меня было ощущение неудобства. Отрывками помню, что он засовывал мне руки, куда не надо, я отходила, это повторялось.
Педофил в итоге не понес никакого наказания. Его установка работала четко и долго.
Маме я рассказала только в 35-36 лет, когда стала работать с психотерапевтом. Она тяжело отреагировала, говорила, что покончит с собой. Для нее это действительно было ударом. Через день она мне все-таки сказала: «Мне жаль, что с тобой такое было». Мне было важно это услышать.
У меня не было возможности высказать насильнику что-либо. Он с семьей лет 10-15 назад уехал в среднюю полосу России, и я его не видела. Но даже если бы была возможность увидеться, то не думаю, что у меня хватило бы сил сказать что-то. Слишком много там было страшного для ребенка, только сейчас понимаю. Возможно, если бы увидела его, то убила бы в состоянии аффекта.
У меня до сих пор не складываются отношения с мужчинами. Представления об этом у меня искаженные. Обычно я подсознательно выбираю себе в партнеры тех, кто проявляет ко мне какую-либо агрессию. Мне 43 года, три из которых я была замужем, и то муж был в море большую часть времени. Это все, на что меня хватило. Нормальный секс мне неинтересен, мне нужен только БДСМ.
Чувствую себя очень одинокой. У меня ОКР (обсессивно-компульсивное расстройство — прим. «Ленты.ру»), постоянно ощущаю себя грязной. Могу подолгу мыть руки и пытаться смыть с себя все, особенно во время стресса. Много чего искорежил этот ублюдок. Надеюсь, ему воздастся.