Генерал Лавр Корнилов стал одной из самых ярких фигур Гражданской войны в России. Одни видели в нем защитника Родины от большевизма, другие — знамя контрреволюционных сил. Человек действия, военачальник на протяжении всей своей жизни действовал решительно, часто не оглядываясь на мнение начальства. Отличный разведчик и опытный боевой офицер, Корнилов вместе с тем оказался слабым политиком — это была не его сфера деятельности. Почему он не остался служить в Петербурге? По каким причинам покинул Отдельный корпус пограничной стражи? Как ему удалось бежать из австрийского плена? Почему именно его Николай II назначил командующим Петроградским военным округом? Из-за чего у Корнилова и другого основателя Добровольческой армии — генерала Михаила Алексеева — сложились крайне неприязненные отношения? Как военачальник вел себя на посту Верховного главнокомандующего русской армией? «Лента.ру» вспоминает ход событий.
Ночь на 13 апреля (по новому стилю) 1918 года стала для командующего Добровольческой армией генерала Лавра Корнилова бессонной. По свидетельству Резака Бека Хана Хаджиева, начальника его личного конвоя из состава Текинского конного полка, выглядел военачальник очень плохо: «Глаза его были неестественно открыты и блестели на желтом от усталости лице. Мне показалось, что я вижу на лице Верховного предсмертную пыль. Я постарался отогнать эту мысль».
Шли пятые сутки боев за Екатеринодар (ныне Краснодар): стало очевидно, что замысел Корнилова дерзким наступлением застать врасплох красные части под командованием Алексея Автономова, имеющие внушительный численный перевес над белыми, не сработал.
Неожиданный прорыв партизанского полка под командованием генерала Бориса Казановича к центру города в ночь на 12 апреля не был своевременно поддержан, и казановцам пришлось отойти на исходные позиции. Добровольческие батальоны и роты истекали кровью, был убит командир Корниловского ударного полка — полковник Митрофан Неженцев. Армия оказалась на грани катастрофы.
Накануне состоялся военный совет, на котором Корнилов заявил своим генералам: «Положение действительное тяжелое, и я не вижу другого выхода, как взятие Екатеринодара». Он назначил генеральный штурм города на утро 14 апреля.
После совещания между командующим Добровольческой армии и его помощником генералом Антоном Деникиным состоялся мрачный диалог:
Не обращал внимания Корнилов и на многочисленные предостережения подчиненных о том, что штаб армии, располагающийся в небольшом домике на краю города, прекрасно виден вражеским артиллеристам. В отсутствие поблизости других зданий генерал не хотел терять связь с войсками.
В шесть часов утра 13 апреля он простился с Неженцевым, своим любимцем, смерть которого стала для него сильным потрясением. Долго смотрел в мертвое лицо 31-летнего офицера, затем вернулся в свою комнату, которую делил с двумя адъютантами, и начал принимать доклады подчиненных, намечая на карте места завтрашней атаки.
В 7:20 в дом попал снаряд. Деникин писал: «Генерал Корнилов был один в своей комнате, когда неприятельская граната пробила стену возле окна и ударилась об пол под столом, за которым он сидел; силой взрыва его подбросило, по-видимому, кверху и ударило об печку. В момент разрыва гранаты в дверях появился Долинский (адъютант командующего — прим. «Ленты.ру»), которого отшвырнуло в сторону. Когда затем Казанович и Долинский вошли первыми в комнату, она была наполнена дымом, а на полу лежал генерал Корнилов, покрытый обломками штукатурки и пылью. Он еще дышал. Кровь сочилась из небольшой ранки в виске и текла из пробитого правого бедра».
Долинский и Хаджиев бережно вынесли Корнилова на воздух, и через десять минут генерал скончался. Долинский вспоминал: «Ничего уж сделать нельзя было. Умер, ни слова не сказал, только стонал».
Имя Корнилова стало широко известно в конце лета 1916 года, когда военачальнику удалось осуществить дерзкий побег из австро-венгерского плена. Этот поступок резко контрастировал с поведением других русских генералов, которые томились в неволе у врага. Корнилов удостоился личной аудиенции с Верховным главнокомандующим русской армией императором Николаем II в его Ставке в Могилеве, получив орден Святого Георгия 3-й степени.
Газеты взахлеб рассказывали читателям о храбром генерале.
Аккредитованный при императорской Ставке корреспондент газеты «Русские ведомости» Николай Зезюлинский писал: «Внимательные, быстрые глаза. Продолговатое лицо с волосами, чуть начинающими серебриться. Голос спокойный и ровный. Смотрю в спокойное, такое простое лицо и думаю о том, что такие полководцы нужны всем временам и всем эпохам. Вспоминаю хвалебные слова немецких тактиков по адресу смелости — основного начала военного дела. А ведь он — сама смелость. Самый его побег был продолжением его боевой работы».
В словах журналиста сквозило и личное: Корнилов томился в плену 15 месяцев и вырвался на волю, тогда как Зезюлинский, получивший в свое время за революционную деятельность более 20 месяцев тюрьмы, этого сделать не смог.
Сам генерал относился к шумихе вокруг своего имени спокойно. В письме к сестре Анне он сообщал:
Будущий полководец родился в Усть-Каменогорске (ныне Казахстан) 30 августа 1870 года в многодетной семье отставного казачьего офицера Георгия Николаевича Корнилова и его жены Прасковьи Ильиничны Хлыновской. От матери (у которой в роду, по одним данным, были калмыки, по другим, — казахи) Корнилов унаследовал восточные черты лица. От отца, служившего в свое время переводчиком в 7-м Сибирском казачьем полку, ему передался талант к изучению разных языков.
Жизненная стезя Корнилова определилась довольно рано. Летом 1883-го подросток поступил в Сибирский кадетский корпус в Омске. Директор заведения генерал Сергей Пороховщиков так аттестовал юного ученика: «Развит, способности хорошие, в классе внимателен и заботлив, очень прилежен. Скромен, правдив, послушен, очень бережлив, в манерах угловат. К старшим почтителен, товарищами очень любим, с прислугою обходителен».
Отучившись шесть лет и отлично сдав выпускные экзамены, Корнилов получил право самостоятельно выбирать военное училище для дальнейшей учебы.
Выбор был сделан в соответствии с шутливой присказкой дореволюционных офицеров: «Щеголи — в кавалерию, умные — в артиллерию, пьяницы — по флоту, дураки — в пехоту».
В августе 1892-го Корнилов был выпущен в чине подпоручика. Поскольку он окончил дополнительный курс Михайловского училища, это давало ему право выбирать место дальнейшей службы. Молодой офицер предпочел Петербургу или Москве Туркестанский военный округ, осознавая, что в случае войны с Афганистаном, Персией или Великобританией он будет более полезен именно на этом направлении.
Дослужившись в 5-й батарее Туркестанской артиллерийской бригады до звания поручика, осенью 1895 года Корнилов блестяще сдал трудные вступительные экзамены в Николаевскую академию Генерального штаба — высшее военное учебное заведение России, где готовили элиту армии. Последовал переезд в Северную столицу и напряженные годы учебы: в академию сложно было не только поступить, но и учиться — из-за весьма напряженной программы.
Помимо стратегии, тактики, артиллерии, фортификации, военной и политической истории, администрации и статистики, слушатели изучали съемку и черчение, картографию и геодезию, международное право, иностранные языки. Помимо обязательных немецкого и французского, Корнилов выучил несколько восточных языков.
На старшем курсе офицер получил чин штабс-капитана, а по окончании академии в 1898-м — малую серебряную медаль. Фамилия Корнилова была занесена на мраморную доску для отличившихся, он был произведен в капитаны. Еще будучи «академиком», Корнилов женился на дочери титулярного советника Таисии Марковиной, у супругов родились дочь и два сына.
Получивший возможность остаться в столице Корнилов снова выбрал службу в родном Туркестанском округе. Генерального штаба капитан был назначен в распоряжение начальника 1-й Туркестанской линейной бригады генерала Михаила Ионова. С этого момента в карьере офицера начался новый этап.
После того как генерал пожаловался на отсутствие сведений об афганской крепости Дейдади, построенной британскими инженерами, Корнилов взял у Ионова отпуск на три дня и предпринял дерзкую вылазку. Капитан, превосходно выучивший туркменский язык, под видом добровольца, идущего на службу в отряд эмира Абдурахмана, вместе с двумя местными жителями на конях переплыл Амударью, сделал пять фотоснимков крепости и составил подробный план местности.
Несмотря на блестящее выполнение задания, высокое начальство расценило рейд как авантюру, указав Ионову, что он не имеет права рисковать способными подчиненными, а Корнилову запретили впредь самовольные действия. Однако бюрократическая косность руководства не могла помешать дальнейшему становлению военного разведчика.
Корнилов совершил ряд длительных экспедиций в малоизученные районы Кашгарии, Персии, Индии и Афганистана.
В России смелый офицер был удостоен чина подполковника, ордена Святого Станислава 3-й степени и избран действительным членом Императорского Русского географического общества.
Начало Русско-японской войны 1904-1905 годов застало Корнилова в Пешаваре. Явившись в столицу и сдав отчет о командировке, он неожиданно для себя был назначен столоначальником (низшая структурная часть в госучреждениях) Генерального штаба. Но тихая должность на теплом месте была не для него: подполковник решительно рвался на фронт.
Начальство так характеризовало его:
Наконец очередной рапорт Корнилова был удовлетворен, и он был назначен на должность начальника штаба 1-й бригады Сводно-стрелкового корпуса, который прибыл в Маньчжурию в конце декабря 1904 года. Война шла для России неудачно: был сдан Порт-Артур, однако боевые действия еще продолжались.
Боевое крещение Корнилова состоялось в сражении при Сандепу в январе 1905-го. Особенно же он отличился в Мукденской битве в феврале того же года, когда ему пришлось вместо растерявшегося начальника взять на себя командование окруженной бригадой.
В своем отчете подполковник отмечал: «1-й, 2-й и 3-й полки, несмотря на крайнее утомление, большие потери, понесенные в предшествующих боях, недостаток в офицерах и, наконец, несмотря на панику, охватившую части разных полков, отходивших по этой же дороге, держались на занятой позиции с непоколебимою твердостью под убийственным огнем пулеметов, шимоз (взрывчатое вещество в японских снарядах — прим. «Ленты.ру») и пехоты противника, ясно осознавая необходимость держаться для спасения других».
В итоге Корнилов вывел к своим большую часть считавшейся погибшей бригады (включая раненых и знамена), прокладывая путь через японские позиции метким винтовочным огнем и яростными штыковыми контратаками. За боевые отличия он был награжден очень ценимой фронтовыми офицерами наградой — орденом Святого Георгия 4-й степени, а также произведен в чин полковника.
По окончании войны Корнилов вновь вернулся в Генеральный штаб, где стал одним из активных участников реформы русской армии. В его ведении также были вопросы стратегического планирования на Азиатском театре военных действий и организация подготовки офицеров-востоковедов. В Генштабе Корнилов впервые познакомился с генералом Михаилом Алексеевым (занимавшим должность обер-квартирмейстера Главного управления ГШ), с которым судьба будет его неоднократно сводить в будущем.
На штабной работе Корнилов заскучал и подал рапорт о «другом назначении». Учитывая его богатый опыт востоковеда, в 1907-м полковника направили военным агентом (атташе) в Китай. Военно-дипломатический характер должности обязывал офицера посылать подробные отчеты о своей деятельности как в Генеральный штаб, так и в министерство иностранных дел.
Корнилов внимательнейшем образом изучил потенциал страны пребывания, побывав почти во всех китайских провинциях, уделяя особенное внимание вооруженным силам Поднебесной. В 1908 году в Пекине состоялось его знакомство с будущим президентом Финляндии полковником русской армии Карлом Густавом Эмилем Маннергеймом, совершавшим разведывательную поездку из Туркестана в Японию. Корнилов помог Маннергейму с составлением военно-политического обзора путешествия по Китаю.
Посчитав миссию выполненной, в 1910 году Корнилов сдал должность военного агента и вернулся в Россию, где был награжден за свою деятельность орденом Святой Анны 2-й степени. В феврале 1911-го он стал командиром 8-го пехотного Эстляндского полка, который входил в состав западного Варшавского военного округа.
Однако в этой должности Корнилов пробыл меньше месяца — начальник Заамурского округа пограничной стражи генерал Евгений Мартынов переманил его из армии в пограничники.
Предложение оказалось слишком заманчивым: генеральская должность (начальник отряда, что соответствовало армейской дивизии), отличная квартира и годовое жалование в 14 тысяч рублей. Кроме того, служба предлагалась в Маньчжурии, которую Корнилов неплохо знал.
Отдельный корпус пограничной стражи России в мирное время подчинялся министру финансов Владимиру Коковцеву (после убийства в 1911-м Петра Столыпина он также занимал пост председателя правительства), а непосредственно им командовал генерал Николай Пыхачев.
Чин генерал-майора Корнилов получил в конце декабря 1911 года, а в начале 1913-го разразился скандал, в результате чего он и Мартынов покинули Отдельный корпус пограничной стражи, переведясь в армию.
Дело в том, что недовольный качеством поставляемого в его отряд продовольствия, в частности хлеба, Корнилов обратился с жалобой к Мартынову. Тот поручил генералу расследовать вопрос довольствия всего Заамурского округа.
В письме к сестре Корнилов отмечал: «В результате открылась такая вопиющая картина воровства, взяточничества и подлогов, что нужно было посадить на скамью подсудимых все хозяйственное управление округа во главе с помощником начальника округа генералом Савицким».
В июле 1913-го генерал стал командиром бригады 9-й Сибирской стрелковой дивизии, дислоцированной во Владивостоке, с которой и отбыл с началом Первой мировой войны на Юго-Западный фронт. 19 августа 1914 года Корнилов был назначен начальником 48-й пехотной дивизии в составе 8-й армии генерала Алексея Брусилова.
Деникин, который в сентябре 1914-го принял командование 4-й стрелковой бригадой, вспоминал: «С тех пор, в течение четырех месяцев непрерывных, славных и тяжких боев, наши части шли рядом в составе 24-го корпуса, разбивая врага, перейдя Карпаты, вторгаясь в Венгрию. Тогда уже совершенно ясно определились для меня главные черты Корнилова — военачальника: большое умение воспитывать войска. Из второсортной части Каэанского округа он в несколько недель сделал отличнейшую боевую дивизию».
Другими характерными чертами Корнилова Деникин называл: «Решимость и крайнее упорство в ведении самой тяжелой, казалось, обреченной операции; необычайная личная храбрость, которая страшно импонировала войскам и создавала ему среди них большую популярность; наконец, высокое соблюдение военной этики в отношении соседних частей и соратников — свойство, против которого часто грешили и начальники, и войсковые части».
Брусилов в своих мемуарах отзывался о нем так: «Странное дело, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперед очертя голову».
При этом с октября 1914-го по апрель 1915-го части 48-й пехотной дивизии взяли в плен 35 тысяч вражеских солдат и офицеров.
Кайзеровская Германия, не сумевшая в 1914 году разгромить франко-британские войска и взять Париж, решила в 1915-м перенести главные усилия на Восточный фронт и выбить из войны Россию, чьи успехи серьезно беспокоили — 22 марта после длительной осады была взята мощная австрийская крепость Перемышль. И Берлин, и Вена всерьез опасались прорыва русских войск в Венгрию.
Весной 1915 года началось наступление германских и австро-венгерских войск, на стороне которых было подавляющее преимущество в артиллерии, в том числе и самых крупных калибров. Обороняющимся нечем было парировать мощные удары противника.
Деникин отмечал:
«И к весне 1915 года окончательно назрел страшный кризис вооружения и особенно боевых припасов. Напряжение огневого боя в эту войну достигло небывалых и неожиданных размеров, опрокинув все теоретические расчеты и нашей, и западноевропейской военной науки. И только к весне 1916 года путем крайнего напряжения, привлечения к заготовкам общественных сил и иностранных заказов, мы обзавелись тяжелой артиллерией и пополнили свои запасы патронов и снарядов», — писал Деникин.
Такое положение дел привело в 1915-м к стратегическому отступлению русской армии из части Литвы и Белоруссии, оставлению Польши и Галиции, в том числе и Перемышля. Под напором австро-венгерских частей Брусилов начал вывод 8-й армии из-под удара. 4 мая дивизия Корнилова получила приказ на отход, однако к тому времени немногочисленные дороги были плотно забиты отступавшими частями соседних дивизий. Кольцо вокруг 48-й пехотной дивизии стремительно сжималось, связь с соседними соединениями отсутствовала.
Как и под Мукденом в 1905 году Корнилов попытался прорываться к своим с помощью яростной контратаки. Однако силы оказались неравны: неся убийственные потери от артиллерийского и пулеметного огня, русские стрелки были отброшены назад. К вечеру 6 мая в австрийский плен попали около 8000 солдат 48-й дивизии. Корнилов был ранен, но на предложение неприятельского парламентера сдаться ответил отказом.
Позднее, в отчете о действиях своего соединения он писал: «Полки дивизии отбивались на все стороны, имея целью возможно дороже отдать свою жизнь и свято выполнить свой долг перед Родиной. 48-я пехотная дивизия своею гибелью создала благополучный отход тыловых учреждений 24-го корпуса, частей 12-го корпуса и соседних с ним частей 8-й армии».
Отказавшись сложить оружие, начдив ушел в горы и вечером 12 мая вместе с пятью стрелками и санитаром был захвачен в плен. Командующий Юго-Западным фронтом генерал Николай Иванов телеграфировал Верховному главнокомандующему русскими войсками великому князю Николаю Николаевичу (дяде Николая II): «Ходатайствую о примерном награждении остатков доблестно пробившихся частей 48-й дивизии и особенно ее героя начальника дивизии генерала Корнилова».
В свою очередь, великий князь обратился к своему венценосному племяннику с просьбой наградить Корнилова орденом Святого Георгия 3-й степени (отличившимся офицерам было решено вручить ордена Святого Георгия 4-й степени, нижним чинам — Георгиевские кресты).
Генерал Мартынов, добровольно вступивший в ряды Красной армии, впоследствии крайне негативно оценивал личность своего бывшего подчиненного, ставшего идеологическим врагом в гражданской войне: «Это был генерал без широкого кругозора, но лично очень храбрый и не боявшийся ответственности. Самонадеянный, болезненно-самолюбивый и упрямый, он не признавал боевого авторитета своего корпусного командира Цурикова и с величайшим пренебрежением относился к своему соседу, начальнику 49-й дивизии Пряслову».
По свидетельству Мартынова, Корнилов, «как хороший солдат страшно томился в плену и рвался к боевой деятельности, к тому же его непрерывно точил червь неудовлетворенного честолюбия. Свой вынужденный досуг он старался заполнить чтением, но читал почти исключительно книги о Наполеоне, что еще больше раздражало его, так как он имел обыкновение проводить параллели между различными случаями из жизни великого корсиканца и своей собственной».
Корнилов предпринял три безуспешные попытки побега (одну вместе с Мартыновым). Четвертая увенчалась успехом — 12 августа 1916 года при помощи русского военнопленного доктора Гутковского, помощника аптекаря чеха Франтишека Мрняка, денщика Дмитрия Цесарского, фельдшеров Константина Мартьянова и Петра Веселова генералу в штатском костюме удалось покинуть госпиталь в венгерском городе Кесег и сесть в поезд. Далее он переоделся в австрийскую форму и путешествовал под видом солдата, возвращающегося после лечения в свою часть.
Мрняк, чье неосторожное письмо родным о побеге попало в руки к жандармам, был вскоре схвачен, и до румынской границы Корнилов добирался один, открыв свою личность лишь русскому военному агенту.
В сентябре 1916-го Корнилов отбыл на Юго-Западный фронт командиром 25-го армейского корпуса Особой армии генерала Василия Гурко, застав окончание Брусиловского прорыва, в ходе которого была занята почти вся Буковина, Волынь и часть Галиции. Однако взять Ковель не удалось.
Вновь имя генерала вернулось на страницы газет во время Февральской революции 1917 года, когда Николай II одним из последних своих распоряжений назначил военачальника командующим войсками Петроградского военного округа.
Председатель Государственной Думы Михаил Родзянко телеграфировал Корнилову:
Однако прибыв в начале марта 1917 года в охваченную беспорядками столицу, Корнилову пришлось считаться с фактическим двоевластием, установившимся между Временным правительством и Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов.
Последний издал приказ №1, в котором предписывал во всех частях гарнизона округа создать выборные комитеты из нижних чинов, передавая им всю власть и оговаривая, что распоряжения Временного правительства следует исполнять только в случае, если они не противоречат постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.
В документе подчеркивалось: «Обязательное отдавание чести вне службы отменяется, титулование офицеров "ваше превосходительство", "благородие" и тому подобное заменяется обращением "господин генерал", "господин полковник" и так далее».
Вместо наведения порядка Корнилову пришлось стать едва ли не первым революционным генералом: по поручению Временного правительства (на которое давил Петросовет), военачальник был вынужден объявить императрице Александре Федоровне об аресте ее семьи. Это крайне не понравилось монархическим кругам, обвинявшим генерала чуть ли не в большевизме.
Корнилов, который построил свою военную карьеру без всяких протекций сверху, в свою очередь, подчеркивал, что «никогда не будет поддерживать ни одной политической комбинации, которая имеет целью восстановление дома Романовых, считая, что эта династия в лице ее последних представителей сыграла роковую роль в жизни страны».
Впрочем, не питал генерал симпатий и к левым силам, считая, что они разваливают армию, которая ведет напряженные боевые действия. Военный министр Александр Гучков отмечал, что новый командующий войсками «энергично принялся за работу. Он поставил себе задачей если не оздоровление всего гарнизона, то хоть создание отдельных надежных частей, на которые Временное правительство могло бы опереться в случае вооруженного столкновения».
Однако военачальнику не удалось найти общий язык с Петроградским советом.
Деникин писал: «То обаяние, которым он пользовался в армии, здесь — в нездоровой атмосфере столицы, среди деморализованных войск — поблекло. Они митинговали, дезертировали, торговали за прилавком и на улице, нанимались дворниками, телохранителями, участвовали в налетах и самочинных обысках, но не несли службы. Подойти к их психологии боевому генералу было трудно».
Не желая быть пассивным участником событий, в конце апреля Корнилов отказался от поста, считая, что его место во время войны — в действующей армии. Однако попытка Гучкова назначить военачальника на самый распропагандированный большевиками Северный фронт внезапно вызвала резкий протест Верховного главнокомандующего генерала Михаила Алексеева. Он пригрозил правительству своей отставкой, если на эту должность назначат Корнилова, до этого командовавшего всего лишь корпусом.
Данный демарш стал первым камнем в цепи неприязненных отношений двух генералов. Корнилов был направлен на Юго-Западный фронт, где получил под свое начало 8-ю армию, которой после Брусилова руководил генерал Алексей Каледин (до своего избрания Донским войсковым атаманом).
Временное правительство России готовилось к продолжению войны и активным боевым действиям. 18 мая эсер Александр Керенский стал военным и морским министром вместо подавшего в отставку умеренно правого октябриста Гучкова. 22 мая Брусилов сменил на посту главковерха Алексеева, который на это потрясенно сказал: «Пошляки! Рассчитали, как прислугу».
Новый же Верховный главнокомандующий провозгласил: «Я вождь революционной армии, назначенный на мой ответственный пост революционным народом и Временным правительством по соглашению с Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов. Я первым перешел на сторону народа, служу ему, буду служить и не отделюсь от него никогда».
Заместитель начальника разведывательного отделения 8-й армии капитан Митрофан Неженцев предложил Корнилову для укрепления боеспособности войск сформировать ударный отряд из добровольцев, на что последовало одобрение.
Неженцев создал и возглавил первую добровольческую часть в русской армии. Она получила черно-красное знамя («Лучше смерть, чем рабство») и зловещие черепа на рукавах бойцов («Победа или смерть»). 1-й добровольческий отряд в честь своего шефа стал именоваться Корниловским ударным полком.
Керенскому понравилось начинание, и вскоре в русской армии появились другие подобные части, в том числе и женский ударный батальон смерти под командованием Георгиевского кавалера Марии Бочкаревой.
В конце июня 1917-го русская армия попыталась перейти в стратегическое наступление, однако успехи были достигнуты только в полосе Юго-Западного фронта (распропагандированные части Западного и Северного фронтов лишь сделали вид, что воюют), там, где действовала 8-я армия Корнилова.
Ей удалось прорвать австро-венгерские позиции и, взяв в плен более 7000 неприятельских солдат и офицеров, занять ряд городов. Соседние армии не поддержали прорыв и к середине июля наступление захлебнулось. Корнилов был произведен в чин генерала от инфантерии (пехоты) и возглавил Юго-Западный фронт.
Военачальник телеграфировал Керенскому:
В ответ Корнилову дали карт-бланш, он был назначен Верховным главнокомандующим. На данное кадровое решение повлияла и попытка мятежа левых сил в Петрограде, воспользовавшихся неудачами на фронте, передать всю власть Петросовету. Но фронтовой генерал, не умеющий произносить цветистых речей на митингах, и экс-адвокат, красноречивый оратор, не служивший ни дня в армии, были слишком разными личностями, чтобы долгое время работать вместе.
К тому же двойственная политика Временного правительства, которое с 20 июля возглавил Керенский, быстро вошла в острое противоречие с попытками Корнилова восстановить боеспособность армии, избавившись от разрушительной революционной пропаганды в войсках. С какого-то момента фигура главковерха стала восприниматься в обществе в качестве бонапартистской.
Поэт Александр Блок отмечал в своем дневнике в августе 1917-го: «Корнилов есть символ; на знамени его написано — "продовольствие, частная собственность, конституция: не без надежды на монархию, ежовые рукавицы"».
2 сентября Керенский согласился с предложением своего заместителя по военному министерству Бориса Савинкова (до революции прославившегося как активный террорист-эсер) об объявлении Петрограда и его окрестностей на военном положении и прибытии в город крупной войсковой части (3-й кавалерийский корпус генерала Александра Крымова) для подавления ожидающегося восстания большевиков.
3 сентября немецкие войска взяли Ригу. Северный фронт начал откатываться к Петрограду, боеспособность гарнизона которого вызывала большие сомнения. Временное правительство решило отдать Петроградский военный округ в прямое подчинение Корнилову, при этом губернатором города предлагался Савинков.
При этом стороны не доверяли друг другу, политическое напряжение нарастало. Бывший обер-прокурор Святейшего синода и депутат Госдумы Владимир Львов попытался стать посредником между премьер-министром и Верховным главнокомандующем.
Деникин писал про Корнилова: «Он — суровый, честный воин, увлекаемый глубоким патриотизмом, неискушенный в политике и плохо разбиравшийся в людях, с отчаянием в душе и с горячим желанием жертвенного подвига, загипнотизированный и правдой, и лестью, и всеобщим томительным, нервным ожиданием чьего-то пришествия, — он искренне уверовал в провиденциальность своего назначения. С этой верой жил и боролся, с нею же умер на высоком берегу Кубани».
Львов передал Керенскому, что, по его мнению, Корнилов готовит военный переворот с арестом всех членов Временного правительства, чтобы взять всю власть в свои руки. В ответ премьер послал в ставку телеграмму, в которой предлагал Корнилову сдать командование генералу Александру Лукомскому, а самому немедленно выехать из Могилева в Петроград.
Лукомский телеграфировал в ответ: «Ради спасения России вам необходимо идти с генералом Корниловым, а не смещать его. Смещение генерала Корнилова поведет за собой ужасы, которых Россия еще не переживала. Я лично не могу принять на себя ответственности за армию, хотя бы на короткое время, и не считаю возможным принимать должность от генерала Корнилова, ибо за этим последует взрыв в армии, который погубит Россию».
Верховный главнокомандующий ответил Керенскому приказом по войскам:
Военачальник подчеркивал: «Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ — путем победы над врагом — до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы, и выберет уклад новой государственной жизни».
Марина Цветаева откликнулась стихами:
Сын казака, казак…
Так начиналась — речь.
— Родина. — Враг. — Мрак.
Всем головами лечь.
Бейте, попы, в набат.
— Нечего есть. — Честь.
— Не терять ни дня!
Должен солдат
Чистить коня…
11 сентября Керенский объявил Корнилова мятежником и распорядился отдать его под суд вместе с другими генералами, одобряющими действия военачальника. Крымов после личной встречи с премьер-министром в Петрограде покончил с собой, а части его кавкорпуса, перебрасываемые по железной дороге, были распропагандированы революционными агитаторами.
Чтобы спасти жизнь Корнилова и его сподвижников, Алексеев согласился на короткое время принять пост начальника штаба Верховного главнокомандующего (им стал Керенский) и произвести арест ряда высших офицеров, среди которых был и Деникин. И снова это стало болезненным ударом для Корнилова, не оценившего действий генерала.
Алексеев писал: «Россия не имеет права допустить готовящегося в скором времени преступления по отношению ее лучших, доблестных сынов и искусных генералов. Корнилов не покушался на государственный строй; он стремился при содействии некоторых членов правительства изменить состав последнего, подобрать людей честных, деятельных и энергичных. Это не измена родине, не мятеж».
Арестованные были помещены в тюрьму небольшого белорусского городка Быхов.
Следственная комиссия, допросив сотни людей, в том числе и самого Корнилова, и изучив множество документов, пришла к выводу, что никакого мятежа не было: «Существование заговора лиц, объединяющихся генералом Корниловым и ставивших своей целью изменение существующего строя и свержение Временного правительства, представляется по делу недоказанным».
25 октября (по старому стилю) власть в Петрограде взяли большевики, Керенский бежал. Быховским сидельцам стало очевидно, что новая власть их не пощадит, с ней надо бороться с оружием в руках. Решено было пробираться к генералу Каледину, полагаясь на старинную казачью традицию «с Дона выдачи нет».
Корнилов решил идти вместе с Текинским конным полком, который на седьмой день пути наткнулся на засаду и был рассеян огнем красного бронепоезда. Оставшиеся пали духом и решили при случае сдаться. Корнилов сказал бойцам: «Если вы решите сдаваться, вы расстреляете сначала меня. Я предпочитаю быть расстрелянным вами, чем сдаться большевикам».
Пройдя какое-то время с всадниками, Корнилов решил с ними расстаться, считая, что в одиночку путешествовать ему, имеющему опыт разведчика-нелегала, будет легче. Преобразившийся в хромого старика-крестьянина в стоптанных валенках и ветхой заношенной одежде, Корнилов сел на поезд и 19 декабря прибыл в Новочеркасск. Деникин, поляк по матери, добирался в образе обедневшего помещика-шляхтича.
В штатском ехал и генерал Алексеев, который прибыл на Дон раньше других и немедленно приступил к организации противобольшевистских вооруженных сил, набираемых из добровольцев, как правило офицеров, юнкеров и учащейся молодежи. Пробился с остатками полка и Неженцев.
Вскоре к Алексееву присоединился приехавший Корнилов. Ситуация серьезно осложнялась тем, что создатели Добровольческой армии терпеть не могли друг друга, стараясь общаться только в письменном виде.
Не добавляло оптимизма и отсутствие поддержки со стороны донского казачества, уставшего от войны и не желающего подчиняться «иногородним» генералам. Каледин сказал Деникину: «На Дону приют вам обеспечен. Но, по правде сказать, лучше было бы вам, пока не разъяснится обстановка, переждать где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах».
В начале января 1918-го было объявлено о создании Добровольческой армии. Ее политические цели определялись так: «Создание организованной военной силы, которая могла бы быть противопоставлена надвигающейся анархии и немецко-большевистскому нашествию. Армия должна быть той действенной силой, которая даст возможность русским гражданам осуществить дело государственного строительства свободной России».
Деникин писал:
Роли среди руководителей распределились так: Алексеев отвечает за финансы, гражданское управление и внешние отношения, Корнилов командует Добровольческой армией, Каледин руководит Донской областью и создающимися силами самообороны.
Отношения были далеки от идеальных. 22 января 1918 года Алексееву доложили, что Корнилов якобы собирается свергнуть триумвират и объявить себя единоличным диктатором. На требование Алексеева объясниться в присутствии старших офицеров Корнилов, взбешенный инсценировкой судилища, ответил крайне резко. В итоге Деникину и Каледину пришлось мирить обоих генералов: Алексеев принес извинения Корнилову.
Оскорбленные обвинением офицеры потребовали реабилитации или увольнения из армии. Собрав их вместе, Корнилов сказал: «Дело не в Корнилове. Я просто не допускаю мысли, чтобы в армии нашлись офицеры, которые могли бы поднять руку на своего командующего. Я вам верю и прошу продолжать службу».
Случались и стычки между различными категориями добровольцев, сливаемых в ту или иную часть: например, юнкера считали студентов социалистами. Однако в целом напряженность между вождями и отдельные трения между рядовыми бойцами не влияли на боеспособность крайне малочисленной армии.
Добровольцы вместе с небольшими казачьими отрядами вступили в бои против красногвардейских частей Южного революционного фронта по борьбе с контрреволюцией. Однако силы были неравны — 28 января был оставлен Таганрог. Попытка Каледина поднять на борьбу донцов провалилась и 11 февраля атаман покончил с собой. На следующий день Новочеркасск пал, и Добровольческая армия оказалась в оперативном окружении, контролируя только Ростов-на-Дону.
Корнилов принял решение пробиваться на Кубань, к Екатеринодару. 22 февраля добровольцы оставили Ростов и выступили в поход, который из-за тяжелых погодных условий впоследствии был назван Ледяным. 4200 штыков и сабель Доброармии противостояли 20 тысяч красногвардейцев. Корниловцы, стремительно маневрируя, все время наступали, навязывая противнику свою волю и опрокидывая части красных. Пленных ни та, ни другая сторона не брала.
Один из участников Ледяного похода Роман Гуль вспоминал: «Из-за хат ведут человек 50-60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены. Пленные. Их обгоняет подполковник Нежинцев, скачет к нам, остановился — под ним танцует мышиного цвета кобыла. "Желающие — на расправу!" — кричит он… Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили. Некоторые добивали штыками и прикладами еще живых. Вот она, подлинная гражданская война».
В 60 верстах от кубанской столицы Корнилов получил известие, что Екатеринодар занят красными — враги теперь были и сзади, и спереди. После соединения с трехтысячной Кубанской армией генерала Виктора Покровского Корнилов решил брать город штурмом. Спустя несколько дней, 13 апреля, после начала операции в дом Корнилова попадает граната и убивает лишь его одного. Его гибель ставит точку в Первом Кубанском походе Добровольческой армии, которая была вынуждена отступить.
16 августа 1918 года деникинцы взяли Екатеринодар, нанеся серьезное поражение Красной армии. Борьба только начиналась.