В мировой прокат одновременно с еще одним, принципиально иным по интонации блокбастером «Барби» выходит «Оппенгеймер» — новый эпос Кристофера Нолана, посвященный судьбе так называемого отца ядерной бомбы. Байопик Роберта Оппенгеймера уже называют самой важной кинопремьерой года и лучшим фильмом в карьере режиссера «Темного рыцаря» и «Интерстеллара». «Лента.ру» узнала, какое впечатление картина произвела на ведущих западных критиков.
«Оппенгеймер» описывает время, когда мир вертелся вокруг своей оси подобно тому самому коридору из «Начала», и сценарий Нолана, основанный на выигравшей Пулитцера биографии «Американский Прометей», убедительно заимствует эту сложность. Нолан задействует черно-белые кадры, чтобы показать послевоенные проблемы Оппенгеймера с маккартистами и политиком в исполнении Роберта Дауни-младшего, затем отправляется назад в красочные годы становления героя в Кембридже и Германии, чтобы вдруг перенестись в пустыню Нью-Мексико, где ведется работа над бомбой и шепчутся о советском шпионе в стане ученых.
При всем хайпе вокруг того, как создатель аналоговых эпосов Кристофер Нолан воссоздаст в «Оппенгеймере» взрыв первой атомной бомбы, самым эффектным зрелищем его фильма оказывается кое-что другое — человеческое лицо. Эта более чем трехчасовая биография Роберта Оппенгеймера (Киллиан Мерфи) вся соткана из лиц. Они говорят — и много. Они слушают. Они реагируют на новости, плохие и хорошие. Иногда они проваливаются в собственные мысли — и прежде всего это касается заглавного героя.
Нолан и его оператор Хойт ван Хойтема используют широкоформатную систему IMAX не столько для того, чтобы передать размах пустынных панорам Нью-Мексико, сколько для создания контраста между видимым спокойствием и внутренним раздраем Оппенгеймера. Тот предстает блестящим математиком, в чем-то шоуменом, хорошим управленцем, импульсивная природа и неутомимые сексуальные аппетиты которого превратили его личную жизнь в кошмар, — но еще более катастрофическим оказался его главный вклад в цивилизацию: оружие, способное эту цивилизацию уничтожить.
Мэтт Соллер Зайц, RogerEbert.com
Центральная сцена — конечно же, та самая первая демонстрация изобретения Оппенгеймера, ядерный тест «Тринити» в пустыне Нью-Мексико в июле 1945-го. Считается, что именно тогда Оппенгеймер тихо произнес себе под нос (а затем повторил на телевидении) слова Вишну из Бхагавад-гиты: «И теперь я стал Смертью, разрушителем миров...»
Причем ему удается показать этот ядерный взрыв, не превращая его в экшен-зрелище. Впрочем, фильм, при всей его смелости и амбициозности, так толком и не решает проблему собственной нечувствительности — а именно развернутой, пространной драмы внутренних терзаний гениального ученого Оппенгеймера вместо демонстрации пережитого японскими людьми и городами Хиросима и Нагасаки.
«Оппенгеймер» — выразительный портрет эпохи, когда человек начал обретать силу, которую он не то чтобы мог контролировать. Мало каким фильмам удавалось лучше кристаллизовать ужас, испытываемый тем, кто открывает ящик Пандоры. Еще меньше картин, которые так точно запечатлевали бы тревожность жизни в мире, где этот ящик уже никогда не будет закрыт. И хотя линия сюжета с Льюисом Строссом (Роберт Дауни-младший), председателем американской комиссии по атомной энергии, разочаровывающе отвлекает Нолана от бесконечной тьмы, куда его должна бы вести история Оппенгеймера (не говоря уже о том, что ни один фильм не должен заканчиваться выступающим перед конгрессом Рами Малеком — если только тот не оправдывается за свои преступления против Фредди Меркьюри), этот фильм все равно вселяет подлинную экзистенциальную жуть.
Атомная бомба и ее плоды как определяют наследие Оппенгеймера, так и придают форму этому фильму. Нолан развернуто и вдумчиво всматривается в завораживающий, шокирующий процесс создания бомбы, но он не инсценирует атаки на Хиросиму и Нагасаки. Нет здесь и документальных кадров с тысячами трупов или панорам лежащих в руинах городов. Эти режиссерские решения кажутся прежде всего этическими: Нолан наверняка учитывал слова Франсуа Трюффо о том, что любой антивоенный фильм, даже самый пацифистский, показывая бойню, хоть немного, но превращает ее в зрелище. Ужас бомбежек, масштаб причиненных ими страданий, последовавшая за войной гонка ядерных вооружений — все это словно окружает фильм, сдавливает его.
Манола Дарджис, The New York Times
Важнее всего здесь то, что Нолан не скрывает своей симпатии к Оппенгеймеру как человеку и как ученому. В этом плане фильм подкупающе честен. Он также не пытается упростить кризис совести героя, который явно был непростым, учитывая, что Нолан показывает, как Вторая мировая война не могла затягиваться еще дальше (ее жертвы как с американской, так и с японской стороны росли с каждым днем сражений). Мерфи, как и Оппенгеймер, обладает телом настолько тонким, что кажется, будто оно сделано из спичек, как будто слишком хрупким, чтобы выносить этот гениальный мозг. И его кожа как будто просвечивает — иногда кажется, что ты почти видишь, как под ней дрожат его нервные окончания. Вот настоящая актерская игра для большого экрана. И вот что великий актер может сделать, когда режиссер предоставляет ему по-настоящему большую историю, разыгрывающуюся на холсте, предназначенном для впечатляющего полета воображения.