«Мы ждали триумфов и побед» Как Российская империя встретила одну из самых кровавых войн XX века: воспоминания очевидца

Впервые на русском языке публикуются воспоминания Мириэл Бьюкенен — дочери последнего британского посла в Российской империи Джорджа Бьюкенена. Книга «Крушение великой империи» посвящена событиям восьми лет, предшествовавшим революции. Мириэл, выполнявшая по поручению отца «светские обязанности» дипломатической службы, рассказывает не только о жизни при дворе, балах и приемах, но и об особенностях «русской жизни»: праздниках, традициях, быте простого народа, положении женщин, а также о политической ситуации в стране накануне Первой мировой войны. С разрешения издательства «Центрполиграф» «Лента.ру» публикует фрагмент текста.

Война

Немцы были твердо уверены в том, что забастовки в столице, возникшие до объявления войны и, как циркулировали слухи, не без содействия германских агентов, перейдут неизбежно в народную революцию. Они никак не ожидали того единодушного энтузиазма, той волны патриотизма и лояльности по отношению к престолу, которая прокатилась по всей России. Манифестации на улицах, которые несли портреты государя в рамке из цветов союзных стран, оркестры, повсюду исполняющие национальный гимн, дамы и барышни, толпящиеся у входов в госпиталя, бесконечные ряды солдат в обмундировании защитного цвета, уходивших на вокзалы с песнями и криками «ура».

Иногда рядом с солдатами бежала женщина с платком на голове, прижимая к груди ребенка, с такими заплаканными глазами, что, когда наконец пришла минута расставания, она уже более не имела слез и лишь смотрела невидящими глазами в пустоту грядущего, с усталой и немой апатией отчаяния.

То были первые дни войны. Мы были полны энтузиазма и уверенности, что боремся за правое дело, во имя свободы, гуманности, за лучшую жизнь всего мира.

Знаменитая Аллея Победы в Берлине, с ее ослепительными беломраморными статуями курфюрстов и королей из дома Гогенцоллернов, будет разрушена. Союзники продиктуют свои условия мира германскому императору, и за столом, сделанным из «дерева побед», где росчерком пера отдал приказ о начале военных действий, он будет вынужден подписать мирный договор.

По стародавнему русскому обычаю, каждый раз, когда Россия объявляла войну, русский царь должен был отправиться в Москву, чтобы помолиться о ниспослании победы в старинном Успенском соборе.

Вот почему два дня спустя после объявления войны император Николай II отправился в Москву и пригласил французского посла, моего отца, мою мать и меня на это торжество.

Пробыв ночь в дороге, мы прибыли в Москву в семь часов утра и проехали по узким, извилистым улицам в наш отель. Прозрачное, голубое небо, слегка желтевшие деревья и бесчисленные золотые купола церквей и соборов придавали Москве какой-то нереальный вид. Над каждым домом развевались флаги. Тротуары были полны народа, который спешил в одном и том же направлении. На всех лицах было написано глубокое, сдержанное волнение. Ожидание чего-то особенного чувствовалось повсюду, и это ощущение было даже в банальном комфортабельном отеле, в котором мы остановились. Лакеи и портье переговаривались вполголоса, офицеры перебегали взад и вперед, звеня шпорами, время от времени кто-нибудь из придворных кавалеров, в расшитом золотом мундире, спускался вниз и выходил через широкий подъезд на залитую солнцем площадь, обычно такую оживленную, сегодня же необычно спокойную.

Когда мы переоделись, а мой отец и господин Палеолог надели свои расшитые золотом мундиры, мы сели в экипажи и поехали по залитой солнцем улице, через молчаливо двигающуюся толпу, которая почтительно расступалась пред нашими экипажами, вверх по крутому подъему к Кремлю. И здесь также, еще более, чем в городе, наблюдалось приподнято-торжественное молчание, как будто все ожидали какого-то призыва или сигнала.

Высокие красные стены, остроконечные башни с пестрыми маковками, серебряные, золотые, зеленые и голубые купола церквей, белый фасад кремлевского дворца, сложная архитектура церкви Святого Василия Блаженного, величие старинных храмов — все это не могло по своей красоте сравниться ни с какими историческими или же легендарными дворцами.

Мы шли через бесконечные залы и комнаты, а затем, спустившись по широкой лестнице, попали из современной части дворца в покои с низкими потолками, выложенными старинной мозаикой и отделенными друг от друга золочеными сводами. Затем мы вдруг увидели широко раскрытые, выходившие на крыльцо двери и лестницу, носившую название Красного крыльца, по которой мог ходить только государь.

А внизу на площади, куда только ни простирался взгляд, чернела толпа народа, теснившегося на ступенях соседних церквей, на стенах, окружавших дворец, наполнявшего все пространство между Грановитой палатой и далеким Чудовым монастырем и оставлявшего свободной лишь узкую дорожку, слегка возвышающуюся над землей и покрытую красным ковром.

И когда государь с государыней показались наверху крыльца, вся эта громадная толпа простого народа, с женщинами и детьми, встала на колени, и глубокое молчание было вдруг прервано вздохом, вырвавшимся из сотни тысяч грудей и оборвавшимся у древних стен Кремля, как плеск морского прилива.

Медленно, среди коленопреклоненной толпы прошел государь, и люди, которые стояли направо и налево, были от царя так близко, что если бы протянули руки, то дотронулись бы до него. И никто не охранял этой дорожки — ни один солдат, ни один полицейский. Теперь весь народ дрожащими от волнения голосами пел «Боже, царя храни», глотая слезы. Женщины поднимали детей. А когда мы уже прошли, какая-то пожилая женщина нагнулась и поцеловала ковер, по которому ступала нога государя.

И из сияющего солнцем ясного дня, наполненного народными криками, мы вдруг попали в таинственную тишину старинного храма. Вся середина храма, между высокими золотыми колоннами, переливалась морем драгоценностей, золота, серебра, блестящих форм, мундиров и облачений. А с потемневших стен смотрели на нас старинные, покрытые пылью веков иконы замечательной работы, на фоне которых огни свечей и пестрых лампад горели в полутьме, как драгоценные камни. Моя спутница прижалась к моей руке и молча тихо плакала. Направо от меня дама в белом кружевном платье, с орденом Святой Екатерины на груди, опустилась на колени, и слезы, которые она не вытирала, струились по ее лицу.

Через высокое окно в храм проник длинный луч солнца, скользнул по лицу молодого офицера, заиграл на ярких красках облачения священника и, наконец, остановился на белокурых волосах одного из певчих, делая это юное лицо в стихаре, обшитом золотым галуном, похожим на лицо ангела со старинной картины.

И когда эта густая толпа иногда двигалась, издалека видна была стройная фигура государя или же обрисовывался силуэт высокого казака-конвойца с хрупкой фигурой цесаревича на руках, далее мелькало бледное, напряженное лицо императрицы, поразительная, одухотворенная фигура ее сестры великой княгини Елизаветы Федоровны, в длинном, наподобие монашеского одеяния, платье, молодые великие княжны в своих соломенных, украшенных бледно-голубыми цветами шляпах. Великая княжна Мария Николаевна плакала, спрятав лицо в платок, а великая княжна Анастасия время от времени поворачивалась к ней, ее успокаивая. Великая княжна Татьяна наклонила так низко голову, что ее лицо было спрятано под полями шляпы. Великая княжна Ольга была очень бледна, но ее лицо было проникнуто такой верой, как будто ей представилось видение, которое было невидимо нам всем. Раз я заметила, как государь повернулся к ней и что-то вполголоса сказал. Я увидела затем внезапную улыбку, которая осветила ее лицо, когда она ответила отцу, и невольно задала себе вопрос, что их могло порадовать.

Затем раздался тихий шелест платьев дам, которые встали на колени, местами прерываемый звоном оружия о плиты каменного пола, и над всей этой толпой в глубокой тишине полились слова молитвы — ее читал седой митрополит, с бледным лицом, в золотой митре, подняв кверху дрожавшие руки.

Проникновенный голос старика замолк, и в наступившей затем тишине едва было слышно чье-то всхлипывание. И вдруг торжественные и звонкие молодые голоса хора запели 104-й псалом Давида, и государь опустился на колени пред чудотворной иконой Владимирской Божией Матери, той самой иконы, которую, по преданию, когда-то князь Дмитрий Донской воздел на свою хоругвь перед битвой с татарами на Куликовом поле.

Широко распахнулись царские врата, и весь храм наполнился солнечным светом.

Крик радости вырвался из тысячи уст этой громадной толпы, стоявшей снаружи храма, и смешался с праздничным звоном с колокольни Ивана Великого, посылая в безоблачное небо победные звуки. Европа, двадцатый век, современная цивилизация — все это куда-то исчезло!

Никакая цивилизация или воспитание, обязывающее человеческие чувства к сдержанности, здесь не могли бы что-либо поделать, чтобы поколебать детскую веру русского народа в победу над врагом. Мы вернулись обратно в предшествии чудотворных икон. Православие было выше русской государственной идеи, и русский двор был скорее похож на монастырь, чем на собрание военных и придворных.

Когда государь выходил из Успенского собора, он обратился к моему отцу и к Палеологу, прося их быть около него. «Эти приветствия, которые вы слышите, — сказал с той улыбкой, делавшей его личное обаяние ни с чем не сравнимым, — относятся ко мне так же, как и к вам».

И он пошел дальше, ясный, светлый и задумчивый, и этот океан людских голов приветствовал царя с еще большим воодушевлением, чем раньше.

Казалось, что в жизни России наступила новая эра, которая раз и навсегда искореняла из жизни русского народа такие чувства, как недоверие к царю, недовольство, подозрительность или же ненависть к верховной власти.