Матери и вдовы солдат, не вернувшихся с СВО, требуют пересмотреть порядок выплаты материальной помощи семьям. Сейчас многие отцы, бросившие своих детей с рождения, не платившие алименты и не принимавшие участия в воспитании, претендуют на компенсацию, которую государство выплачивает семьям, а также на социальные льготы. По данным инициативной группы матерей, в России уже рассмотрено несколько десятков исков о признании таких родителей недостойными наследниками. Однако активистки считают, что государство должно сделать все, чтобы до суда такие дела просто не доходили. «Лента.ру» записала рассказы матерей о том, как они судятся с бывшими мужьями.
По общему правилу, семьям военнослужащих положены страховка и единовременное пособие в сумме 7,421 миллиона рублей, ежемесячная денежная компенсация каждому члену семьи и некоторые другие меры соцподдержки. Дополнительно президент России Владимир Путин подписал указ, касающийся участников спецоперации на Украине. Документ предусматривает дополнительные 3 миллиона в случае ранения и 5 миллионов, если военнослужащий не вернулся.
Анастасия Юдина, деревня Горбунки, Ленинградская область:
В июне 2021 года моего сына Кемала Бостанова призвали на срочную службу. От армии он не прятался, даже наоборот — с детства увлекался всем военным и когда-то даже думал поступать в военное училище. Его друг рассказывал, что через несколько месяцев после призыва Кемал отправил ему СМС. Написал, что ему все нравится, и сказал, что хочет остаться в армии: «Не хочу вернуться в Горбунки, работать на заводе, пить пиво по вечерам».
В феврале 2022 года я узнала, что сын подписал контракт и находится на учениях на территории Украины. Но он меня берег, когда с ним созванивались, все время успокаивал: «Мам, не волнуйся, мы будем стоять на границе, никто нас в бой не поведет». Когда я с ним разговаривала, я все время просила его вернуться. Обещала, что все сделаю, если он сейчас развернется и поедет домой. Говорила, что пойду во все инстанции и добьюсь, чтобы контракт расторгли, ведь он срочник. Но сын сказал: «Мама, я не брошу своих ребят». Этот разговор состоялся 12 марта.
Кемал родился в 2001 году, мне на тот момент было 17 лет. С его биологическим отцом Хасаном Бостановым мы состояли в гражданском браке, но в свидетельстве о рождении он был вписан. На тот момент мы жили в Кисловодске. Когда ребенку исполнилось полгода, биопапа от нас ушел, и с тех пор сын ни разу его не видел. Бостанов какое-то время жил в соседнем доме, но ребенком никогда не интересовался. В 2008 году я уехала из Кисловодска, а в 2010 году вышла замуж. Тогда же решила подать на алименты. Но мне отказали под каким-то смешным предлогом. Отказ можно было бы оспорить, но просто не хотелось связываться. Да и мой супруг сказал, что не надо унижаться, он сам в состоянии всех прокормить.
Когда узнала, что Кемал пропал без вести, нашла его биологического отца в сети «Одноклассники». На тот момент информация о сыне разнилась: то пропал, то находится в плену, то с ним все в порядке, и он в своей части... И я искала любую зацепку, чтобы что-то выяснить. Попросила Бостанова — вдруг у него есть какие-то связи с военными, с полицией — помочь что-то выяснить. Но он прочитал сообщение и ничего не ответил.
После того как Кемала нашли, снова написала биопапе, рассказала, что случилось. И снова — никакой реакции.
Я опять связалась с папашей, он заверил, что ни на что не претендует. Но вскоре мне позвонили из воинской части и сказали, что пришли документы от папы на выплату компенсации. Тогда 26 июня 2022 года я подала иск в суд о признании биологического отца недостойным наследником. Можно сказать, что на тот момент я была первой из родителей, кто начал судиться по этому поводу.
Очень долго искала адвоката, ни один не брался, мне прямо говорили, что по закону он — отец, он не был лишен родительских прав, судебной практики в таких делах никто не знал. Тогда я начала копать нормативную базу и нашла в открытом доступе единственное похожее дело за 2019 год. Там также появляется папаша, который никогда сыном не занимался и претендует на выплаты. Мать выиграла первую инстанцию, но апелляцию и кассацию проиграла.
А вот Верховный суд встал на сторону матери. В судебном определении было четко сформулировано, что государственные выплаты — это прежде всего благодарность семье за воспитание сына [определение СК по гражданским делам Верховного суда РФ от 28 октября 2019 г. №25-КГ19-9]. И я в суде начала везде отталкиваться именно от этого документа.
Когда иск был подан, во все инстанции, которые выплачивают компенсацию, — Минобороны, страховая компания «Согаз», региональная служба соцзащиты, — мой адвокат разослал требования заблокировать счета до судебного решения. Все согласились, кроме соцзащиты Ленинградской области. Представители этого ведомства сделали наоборот: достали из моего комплекта документов бумаги, отсутствовавшие у отца, и произвели ему выплату — миллион рублей. Сказали, что таков закон. И дали понять, что даже если я выиграю суд, то к их ведомству не должна иметь никаких претензий, должна буду разбираться напрямую с этим гражданином.
Судебное разбирательство затянулось, так как наш папа — житель Карачаево-Черкесии. Предварительные слушания шли целый год. Бостанов писал смешные возражения. Например, что на самом деле до четырех лет сына он жил с нами, а потом я взяла и неожиданно уехала из Кисловодска. Он только через шесть лет узнал, где мы с сыном находимся. Я нашла женщину, к которой он ушел от нас. Она прислала свидетельство о браке — с 2002 года до 2005 они были женаты. В том браке, кстати, у него тоже родился сын Магомед. Мальчик мне потом собственноручно написал, что Бостанов с ним тоже не общается, деньгами не помогает и вообще знать не хочет о его существовании. То есть получается, что он бросил и другого ребенка, не только моего.
С самого детства сын называл себя Кириллом Юдиным. Кирилл — это имя ему дали при крещении, а фамилия — моя. Он только в госучреждениях числился под официальным именем, а все друзья его знали как Кирилла. В школе его называли сразу двумя именами. В 2015 году, когда надо было получать паспорт, сын хотел официально сменить имя. Я тогда нашла Бостанова, объяснила ситуацию и попросила написать отказ от сына. Он сказал, что не будет ничего писать, и у них с сыном состоялся телефонный разговор — они минут 15 пообщались. А через несколько дней еще раз созвонились. Это было при мне. И я увидела, как во время беседы сын кивает, а глаза — очень удивленные.
Cейчас Бостанов — предприниматель, у него фермерское хозяйство, мясные лавки в городе. В судебном возражении он написал, что постоянно помогал нам финансово. Например, в 2011 году продал скотину, выручил за это 800 тысяч рублей, приехал в Санкт-Петербург и все эти деньги передал мне лично в руки — как помощь сыну. Но кроме слов это ничем не подкреплено.
У меня же каждое слово подтверждается официальным документом — выписками из домовых книг, паспортных столов, справками из школы, училища, воинской части и так далее. Но я считаю, что самое главное доказательство, которое я предоставила в суд, — анкета, заполненная сыном при поступлении в училище. Там есть глава «Родители». В разделе «Отец» сын написал: «Бостанов Хасан Алиумарович», но в скобках подписал — «не общаемся». Мне кажется, что тут даже других доказательств не надо, все написано рукой сына. Конечно, Бостанов начал утверждать, что документ поддельный, я всех купила. Но проведения почерковедческой экспертизы документа почему-то не затребовал, хотя имел на это право.
Свое отсутствие на церемонии прощания Бостанов объяснил двумя причинами: не имел финансовой возможности и плохо себя чувствовал, поскольку перенес инфаркт. Приложенное медицинское заключение датировалось 2015 годом. Любой здравомыслящий человек подтвердит, что если у тебя за последние семь лет не было повторных обращений в больницу — значит, состояние стабильное. И уж с сыном, как он утверждает, любимым и дорогим, можно было бы приехать попрощаться.
В конце мая суд вынес решение в мою пользу — лишил Бостанова права на все выплаты. Не сомневаюсь, что будет апелляция.
Мы составили петицию с требованием изменить порядок выплат. Получать их должен тот, с кем жил ребенок, кто был его опекуном. А другая сторона пусть доказывает, что имеет право. Если есть семейная история, если родственник общался с ребенком, участвовал в его воспитании, платил алименты — это ведь легко проверить. Есть переписка, банковские выписки, фотографии и другое.
О моей ситуации многие знают, своего имени не скрываю. В последнее время получаю массу сообщений: как тебе не стыдно, ты плохая мать, ты плохо горюешь, ты борешься за деньги и много другого. Дело тут не в деньгах. Я готова отдать все, что у меня есть, чтобы хоть раз обнять сына. Я сейчас борюсь за правду и за честь своего ребенка.
Я встречалась с мальчиком, который вышел из плена. Он был с моим сыном в тот последний день, когда под бомбежкой тот вытаскивал из машины раненых, за это я получила его орден Мужества. Это не биоотец Бостанов его воспитал. Он не семья моему сыну, он для него никто.
Алла, село Марьевка Неклиновского района Ростовской области:
Когда сыну Максиму было шесть лет, его отец Виталий ушел от нас. Мы с Максимом сразу переехали в другую деревню. Но несмотря на то, что жили рядом, отец никогда не навещал ребенка, даже не интересовался им. У него была другая семья, родился еще сын. И Максим все время меня спрашивал: «Почему папа его любит, а меня нет?»
Я не против была, чтобы Максим общался с ним. Но отцу это было не нужно. Ни разу — ни на Новый год, ни в день рождения — не то что подарка, даже СМС поздравительного не прислал. Я иногда Максиму говорила: может, позвонишь отцу? А он отвечал: зачем, если он видеть меня не хочет? У меня вместо отца ты и бабушка.
На алименты я подавала, но денег практически не было. Он мог перечислить раз в несколько месяцев тысячу-полторы. Когда Максим учился в школе, только на питание в столовой уходило 1200 рублей в месяц. А еще надо было ребенка одевать, обувать. Я всегда его воспитывала и содержала сама.
Сын отслужил срочку и остался в армии по контракту. У нас ведь перспектив на селе нет, работы нормальной не отыскать, поэтому он решил стать профессиональным военным. И я сама понимала, что в деревне работы нет. А что сейчас молодежь у нас делает? Пиво пьет. Максим у меня мальчишка не такой. Он хотел доказать — я всего сам могу добиться.
Когда началась СВО, он с первых дней там оказался. Сейчас перечитываю его сообщения, слушаю звуковые — и плачу. Последний звонок был от него 26 марта 2022 года, вечером: «Мама, все нормально, не переживай. Ты не болеешь?» Потом я долго ждала от него звонка. И начала обзванивать всех ребят, с телефонов которых он мне когда-то звонил. Один из них мне написал: «Я в госпитале. Что с Максимом — не знаю. Звоните на горячую линию Минобороны, моя мама туда писала и узнавала, как я».
На эту горячую линию я каждый день звонила, оставляла заявки. Обращалась и в свой военкомат. Поначалу мне отвечали, что все в порядке, ваш сын в строю, он не числится ни в списках раненых, ни в списках потерь. Потом дали мне телефон психолога, порекомендовали к нему обратиться.
Начала искать его сослуживцев. Один из них мне написал, что 1 апреля был бой. БТР, в котором было 10 человек, попал под обстрел. Семеро выскочили, а трое нет — в машине сдетонировали снаряды.
Максима я искала 15 месяцев. Настояла на том, чтобы у меня взяли ДНК. Звонила в Ростов, где хранятся тела солдат, почти каждый день. Но там отвечали, что совпадений нет и обещали обязательно перезвонить, если появятся.
30 мая 2023 года состоялся обмен телами между Россией и Украиной. И мне позвонили из Ростова. И в июне я поехала, тела не было, в пакете были только кости. Анализ одной из них показал совпадение ДНК с моим на 99,5 процента.
Потом добилась, чтобы вместе пошли к эксперту, который проводит экспертизу тел. Снова посмотрели. Я настаивала, что есть кость другой формы и даже цветом отличается. Эксперт со мной согласился и пообещал ее проверить. Позже оказалось, что в пакете с моим Максимом были останки еще одного мальчика. Его родители тоже смогли попрощаться с сыном. А если бы я не настояла на своем, возможно, парня никогда бы и не нашли.
Перевозку, похороны я полностью организовала сама и оплачивала за свой счет. В сельсовете меня попросили все чеки сохранять и пообещали какую-то часть компенсировать. Отца на церемонии я не видела, хотя он все знал. После мне позвонили из военкомата и сказали написать заявление на материальную помощь.
Светлана, город Батайск, Ростовская область:
Я сама из Воркуты, там вышла замуж. В 2002 году родился сын Валентин, а затем — дочь Мария. Когда сыну было три годика, а дочке — год, муж от нас ушел. Мои родители вышли на пенсию, переехали в Ростовскую область и забрали меня вместе с детьми. В 2010 году я снова вышла замуж.
Муж принял детей как своих родных, вместе воспитывали и растили их. Биологический отец не объявился, участия в их жизни не принимал. После развода я подавала на алименты. Но первые годы он то платил, то не платил. Суммы были смешными. Когда вышла замуж, то даже это перестало приходить. Я однажды позвонила приставам с вопросом — почему не платит? Мне ответили — ну как же, вам регулярно все поступает, внимательно посмотрите счет. И точно — ежемесячно по 200-250 рублей на двоих детей. Оказывается, бывший муж стоял на бирже труда, получал пособие по безработице, с которого и выплачивали алименты. То есть официально он платил, а на деле на эти деньги даже два пирожка детям нельзя было купить.
Биологический отец к детям не приезжал, общения с ними не искал. Вернее, один раз попытался. У Вали день рождения сразу после Нового года. И накануне 14-летия ребенка отец ему написал, пригласил в гости, пообещал показать Воркуту и подарить компьютер. Из поездки сын вернулся разочарованным и без подарка. С дочкой же биоотец вообще никогда не общался.
В 2021 году сына призвали в армию, а через полгода он там подписал контракт. Его не стало 24 марта 2022 года в Ирпени под Киевом. Об этом нам сообщили практически сразу. Биологическому отцу я сообщила, что случилось, позвала попрощаться.
Нужно было ехать мыть сына, забирать его. Просила помочь биопапу, но он отказался. Все делал мой муж, которого Валя всегда считал и называл папой. Муж одел сына в парадную форму, купил для него самый красивый гроб, который был. Потому что привезли в цинковом.
Папаша не дал ни копейки, сказал, что у него ничего нет. Он подошел ко мне и пообещал, что откажется от всех компенсаций, «пусть они будут тебе и дочке Маше». А потом еще к дочери подошел: «Маша, если что-то выплатят, я все деньги тебе переведу, я их недостоин». Маша ответила: «Это правильно. Может быть, я тебя уважать начну как человека».
Но потом пообещал открыть на нее счет в банке и все перевести туда. А доступ к счету дочь сможет получить в 18 лет. И действительно прислал бумагу, что в банке есть счет на ее имя. В мае 2022 года, накануне Машиного совершеннолетия, пришла СМС, что этот счет закрыт и деньги сняты. По телефону отец сказал дочери, что она его недостаточно сильно любит, чтобы он ей делал такие дорогие подарки. Ну и много других гадостей наговорил.
Дочь рыдала неделю: «Он опять меня предал, обманул, ненавижу его». После этого я пошла и подала на него в суд. Не знаю, чем он закончится. Первое заседание у нас в августе. Бывший муж успел уже позвонить в суд, кричал, по какому праву такие иски принимают, беспокоят нормальных людей.
Потом мне еще звонили из Воркутинского военкомата, слезно умоляли прислать им орденскую книжку Валика, где орден Мужества. Оказалось, что биопапа Евгений Сальников туда бегает, истерит, требует еще выплатить компенсацию за награду.
После того как я попросила бывшего мужа поучаствовать в установке памятника для сына, он меня заблокировал во всех соцсетях.
Уверена, что даже если выиграю суд, биопапа деньги не вернет, он их уже проел. Для меня главное, чтобы его лишили всех привилегий, чтобы он не имел права называть себя отцом. Папаша ведь получил удостоверение члена семьи ветерана боевых действий. Почему человек, который не воспитывал этого ребенка, который был совершенно посторонним, получил на это право? Это оскверняет память сына.
Оксана Назаренко, Ставропольский край:
Когда Андрюше исполнилось три года, с его отцом, которого тоже зовут Андрей, разошлись. Долго жили с ребенком у моих родителей — в Буденновском районе Ставропольского края. Там же Андрюша пошел в школу. Отец несколько раз приезжал к ребенку, угощал на Новый год и день рождения конфетами. И в последнее лето перед поступлением в первый класс свозил его на море.
Во второй класс Андрей пошел уже в Карачаево-Черкесии. Мы с сыном туда переехали, родители купили нам двухкомнатную квартиру.
В восемь лет Андрюша сильно заболел. Мне понадобились срочно деньги на лекарство. Позвонила отцу и попросила перечислить хотя бы две тысячи. Но тот отказался: «Я пришлю, а ты все на себя потратишь». Изначально, когда мы с ним разошлись, я на алименты не подавала. Но после этих слов написала заявление. А он заблокировал меня и телефон сына, чтобы мы его больше не тревожили. Больше никаких контактов между отцом и ребенком не было.
Алименты составляли 600 рублей в месяц. Он специально сделал себе мизерную зарплату — какую-то сотую часть ставки. Так объяснила мне бухгалтер в его компании.
Андрюша поступил в казачий лицей в Пятигорске. Ему уже тогда было лет 12, в лицее планировалось торжественное мероприятие — присяга. Звали родителей. Андрюша через тетку нашел телефон отца, хотел пригласить. Но так и не дозвонился. А отец ему не перезвонил. На суде он объяснил, что был занят.
Потом Андрюша отслужил срочную службу, вернулся домой и снова пошел в армию — подписал контракт. В это время началась спецоперация на Украине. Их отряд отправили туда якобы на учения.
О дате прощания биологическому отцу мы сообщили. Он тогда подошел к сестре и тихонько сунул ей в карман 30 тысяч. Потом на суде он доказывал, что это и была его помощь нашей семье. На прощании он подошел к военкому и говорит: «Я — папа, куда мне подойти насчет материальной помощи?» Это мне соседка потом рассказала, которую этот разговор шокировал.
В июле 2022 года я подала в суд, чтобы отца признали недостойным наследником. Ко мне на заседание в качестве свидетелей приезжали учителя. Все говорили, что ни разу не видели отца. Психолог рассказывал, что сам Андрей не хотел затрагивать тему отца.
Летом Андрей постоянно приезжал в поселок к бабушке и дедушке. В том же поселке жил отец. И тот ни разу не захотел повидать сына, об этом говорили двоюродные братья и сестры. А Андрей хотел с ним увидеться. Мечтал, что отслужит, поступит работать, приедет и встретится с ним, чтобы тот увидел, что он без его помощи вырос и сам всего добился.
Суд первой инстанции Джегутинского района Карачаево-Черкесии вынес решение в мою пользу. Но апелляцию и кассацию мы проиграли. Суд второй инстанции в Черкесске основывался на том, что алименты он все же платил. Мой адвокат предоставила доказательства, что на тот момент, когда он выплачивал 600 рублей в месяц алиментов, прожиточный минимум на ребенка составлял 7-9 тысяч. Сумма алиментов за все время составила 130 тысяч. Это была вся его помощь в воспитании сына. Судья проигнорировала это замечание. На суде он вел себя по-хамски, каждое слово из него вытягивали: «А что мне отвечать, я не знаю». Меня же, наоборот, не хотели слушать.
Галина Кувшинова, город Энгельс, Саратовская область:
В 19 лет я вышла замуж. Муж практически с первых дней начал поднимать на меня руку. Он был военный, работал по контракту. Но пил, и его попросили уволиться из части. Мы тогда снимали в городе квартиру, денег не было. Я в декрете. И на последнем месяце беременности родители забрали меня к себе.
Из роддома меня встречали мои мама с папой и сестра с зятем, отца на выписке не было. Мы с ребенком жили у моих родителей. Когда Диме исполнилось 10 месяцев, бывший муж ушел к другой женщине. То есть жил на две семьи — и ей голову морочил, и нас обещаниями кормил. Я вышла на работу в перинатальный центр, у меня две специальности — фельдшер и медсестра. С мужем официально мы не разводились. Я подавала заявление в 1998 году на расторжение брака, но поскольку у нас был маленький ребенок, судья давала нам испытательный срок — месяц, три месяца. Я согласилась, дала ему шанс исправиться.
У нас родились еще двое мальчиков. Все соседи говорили — как так, ты одна живешь, а дети рождаются? Ну вот так получилось. Мои родители уговорили его закодироваться от алкоголизма, заплатили за это. Но ничего не помогло. Мы пытались снимать квартиру, потом какое-то время жили с мамой мужа. Но свекровь нас откровенно не любила. Когда мужа не было дома, нам было запрещено заходить на кухню, готовить там. Она даже за молоко для каши ребенку брала с нас деньги.
С рождением третьего ребенка мои родители решили купить для нас трехкомнатную квартиру — на нее скинулись все родственники. А потом так же все помогали нам ее отремонтировать, поделились мебелью. И тут, как всегда, появляется бывший муж — а что, ремонт уже сделан? Я буду с вами жить, оставляйте мне ключи, телевизор есть, все нормально.
Однажды даже пытался скинуть меня с балкона. Все это происходило при детях. Сестра с мужем жили с нами на одной площадке и по мере сил защищали меня. Полицию я вызывала, но они не хотели связываться. Участковый тоже редко у нас появлялся — то машины у него не было, то другие срочные дела.
Бывший муж хотел выкрасть документы на квартиру. Когда был в запое, ему постоянно нужны были деньги на выпивку. И он закладывал свои паспорта, военный билет. Официально мы разошлись в 2007 году. Он претендовал на половину квартиры, к которой никакого отношения не имел. Но у него был к тому моменту огромный долг по алиментам. И мы составили договор, что я прощаю ему эту сумму взамен на договор купли-продажи его доли. Но он и после этого не платил алименты. Общая сумма задолженности за троих детей за эти годы составила 2,5 миллиона рублей. Мы потом для суда брали справку.
Дима окончил Энгельсский механико-технологический колледж. Там было платное обучение, все сама оплачивала. Чтобы прокормить семью, я сразу на двух-трех работах успевала работать. В перинатальном центре был хороший график — сутки через трое. В эти дни подрабатывала на уборке помидоров-овощей в поле. Потом еще устроилась в компанию по переработке макулатуры.
В колледже Дима получил сразу несколько специальностей — автомеханик, техническое обеспечение двигателей, автослесарь, сварочное делопроизводство, водительские права всех категорий.
У Димы вначале был медотвод от армии. У нас дедушка сердечник, и по его линии у меня и детей заболевание сердца. Но Дима считал себя здоровым, был активным. И даже обращался к министру обороны Сергею Шойгу, он очень хотел служить. В ноябре 2020 года его призвали. Он попал в автомобильные войска. Это была его мечта — автомобили. После срочки он стал профессиональным военным, заключил контракт.
С самого начала он оказался на СВО, на Украине. В июле его наградили орденом Мужества. Он тогда приехал домой, в краткосрочный отпуск. Мы с Димой навестили всех родственников, он как будто что-то предчувствовал, словно прощался со всеми. Средний сын, Димин брат, тогда служил в армии — к нему съездили.
У меня 23 августа день рождения. Сын позвонил с телефона друга, поздравил меня. А 29-го...
Прощание с ним было в начале сентября. Папашка пришел неопрятный, с глубокого бодуна. На поминки я не поехала, просто не могла никого видеть. Я уже поехала туда под конец. Командир сына сидел напротив биологического отца, смотрели все на него, а он там хлыстал одну рюмку за другой. Это было такое позорище.
Позже в военкомате нам сообщили, что папашка заявился к ним уже в день прощания и тут же написал заявление на выплаты. Я сказала, что однозначно буду оспаривать. Этот биодонор сына моего не знал, ему не было до него никакого дела, у Димы и его братьев не было никогда отца. Соседи, жители нашего поселка, поддержали меня. Написали петицию и собрали подписи. Но это не потребовалось. В апреле 2023 года суд удовлетворил все мои требования.
Светлана, город Александров, Владимирская область:
Моему сыну, Евгению Калинину, едва исполнилось 19 лет. Мы ждали его в отпуск 2 июня 2022 года. Накануне через его командира, который тогда как раз возвращался из отпуска в зону боевых действий, передали для Жени посылку со сменной одеждой, сладостями. Тот командир нам прислал короткую СМС, что Женя получил ранение, связь с ним потеряна. Вместе с сослуживцами мы искали сына и чудом нашли его в госпитале в Красногорске. С 3 по 26 июня он был в реанимации, перенес 10 операций, но не спасли его. Все закончилось 26 июня. Позже его наградили орденом Мужества.
С биологическим отцом официально мы развелись, когда сыну был год. На алименты не подавала, просто не хотела с этим связываться. Считала, что если захочет — поможет, принуждать не было желания.
Но он не захотел, сына я сама воспитывала. Когда Жене исполнилось девять, повторно вышла замуж. Отчим ему практически заменил отца. Связей с родным отцом у ребенка не было. У меня даже желания лишать его родительских прав не было. Он добровольно самоустранился, не мешал, поэтому смысла в этом не видела.
То есть он вел аморальный образ жизни, и мне не хотелось, чтобы мой ребенок с ним общался. Но мы от Жени никогда не скрывали, что у него есть родной папа и он живет с ним в одном городе. Он даже познакомился с бабушкой, мамой своего биологического отца. Но на этом все и закончилось. Ни разу ни с одним праздником, даже с днем рождения он сына не поздравил.
О дате прощания я сообщила отцу через его мать, очень просила присутствовать. Ведь на рождении сына его не было, пусть хотя бы простится. Но он не пришел.
Затем я узнала, что биопапа подал документы в военкомат и соцзащиту на материальную помощь. Я была вынуждена найти адвоката, составить иск в суд, чтобы эти выплаты были приостановлены. С августа 2022 года идут заседания.
Хочется, чтобы это поскорее закончилось и закон был на стороне добросовестных опекунов, чтобы никому не пришлось проходить этот адский путь от суда до суда.