«Мир — в предсмертном состоянии» Константин Леонтьев предсказал неминуемый упадок Запада. В чем он видел спасение России?

Эстет, пламенный реакционер и противник западного влияния, военный врач и дипломат, окончивший свою жизнь в монастыре, — все это Константин Леонтьев. Еще в конце XIX века он увидел глубокий кризис, поразивший европейскую цивилизацию, и предостерегал Россию, что это «гниение» может перекинуться с европейскими веяниями на русский организм. А еще он предсказал возвышение Китая и глобализацию, критикуя ее за стирание индивидуальных особенностей каждой личности. Жизнь Константина Леонтьева пришлась на слом традиционного уклада жизни, и потому его мысль не теряет актуальности и сейчас — в условиях очередного культурного перелома, сотрясающего западное общество. Спасением от погружения в нигилизм Константин Леонтьев считал сильное государство и возвращение России к своим истокам, которые философ видел в Византии, пошедшей качественно иным путем по сравнению с западным миром. «Лента.ру» в рамках проекта «История русской мысли» поговорила с доктором филологических наук, главным научным сотрудником Пушкинского Дома (Института русской литературы РАН) Владимиром Котельниковым и узнала, в чем Константин Леонтьев видел причины упадка западного мира и почему находил спасение России в твердой власти и силе.

Что важно знать о Константине Леонтьеве, чтобы понять, как он стал философом?

Владимир Котельников: Константин Леонтьев поначалу не думал о себе как о писателе и философе. Он жил по установленным в его семье традициям. Его отец Николай Леонтьев был мелким дворянином, а мать Феодосия Леонтьева принадлежала к старинному русскому дворянскому роду Карабановых. И его раннее миросозерцание определила именно она, заложив очень многое в его поведении — как мыслительном, так и литературном. Отсюда и поэзия дворянской усадьбы в творчестве Леонтьева, и консервативная эстетика.

Поначалу он не очень ясно представлял себе свою жизнь. Хотя в его детстве произошел один очень показательный эпизод.

Высшее образование Константин Леонтьев начал получать в Московском университете, причем на медицинском факультете. Это очень сильно повлияло на склад его ума.

К этому привели и другие обстоятельства. Несмотря на то что он был воспитан в духе дворянского традиционализма, Константин Леонтьев имел очень своевольный характер, который остался с ним навсегда. Он ни с чем не мог смириться и всегда сам решал вопросы, которые перед ним вставали. И вот выходец из довольно родовитого дворянства осознал себя этаким демократом — чуть ли не воинствующим, увлекся идеями гуманизма, который тогда был очень распространен в среде интеллигенции, что и предопределило его путь в медицину.

То есть на вопрос о том, кто такой Константин Леонтьев, простого ответа нет…

Именно так. В ранний период он был демократом, который много читал Виссариона Белинского, Александра Герцена, Жорж Санд и хотел помогать страждущим. А его увлечение медицинской наукой — как он сам это называл, «медицинским эмпиризмом» — сильно повлияло на формирование своеобразного типа мышления о мире именно с естественно-научной точки зрения.

Но чуть позже он увлекся мечтой о героических деяниях и летом 1854 года отправился в Крым, где начиналась война. Три года Леонтьев прослужил батальонным лекарем. Того героизма, о котором мечтал, он на войне не нашел, потому что этот героизм имел книжный оттенок.

В какой-то момент Леонтьев посчитал, что исполнил свой гражданский долг, вышел в отставку с медицинской службы и уехал в качестве домашнего врача в имение барона Розена в Нижегородской губернии, где занимался тем же делом, но уже в более спокойной обстановке.

И тут уже началось его литературное творчество: он навсегда оставляет медицину, переезжает в Санкт-Петербург, где попадает в литературную среду и там занимается художественной литературой.

Наблюдая за всеми его переменами в жизни, мы понимаем, что Константин Леонтьев действительно крупный литератор. Его литературное, беллетристическое наследие немалое — это масса очерков и повестей, рассказы, воспоминания, романы.

Но в какой-то момент все ломается…

Константин Леонтьев — вообще человек сломов и разломов, причем как в своей жизни, так и во взглядах. В 1863 году он пошел служить в дипломатическое ведомство. В Азиатском департаменте Министерства иностранных дел Российской империи он сдал необходимые экзамены и был назначен на вспомогательную должность в консульстве в Адрианополе (нынешний Эдирне в Турции — прим. «Ленты.ру»). Потом служил на Крите, в Константинополе, в Салониках, успешно выполняя обязанности секретаря консульств.

Его отношение к своей работе носило заостренный характер, о чем говорит, например, его стычка с французским консулом.

Разумеется, это был недипломатический жест, и одобрить его начальство не могло, тем не менее никакого наказания Леонтьев не понес — его просто перевели на другое место службы, оценив такой поступок как способ защиты Отечества.

Карьера складывалась великолепно, но в 1871 году в его жизни случился очередной переворот, самый главный — можно сказать, катастрофический. Константин Леонтьев тяжело заболел, находился на грани смерти и молился Богоматери, умоляя продлить ему жизнь, потому что был уверен, что не успел сделать самого важного. И болезнь отступила.

На Афоне ему порекомендовали отправиться в российские монастыри. Он побывал в Николо-Угрешском монастыре, а затем прибыл в Оптину пустынь под начало старца Амвросия. Последние годы жизни он провел послушником в монастыре, а незадолго до смерти по благословению Амвросия принял монашеский постриг.

Надо думать о нем как о человеке разных устремлений, при этом мыслящем о себе и о мире как теоретически, так и практически. Все это отразилось в публицистике, которой он начал заниматься в 1860-е годы. В ней присутствуют и философские темы, и политические, и религиозно-нравственные, и историко-философские.

Что стало результатом этих размышлений?

Постепенное познание мира и себя привело Константина Леонтьева к пониманию того, что мир находится в кризисном состоянии. Это понимание углублялось в его мышлении, и со временем он пришел к выводу, что мир не просто в кризисе, он в предсмертном состоянии.

А мир для него был живым организмом, который переживает периоды зарождения, взлета, упадка и смерти.

Константин Леонтьев был умным свидетелем завершения истории на ее главном этапе. Наблюдатель, аналитик и прогностик того кризиса, который происходит в мире.

В связи с этим завершающимся состоянием мира перед Леонтьевым встал вопрос о том, что делать дальше. Однако он не пошел путем чисто философского творчества, а предпочел религиозный взгляд на историю.

Для него завершавшаяся история должна была перейти в эсхатологический период. А дальше начинается постистория, о которой последние десятилетия говорят многие, в том числе Фрэнсис Фукуяма.

Константин Леонтьев мог относиться к этому только критично, поэтому весь его анализ остро скептичен, причем с пессимистическим оттенком. Современной ему европейской цивилизации он давал определение исключительно как патолог (именно так его, кстати, называл Василий Розанов), потому что он выявлял в ней именно патологические явления.

Россию он хотел уберечь от этих явлений — эгалитаризма и уравнения всех людей, то есть демократии с выхолощенным смыслом, — но видел признаки того, что она уже проникла в страну. И это его очень печалило и подчас приводило к крайне пессимистическим воззрениям на то, что происходит в стране. Конкретных предложений у него не было, а только предчувствие и предвидение того, что случится дальше.

Учитывая его критику буржуазной демократии, желание обособить Россию от западного мира, его можно назвать выразителем современного российского консерватизма?

О его консерватизме говорить довольно трудно, потому что сам политический консерватизм — это такой понятийный круг, в который уже давно вмещают довольно разное содержание.

Были ли русские консерваторы вообще? Были, можно вспомнить ряд фамилий.

То есть он традиционалист — человек социальных иерархий в приложении к государственной практике, сторонник сословного устройства государства и общества. И он хотел сохранить все это от разрушения, которое уже происходило на его глазах, что только усугубляло его пессимистический взгляд.

Был ли он выразителем русского консерватизма? Да, отчасти он действительно резонировал со своими современниками, которых можно назвать консерваторами, и двигался в том же самом направлении. Хотя никакой консервативной партии тогда в России не было, поэтому ее глашатаем Константин Леонтьев быть не мог.

При этом Константина Леонтьева иногда называют разочарованным славянофилом, вспоминая его фразу «славянство есть, славизма нет» — об отсутствии единой славянской идеологии. Почему он скептически относился к славянофильству?

Славянофильство — это тоже такая картинка в истории нашей мысли, объединяющая довольно разных мыслителей — братьев Ивана и Петра Киреевских, Алексея Хомякова, Юрия Самарина, Константина и Ивана Аксаковых и многих других.

Но что такое славянофильство в сумме? Это большая русская утопия.

Были разговоры и про союз славян, и про союз славянских народов. Но о каком союзе народов может идти речь без определения формы его государственности? Это бессмысленно.

Эта утопия была разоблачена уже в XIX веке, начиная с греко-болгарской религиозной распри. Константин Леонтьев был свидетелем всего этого и потому никаких иллюзий по поводу братьев-славян не питал.

Славянофилы же эти иллюзии питали, провозглашали и пропагандировали, устраивали славянские съезды. Но это были только иллюзии. Никакого сближения с Россией и никакого единства не произошло. Константин Леонтьев был трезв и реалистичен, а славянофилы утопичны. И к чему они пришли? Результата деятельности славянофильства в истории нет и быть не может.

В чем Константин Леонтьев видел преграду на пути славянского единства?

Он считал, что западные и балканские славяне отравлены европейским влиянием. О болгарах, в частности, он говорил, что вся болгарская интеллигенция пронизана европейским эвдемонизмом и либерализмом.

У Константин Леонтьева, конечно, тоже была мечта, находящаяся на грани утопии. Он говорил о новой восточной цивилизации, центр которой помещал в Константинополь. Схожим образом мыслил и Федор Достоевский, у которого чуть ли не десяток раз в «Дневнике писателя» во время Русско-турецкой войны 1877-1878 годов повторяется как заклинание: Константинополь должен быть наш.

На этой почве Константин Леонтьев и пытался построить проективную модель этой новой восточной цивилизации. К ней, конечно, могли примкнуть и славянские народы.

Он видел это возможным в каком-то историческом будущем, и это его обнадеживало. Но если бы он посмотрел чуть строже на эти идеи, то понял бы, что они неосуществимы, потому что противоречат даже его историческому фатализму.

Но такие мысли были не только у Константина Леонтьева, ведь в то время существовал так называемый Восточный вопрос, когда предполагалось, что европейская часть Османской империи может находиться под российским влиянием, а может даже и войти в состав империи.

Ведь войска наши при завершении Русско-турецкой войны 1877-1878 годов уже стояли неподалеку от стен Константинополя, и вопрос был, не взять ли нам город штурмом. Но либеральный правовед Борис Чичерин смог убедить императора Александра II, что этого делать категорически нельзя, иначе это станет началом разрушения России с юга.

Чем привлекал Константина Леонтьева проект восточной цивилизации и Византия как модель государства?

Для него Византия воплощала то самое иерархическое устройство общества с симфонией церкви и государства. Иерархия была общей сущностью, потому что главой церкви был не только патриарх, но и император. Для него эта симфония была очень важна.

Он, в сущности, считал, что единственным необходимым устройством государства должна быть теократия (к чему с другой стороны пришел Владимир Соловьев, с которым у Константина Леонтьева были разного рода противоречия).

Через иерархию для него сохранялась дисциплина, что было важнейшей категорией.

Говоря о религиозном — откуда взялась фраза Константина Леонтьева про «розовое христианство», написанная им по отношению к Федору Достоевскому?

Русское православие для Константина Леонтьева хранит византийское наследие (хотя прямо он о Москве — Третьем Риме не говорил). Для него было важным соединение государственных и церковных иерархий.

Жанр леонтьевского миропонимания — это драма, и христианство для него — тоже драма человеческой природы и религиозной дисциплины. Тело зовет нас к одному, а христианство — к другому, и окончательного примирения между ними не достичь.

У Федора Достоевского этого нет, он вообще мыслит себе Христа не столько как религиозного учителя, сколько как идеал человека. У него нет религиозной системы (хотя он был искренне верующим человеком), в его творчестве нет церкви как таковой, нет церковной иерархии, а для Константина Леонтьева это очень много значило.

Константин Леонтьев говорил, что Европа — двигатель всего происходящего в истории — постепенно умирает. Когда начался этот процесс и в чем он видел причины упадка европейской цивилизации?

Леонтьев критиковал три ее свойства. Во-первых, эгалитаризм — равенство прав и возможностей, которого нет в природе и антропологически быть не может.

Конкретного времени начала заболевания он не указывает, но по косвенным отсылкам понятно, что это новоевропейское явление — то есть то, что началось после Средних веков, которые для Константина Леонтьева были образцом господства духовного, религиозного начала и власти церкви. Да, это был западный мир, но все-таки еще духовный, создавший и продолжавший создавать культуру.

Со сломом Средневековья, с эпохой Просвещения, которая завершилась жесточайшим актом Великой Французской революции, для него начался конец европейской цивилизации.

Для него равенство среди людей противоестественно. Эгалитаризм, по его мнению, приводит к тому, что называется демократией, которая превратилась в полную фикцию.

Во-вторых, он критиковал эвдемонизм — установление счастья и благоденствия отдельного человека как высшего достижения всей его жизни. Для Константина Леонтьева это звучало попросту нелепо и провозглашать такую идею он считал чем-то глупым, поскольку никакого счастья в этой жизни человек постичь не может.

В-третьих, объектом критики был индивидуализм, когда каждый человек борется только за себя, за свое собственное благополучие — в пределах, разумеется, установленных законом правил.

А что он противопоставлял европейскому индивидуализму и эгалитаризму? В его размышлениях есть место для русской общины и идеи соборности как свободного духовного единения людей в церковной жизни?

Про общину Константин Леонтьев писал мало, для него это было малознакомое понятие, так как с крестьянской жизнью дела он почти не имел. Представление о народе у него было очень совокупное: да, есть большая народная масса, но в чем ее достоинство?

О соборности он, кстати, тоже мало говорил, потому что считал христианство прежде всего делом личности. Константин Леонтьев мыслил о христианстве только сам, в себе и для себя.

Вся судьба его после 1871 года посвящена именно этому: как быть христианином в самом верном и строгом смысле слова. И этот вопрос Константин Леонтьев решал сам в себе как личность.

Но здесь важна мысль именно о субъекте создания национальной культуры. Константин Леонтьев неслучайно ведь во многом этнографичен и на все национальные и народные субъекты он смотрит с точки зрения возможностей творения специфической национальной жизни. При этом так он смотрел и на восточные народы — на турок, например. И поскольку турки именно как народная общность создали абсолютно особенную культуру, он их очень высоко ценил.

Для него было важно, что в России, в крестьянской, народной среде создавалась особенная культура.

Но при этом участие выходцев из народа в политике он считал разрушительным, он скептически относился и к семинаристам, и к мещанам — потому что они потом потребуют своих прав и тем самым нарушат общий правовой и социальный порядок.

Получается, антиглобалистский пафос Константина Леонтьева в некотором смысле снова становится актуальным.

Да, вы совершенно правы. Он и тогда был актуален, потому что дело уже шло к тому, что Константин Леонтьев называл всечеловечеством, всечеловеческой общностью.

Для него это было абсолютно неприемлемо. Тем более что в этом тоталитаризме даже нет персонализированной власти — это анонимная власть, которая воплощается в наборе правил и всех принуждает жить по этим правилам. Но кем они созданы, откуда они возникли? Это же не христианские правила…

Почувствовав признаки этого тоталитаризма уже тогда, он очень остро на них отреагировал. Поэтому он и реакционер, выступавший против прогресса, против всей эвдемонической цивилизации.

Однако российская действительность в его понимании обладала большим потенциалом. Почему?

Все это смешано с его сомнениями. В плане культурного творчества Константин Леонтьев несколько раз высказывал сомнения в способности России выработать собственный стиль, особенно когда сравнивал ее с обществами Востока — турками, греками и критянами, среди которых он жил во время дипломатической службы.

Он же приверженец стиля, причем сильно и ярко выраженного. И этого ему в России недоставало.

Он восхищался Петром I и Екатериной II, считал выдающимися деятелями героев той эпохи.

Более того, для современных ему либералов (да и отчасти нынешних) Константин Леонтьев страшен тем, что от силы он напрямую переходил к необходимости насилия. Это очень важная для него категория, и она во многом определяет его творчество.

Почему вообще у него возникла эта тяга к насилию?

Прежде всего — из-за его личной неудержимой интимной витальной энергии. Его натура была не лишена некоторой бестиальности и была сокрушительна в своих порывах, была готова прибегать к жестким средствам в стремлении к достижению целей. Он был склонен применять такие средства и к людям: в разговоре с Львом Толстым он вообще сказал, что того было бы неплохо сослать куда-нибудь в Сибирь. И эти же жесткие средства он применял к себе.

В 1880 году, отдавая хвалу русскому воинству, носителю героизма и высшей гражданственности, Константин Леонтьев писал, что без насилия жить нельзя, потому что оно не только побеждает, но и убеждает, особенно когда за ним есть идея.

Эти слова стоит обдумать на фоне сегодняшних событий. Есть ли идея за тем, что мы сейчас делаем в мире? Конечно, есть. Да, ее не формулируют так четко, как нам, быть может, хотелось бы, но она есть. Константин Леонтьев же считал, что в моменты тяжких испытаний здоровые силы общества заставляют обращаться не к ораторам, журналистам и юристам, а к людям силы, умеющим повелевать и принуждать.

Все это так и напрашивается приложить к тому, что происходит сегодня.

Движимый таким убеждением, Константин Леонтьев создавал колоссальнейшие концепции насильственного вмешательства в это самое премортальное цивилизационное состояние мира. Тогда он, конечно, оставался Наполеоном Бонапартом без армии, Фридрихом Ницше без ницшеанства.

То есть Константин Леонтьев буквально взывает к силе?

Да, причем он взывает к силе, облеченной властью — церковной, политической и военной. К силе, направляющей мышление и волю личности.

Высший источник этой силы для Константина Леонтьева — Бог, действующий в вещах, в тварях.

Это действие философ находил и в себе, особенно остро ощущая его в моменты своего телесного и душевного упадка, которые были для него нередки. Он часто цитировал Евангелие, а именно — что «сила моя совершается в немощи» и вдохновлялся известной заповедью Иисуса Христа, что «Царство Небесное силою берется» и словами «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч».

Силовые линии пронизывают и жизнь, и все творчество Константина Леонтьева. И от драматической борьбы сил в самом себе он переходил уже к этико-философскому и историософскому осмыслению силовых коллизий в природе и истории, рассматривая их в прогностической перспективе.

Впереди он видел «союз русского социализма с самодержавием», о чем писал Василию Розанову, то есть соединение социального и экономического насилия с автократией. А еще он прибавлял к этому «пламенную мистику, которой философия будет служить, как собака». Форму этой пламенной квазимистической веры, как мы знаем, впоследствии приняла коммунистическая идеология, которую ревностно, как собака, обслуживала советская философия.

Категория силы и управление силой мировым процессом была для него чрезвычайно важна…

Говоря о силе, Константин Леонтьев видел в ней средство, способное уберечь страну от революции?

Это скорее было его предвидением того, что случится дальше, включая и акты насилия.

Это, в общем, то, чем мы занимаемся до сих пор. Содержание внутри у нас очень разное. Но, видимо, оно имеет ценность.

Охранительная линия Константина Леонтьева была одновременно осознанной и бессознательной. И он ее держался очень твердо.

Константин Леонтьев при этом отстаивал идеи «симфонии цивилизаций». Почему он считал гармоничное сосуществование множества цивилизаций важным? Здесь можно провести параллели с идеями многополярного мира?

Идея многополярного мира правильная, и добиваться ее реализации нужно. Но далеко не у всех, кто мог бы свой полюс выдвинуть и поддержать, есть понимание исторической важности этого.

Что касается гармонии цивилизаций у Константина Леонтьева, то я бы не сказал, что это его основная мысль.

И он совершенно прав в том, что европейцы одержимы мыслью о своей правоте и необходимости насаждать то, что они считают своими ценностями, во всех остальных частях мира. И в этом он тоже видел признак грядущей погибели Европы.

Единственное, о чем он косвенно говорил, это о сближении Востока и Запада, имея в виду мусульманский Восток, который отлично знал по Османской империи, и старую Европу. Константин Леонтьев считал, что это соединение станет возможным, когда Европа освободится от своей безумной самоуверенности.

Но на своем веку он видел только европейскую экспансию, в правильности и необходимости которой европейцы были абсолютно уверены…

Вы не просто так сказали именно о старой Европе. Как он смотрел на старый европейский мир?

Старой Европе он давал положительные оценки, потому что знал ценность созданной европейцами культуры.

Константин Леонтьев понимал, что у России нет равенства с Европой в культуре. Но культура не была для него главным вкладом России в мир.

А какими Константин Леонтьев видел внешнеполитические интересы России?

У него немного таких текстов, но в них он очень резко отзывается о соотношении русского и европейских государств, которые уже тогда обнаружили ложность своей позиции и враждебность по отношению к России.

Для него наши национальные интересы — это пограничная стража, а не покорение или колонизация в европейском смысле слова (то есть превращение чужой территории в источник собственных доходов).

Да, были русские экспедиции, которые осваивали фронтир, иногда их встречали огнем и мечом (как, например, в Средней Азии), и они отвечали тем же. Но Сибирь в сущности осваивалась прежде всего трудом, а не силой, и в этом была суть территориального распространения исторической России.

А какими он видел будущие отношения России с Востоком и Западом? Какую роль русский народ должен был играть в мире?

Для Константина Леонтьева отношения Европы и России всегда были антагонистичными. И он просто призывал жить дальше с этим антагонизмом, никаких объятий, никакого братства он никогда не имел в виду.

Для него враждебность между Западом и Востоком то обостряется, то затухает, но сохраняется всегда. И это совпадает с жанром леонтьевского миропонимания.

Что касается Востока, то о нем он говорил, что Китай может прийти в состояние активности и захватить значительную часть мира. Мусульманский же Восток развивается по своим собственным законам, которым не нужно противоречить. К исламскому миру Константин Леонтьев относился с уважением, признавал его права, его национальные черты.