«Удержать Россию от полного разрушения» Какой видел русскую идею Николай Бердяев и что он говорил о будущем России?

Социалист и мистик, противник царской власти и советского режима, рыцарь, страстно желавший свободы, — все это Николай Бердяев. Он мечтал о социальной справедливости, но не принял революцию, став не только самым проницательным наблюдателем ХХ столетия, но и самым строгим его судьей. Николай Бердяев не поддерживал политику западных стран против «красной России», признавая за СССР частичную правду, и при этом обличал неправду обоих противостоящих лагерей. А еще он постоянно критиковал русскую интеллигенцию за «духовную узость» и нечуткость к национальной судьбе русского народа. О философском наследии Николая Бердяева, его взглядах на войну и будущее России «Лента.ру» в рамках проекта «История русской мысли» поговорила с кандидатом философских наук, доцентом кафедры истории русской философии МГУ имени М.В. Ломоносова Алексеем Козыревым.

«Лента.ру»: Насколько известно, Николай Бердяев происходил из семьи с военными традициями. Когда и с чего началось его увлечение философией?

Алексей Козырев: Семья Николая Бердяева — действительно очень знатный дворянский род. По линии отца была известна своими традициями офицерской службы: дед философа Михаил Бердяев, генерал-лейтенант, был участником Отечественной войны 1812 года.

Философ вспоминал рассказы о том, как дед, будучи атаманом Войска Донского, встречал в Новочеркасске императора Николая I, который собирался уничтожить казацкие вольности. Дед сказал, что считает вредной эту идею и просит отставки. Все ждали гнева императора, но тот поцеловал деда и отменил распоряжение. Бабушка Николая Бердяева при жизни мужа приняла тайный постриг и была монахиней в миру.

Отец философа был сначала киевским уездным предводителем дворянства, а затем — председателем правления Киевского земельного банка. Мать состояла в родстве с князьями Лопухиными-Демидовыми и графиней Браницкой, владевшей городом Белая Церковь неподалеку от Киева. Семья Бердяевых часто гостила в их загородном дворце.

Николай Бердяев родился в Киеве, и на Украине его относили к представителям украинской философской мысли.

Как признавался сам философ, призвание к познанию смысла жизни он чувствовал с раннего детства. Отказавшись от карьеры военного, он поступил на юридический факультет Императорского Киевского университета Святого Владимира. Но вскоре увлекся идеями марксизма и за связь с политической организацией «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» был отчислен, отдан под суд и сослан под надзор полиции. Ссылку отбывал сначала в Вологде, а потом в Житомире.

Скучать Николаю Бердяеву не приходилось, ссылка стала для него временем напряженной интеллектуальной работы.

Именно там изменилось его мировоззрение и произошел отход от марксизма?

Да, именно в ссылке Николай Бердяев перешел от легального марксизма к философскому идеализму. В отличие от других легальных марксистов — Сергея Булгакова и Семена Франка, — у Николая Бердяева практически не было ярких работ, написанных с использованием марксистской методологии. Пожалуй, разве что «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии» 1901 года имеет марксистский заход и относится к полемике марксистов с народниками, которые исходили из того, что историю делают критически мыслящие люди, тогда как марксисты утверждали, что история развивается по объективным законам.

Сам Николай Бердяев писал об этой книге, что наиболее существенным в ней было «крепкое убеждение, что истина, добро, красота не зависят от революционной классовой борьбы». Известный деятель социалистического движения Георгий Плеханов как-то сказал ему при личной встрече, что с такой философией нельзя остаться марксистом.

Но и идеализм для Бердяева не был уходом от жизненной реальности. Это была программа общественных преобразований, философия социальной революции и общественного идеала.

Как складывалась его жизнь после ссылки?

Университет он так и не окончил и всю жизнь прожил с неоконченным высшим, что в Российской империи не давало ему права преподавать и заниматься научно-академической деятельностью. Преподавателем в Московском университете Николай Бердяев стал только в 1920 году, когда большевики отменили все ученые звания и степени. Это позволило ему читать курсы по философии истории и о Федоре Достоевском.

Сфера философской мысли и философского письма была для него главной в жизни, он стал автором огромного количества книг, написанных в разных жанрах. Это и публицистика, и философские сочинения. Например, он написал интеллектуальные биографии Константина Леонтьева и Алексея Хомякова.

Если зайти еще с одной стороны, то мы увидим в Николае Бердяеве яркого христианского мыслителя, свободного и независимого, что в русской традиции не так часто встречается.

Православие все-таки требует определенной строгости, следования догматике. Николай Бердяев же скорее христианский гностик, не в смысле раннехристианского еретического гностицизма, а в смысле представления о том, что над рациональным знанием есть еще и мистическое.

В какой мере Николай Бердяев участвовал в Первой русской революции 1905-1907 годов?

Первую русскую революцию Николай Бердяев встретил в Санкт-Петербурге. Незадолго до этого он участвовал в Религиозно-философских собраниях. Это был новый для того времени опыт общения интеллектуалов с представителями церкви. В основе этих собраний лежала идеология христианского возрождения, нового религиозного сознания, ожидания нового откровения. Их председателем, кстати, был епископ Ямбургский, викарий Санкт-Петербургской епархии Сергий, который в 1943 году станет патриархом с разрешения Иосифа Сталина.

Именно на почве нового прочтения христианской свободы, по его мнению, должна была наступить демократизация жизни после революции.

В 1905 году Николай Бердяев вместе со своим другом Сергеем Булгаковым становятся редакторами журнала «Вопросы жизни», а этот журнал оказывается своего рода духовным зеркалом Первой русской революции. На его страницах, кстати, публикуется статья Бердяева «Константин Леонтьев — философ реакционной романтики», где он утверждает, что именно Константин Леонтьев сатанизировал христианство, что политический консерватизм на христианском фундаменте ничего общего не имеет с евангельским Христом.

При этом Николай Бердяев был тогда в чем-то близок к идеям Дмитрия Мережковского о том, что Христос всегда рядом с революцией, а Антихрист — это как раз сопротивление революции, и что самодержавие насквозь антихристово.

Но посреди этого революционного воодушевления к Николаю Бердяеву приходит какое-то отрезвление. Он начинает глубже интересоваться христианством и полемизирует с Дмитрием Мережковским.

Он начинает искать для себя путь к трансценденции, путь выхода из политической метаний современности.

Точно такие же перемены происходят и с его другом Сергеем Булгаковым, который выходит со студентами Политехнического института в Киеве в октябре 1905 года праздновать дарование свобод, сначала цепляет себе в петлицу красный лоскут, а затем дома бросает его в отхожее место: «сей род изгоняется молитвой и постом».

При этом роль религии в революции велика. Достаточно вспомнить события Кровавого воскресенья 9 января 1905 года и демонстрации рабочих во главе со священником Георгием Гапоном.

Кроме того, он один из авторов сборника «Вехи», в котором революционная деятельность интеллигенции подвергалась жесткой критике. Почему Николаю Бердяеву, который никогда окончательно не отрекался от марксизма, было важно принять участие в этом проекте?

Николай Бердяев почувствовал, что связь христианства и революции амбивалентна: оправдать революцию и революционное насилие не получается не только политически, но и религиозно. Поэтому он отходит от революции, чем обусловлено его участие в сборнике «Вехи», который, по сути, был реакцией на неудачу революции и обозначением того, что интеллигенция, которая стала ее движущей силой, не знает нужд и чаяний своего народа, глубин его жизни. И его статья очень показательно называется — «Философская истина и интеллигентская правда».

У него вызревает идея, что есть что-то более фундаментальное, чем настроения интеллигенции или революционной толпы. И он попадет в небольшой круг людей, которые отходят от революционных настроений и начинают искать другой якорь, другую опору.

Но почему, отойдя от революционных идей, Николай Бердяев приветствовал свержение самодержавия?

Дело в том, что он никогда не был монархистом по своему духу, он был сторонником гражданских свобод и считал, что этому может способствовать республиканский строй. Это уже потом какие-то хитроумные люди придумали, что Николай Бердяев — консерватор.

Несомненно, так он воспринимал свою ссылку в молодости и попытку уголовного преследования за статью «Гасители духа» в защиту афонских монахов-имябожников.

Надо понимать, что и общее настроение было антимонархическим. Я очень мало могу выделить людей (даже в лоне церкви), которые бы расстроились по поводу отречения Николая II. Власть запятнала себя образом ее серого кардинала Григория Распутина, который имел неограниченное влияние на императрицу Александру Федоровну. Возможно, нам с нашими сегодняшними проблемами все это может показаться чем-то малозначимым, но тогда репутация власти была довольно сильно подмочена.

И Николай Бердяев скорее попадал в общий тренд, потому что Февральской революцией восхищался поначалу даже Иван Ильин.

Если провести аналогии с недавним прошлым, то многие мои ровесники, например, испытывали похожее чувство эйфории в августе 1991 года: в тот момент казалось, что многие исторические противоречия развязаны, восстановлен исторический российский флаг, имена городов и улиц.

В целом, когда мы пытаемся реконструировать чью-то логику мысли, понять, почему кто-то что-то поддержал или не поддержал, мы не учитываем такой вещи в истории, как настроение.

Постфактум настроение очень сложно представить и оценить. Можно попытаться сделать это по газетной периодике, по литературе и поэзии, но, пытаясь схватить уникальность момента, мы обязательно что-то упустим.

Несмотря на стремление к переменам и обновлению, приход большевиков к власти в 1917 году Бердяев воспринял настороженно…

Действительно, его настроения заметно трансформировались. Февральскую революцию 1917 года большинство интеллектуалов восприняло как освободительный праздник, как возможность осуществить свои чаяния о свободе и демократии, они испытывают состояние, близкое к эйфории.

И Николай Бердяев — не исключение: на протяжении 1917 года он очень много публикуется в разных изданиях. Но на революционных митингах чувствует себя несчастным, а в нарастающей силе большевизма предвидит беду.

В сборник «Из глубины» 1918 года, где собрались многие бывшие «веховцы», он пишет статью «Духи русской революции». Там он пытается разглядеть истинные лица большевиков под масками героев Николая Гоголя и Федора Достоевского.

Открыто он не враждует ни с кем, работает в Москве: торгует книгами в Лавке писателей, неофициально участвует в работе Всероссийского комитета помощи голодающим, начинает преподавать в Московском университете, а еще создает Вольную академию духовной культуры — гуманитарный клуб, где в дружественной обстановке читаются лекции и целые курсы.

Николай Бердяев деятельно участвует в жизни, и, казалось бы, не было особых предпосылок к тому, чтобы заподозрить в нем злейшего врага, несовместимого с общественным бытом.

С легкой руки Сергея Хоружего, этот и еще несколько рейсовых пароходов в Германию, увезших из России несколько десятков философов, писателей, агрономов, ученых, юристов, получили название «философских пароходов».

Но до этого его лично допрашивал председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) Феликс Дзержинский в 1920 году. Большевики, иными словами, признавали его влиятельность и, может быть, даже особенно выделяли из среды других русских философов.

Что интересно, у него была реальная возможность остаться в Советской России. Незадолго до высылки ему предложили читать в университете курс философии по новым советским учебным программам, то есть преподавать марксистскую философию. Но по такому сомнительному пути, который требовал бы отказа от собственных убеждений, Николай Бердяев, к его чести, не пошел.

Насколько сильно менялось со временем его отношение к большевикам и советскому строю?

Менялось. Если «Философия неравенства» — это его самая антибольшевистская книга, написанная в 1918 году по принципу «иду на вы», то впоследствии Николай Бердяев становится более толерантным к советской власти. Хотя надо сказать, что это уже не ленинская власть, и была ли советская политика времен Иосифа Сталина продолжением революции — это очень большой вопрос. Ведь под видом продолжения ленинского дела он переиначил очень многие вещи.

В 1930-е годы Николай Бердяев вынужден сравнивать два чуждых ему идеологических направления: нацизм и большевизм.

У большевиков он, напротив, начинает видеть определенные достоинства — например, их стремление к массовому образованию.

И во Второй мировой войне Николай Бердяев выступает безусловно на стороне Советского Союза, он радуется успехам Красной армии, принимает приглашение в советское посольство на прием в честь Дня Победы, где поднимает тост за здоровье Сталина и даже, по некоторым свидетельствам, вывешивает на своем доме красный флаг.

Впоследствии он становится одним из идеологов репатриации, призывает эмигрантов возвращаться в СССР, участвовать в жизни своей Родины.

После громких газетных пасквилей на Анну Ахматову и Михаила Зощенко в 1946 году он понимает, что в Советской России по-прежнему нет возможности служить Родине так, как он этого хотел.

В своих книгах Николай Бердяев попытался взглянуть на большевизм как на искаженный продукт религиозной идеи. Почему?

Большевизм был для него достаточно простым мировоззрением.

Для него большевизм — квазирелигиозное явление. И здесь он мыслит в традиции «Вех», где Семен Франк говорил о русской интеллигенции как о квазирелигиозном ордене.

Но большевики — это не орден и не религиозная секта, и, может быть, поэтому они и были успешны.

В них проявилась какая-то сила зла, неслучайно Николай Бердяев в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма» сравнивал русскую революцию с гностическим явлением. Гностики очень радикальны, они резко противопоставляют Бога и мир, который является творением не благого Бога, а злого демиурга. И это предполагает более радикальные методы борьбы с этим миром — гностик должен этот мир разрушить.

Эта мироразрушающая позиция большевизма и была поводом к тому, чтобы Николай Бердяев находил гностические мотивы в русской революции.

Но сравнение большевиков со злыми духами — это одна сторона. А другая сторона — это восприятие пролетариата как своего рода мессии, который должен завершить историю, потому что именно он в авангарде пути в светлое будущее, которое замещает идею Царствия Божьего на земле.

И христианская эсхатология, которая ведет к Страшному Суду, здесь замещается концом истории в виде построения коммунистического общества, которое стремится утвердить себя в бесконечности поколений.

Столь острая критика современного ему мировоззрения говорит о смелости мысли Николая Бердяева…

Да, я назвал бы Николая Бердяева духовным революционером.

В плену объективации оказывается и власть, которая рождается из попытки устроить общую жизнь людей, а превращается в инструмент насилия; и церковь, поскольку религия должна быть стремлением к единству с Богом, а историческая церковь превращается в дисциплинарный инструмент; и искусство, которое рождается из порыва человека к иному миру, к творчеству новой жизни, а превращается в создание «продуктов культуры» и в конечном итоге — в рынок, в механизм купли-продажи. Почему? Потому что мир объектов воспринимается как нечто постороннее нам, отчужденное от нас.

Объективация не просто порождает социальную и экономическую несправедливость, но и является болезнью духа.

В объективированном мире человек — раб, а не свободный. Поэтому этот мир нужно преодолеть. И здесь парадоксальным образом можно сравнить «объективацию» Николая Бердяева с «отчуждением» Карла Маркса. Ведь что такое отчуждение? Это отпадение человека от его собственной природы: он чувствует своими родовые функции человека — сон, питание, размножение, а личное, свою уникальную творческую способность, свой труд он продает — для того, чтобы заработать средства на пропитание.

Ранний Карл Маркс выступает за возвращение человеку его человеческой природы, за то, чтобы человек вновь стал человечным.

Для Николая Бердяева человек — не раб и не послушник, он свободен и самим Богом уполномочен стать творцом чего-то абсолютно нового, чего не было даже в Божественном замысле о мире.

При этом Николай Бердяев предостерегает нас: «Человек легко отказывается от свободы во имя спокойствия и благополучия, он с трудом выносит непомерное бремя свободы и готов скинуть его и переложить на более сильные плечи».

После отъезда из Советской России в 1922 году как складывались отношения Бердяева с европейским интеллектуалами?

Николай Бердяев, безусловно, философ общественности. Он всегда стремился к общению, но при этом, как ни парадоксально, он был одиноким человеком. Одиночество — один из главных экзистенциалов его философии.

Дело в том, что он очень трудно вписывается в интеллектуальные среды и общества. Яркий пример — религиозно-философское объединение Братство Святой Софии, возникшее в Петрограде в 1919 году и возобновившее свою деятельность в эмиграции в 1923-м благодаря отцу Сергию Булгакову. Николай Бердяев сначала становится членом этого общества, а потом выходит из него с шумом и треском. Тем не менее он ищет этих сетевых, как бы сейчас сказали, механизмов существования в культуре.

И надо признать, интерес к нему заметно вырос после выхода в 1923 году его книги «Новое Средневековье», которая была переведена на многие европейские языки.

И Николай Бердяев в этой книге написал, что в надвигающейся ночи важна роль духовного рыцарства, которое будет предостерегать мир от трагических срывов. Это был один из важнейших европейских манифестов 1920-х годов.

И хотя Николай Бердяев не был тем европейским интеллектуалом, чьи книги расходились миллионными тиражами, он понимал, что пребывание эмигрантов в Европе — это еще и повод рассказать о русской культуре, о православии как альтернативной европейской версии христианства.

Поэтому он активно участвовал в разного рода интерконфессиональных изданиях, был членом редакции христианского журнала «Esprit» («Дух»), публиковался в издававшемся в Лейпциге немецком экуменическом журнале «Orient und Occident» («Восток и Запад»), принимал участие в работе Русского студенческого христианского движения, являлся одним из его главных идеологов.

В эмиграции он размышляет о путях развития России и пишет «Русскую идею». В чем он видел русское мессианство и особую роль России?

К началу ХХ века было понятно, что русские что-то важное миру уже сказали. Русская культура, которая пользовалась западными формами для самовыражения, произвела множество ярких и самобытных феноменов.

Но в силу того, что этот спор о мессианстве является продолжением определенных тем Федора Достоевского, мне кажется, что сам Николай Бердяев развивал эту тему именно как комментарий к произведениям писателя. Для него религиозная чуткость русских, русского православия, была связана прежде всего не с построением нового Царства, а скорее с адекватным, кенотическим прочтением Христа как Бога, открывшего себя в страдающем человеке и его судьбе.

Кенозис — это диалектический парадокс в христологии: в самоумалении происходит самоутверждение. Для Николая Бердяева тайна русского мессианства и заключалась в восприятии кенотического образа Христа.

Для него и многие феномены русской революционной и радикальной культуры — это псевдоморфозы христианской идеи. Например, в романе Николая Чернышевского «Что делать?» Рахметов спал на гвоздях, и при большом желании это можно интерпретировать как ремейк христианской аскезы, стремление закалить свою волю и приблизить себя к духовному совершенству.

А какое место в бердяевской концепции должна была занимать Россия на оси Запад — Восток?

Представители его поколения, как и он сам, были далеки от того «восточнического» крена, который появляется у евразийцев.

Просто у русской культуры другой модус, это восточнохристианская культура с несколько иными интонациями и оценками. Например, восточное христианство куда более апокалиптично и эсхатологично.

В частности, Николай Бердяев упрекал славянофилов в том, что они слишком привязаны к земле и быту, слишком почвенны, им «слишком уютно» в истории, тогда как русский человек — странник.

Она часть европейской культуры, но со своими особенностями и спецификой. И специфика эта прежде всего кроется в русской религиозности.

Подобно Василию Розанову, он указывал на женственность русской культуры. Женственность для него означает пассивность, податливость, восприимчивость. Это некое материнское лоно, мать сыра земля (это очень важный образ русской мифологии, еще дохристианской, на который Николай Бердяев обращал внимание).

Как, кстати, складывались его отношения с церковью в эмиграции?

В ранний период он находился больше в конфронтации с церковью. Но уже в предреволюционной Москве становится членом приходского совета храма священномученика Власия в Гагаринском переулке и близко общается с известным московским старцем Алексеем Мечёвым. А в эмиграции он — активный участник религиозной жизни православного прихода, экуменического диалога с католиками и протестантами.

Можно точно сказать, что в эмиграции Николай Бердяев был религиозно практикующим человеком.

Я был в его рабочем кабинете в доме в Кламаре, где обстановка сохранилась такой, какой была на момент его смерти, и видел на столе его православный молитвослов, который был весь в закладках и испещрен пометками. Очевидно, что эту книгу он каждый день держал в руках, и не для научной работы, а потому, что он по ней молился.

Русская идея, о которой так много писал Николай Бердяев, существует сегодня?

Уточним, что понятие русской идеи ввел не Николай Бердяев, его канонизировал Владимир Соловьев, причем существовало оно в русской публицистике и до него, начиная примерно с национально-освободительных революций на Балканах в первой половине XIX века. Тогда возникают все эти сербские, румынские и болгарские идеи.

Для Владимира Соловьева, например, русская идея была идеей национального самоотречения. Он полагал, что мы — мост между Востоком и Западом, и прежде всего мы призваны к тому, чтобы воссоединить распавшиеся конфессии христианской церкви.

Николай Бердяев, конечно, по-другому понимал русскую идею, но тут можно вспомнить соловьевские слова о том, что идея нации не в том, что она думает о себе во времени, а в том, что Бог думает о ней в вечности. И в этом плане нам очень сложно проникнуть в сознание Бога и его промысел, в его предусмотрение о том, что будет с русскими и со всеми остальными народами.

Понятие русской идеи имеет право на существование как один из способов описания такого пути.

Нужно отдавать себе отчет в том, как мы употребляем слово «русский», — как свойство этноса, цивилизации или политического единства. Здесь всегда опасно брать текст, написанный в одной парадигме, и накладывать его на совершенно другую, формирующуюся в других общественно-политических и культурных реалиях.

Это как с Николаем Бердяевым-консерватором. Но сегодня отметать и такой взгляд полностью невозможно. Все-таки он христианский мыслитель. А консерватизм постулирует в том числе идею о незыблемости форм человеческой природы.

Сквозной нитью через всю его философскую биографию проходит мысль о свободе, постоянная рефлексия над ней. Как вы бы описали бердяевскую концепцию свободы?

Часто, говоря о свободе, мы воспринимаем ее как свободу выбора. Николай Бердяев тоже признавал ее, называя отрицательной, или малой свободой. Но есть еще и положительная свобода, свобода большая, где человек не от чего-то свободен, а для чего-то.

Свобода в духе — это не только осуществление какой-то конфессиональной стратегии, это нечто более сложное. Для Николая Бердяева дух и есть свобода. А свободу он уподобляет бездонному колодцу. Нельзя изучать дух как объект, потому что невозможно изучать духовную жизнь, ею можно только жить.

И эта духовная жизнь может быть очень разной — как светлой, так и темной. У человека, к примеру, есть свобода не принять Бога, это его выбор.

Казалось бы, гораздо проще на что-то опереться, кому-то перепоручить свою свободу, отказаться от нее в пользу благ и льгот или делегировать ее часть какому-нибудь суверену. Но для него такие случаи отказа от части свободы чреваты ситуацией «Великого инквизитора» (а это для Николая Бердяева один из самых парадигмальных текстов Федора Достоевского).

А претензии Николая Бердяева к советской власти лежат как раз в плоскости отсутствия свободы?

Когда его высылали, он никого не проклинал, не анафематствовал эту власть.

А болезнь эта — ложно понятый гуманизм и антропоцентризм с неумным построением проектов по радикальной перестройке общества.

Как бы мы ни говорили о свободе Николая Бердяева, он диалектический философ. В бердяевской концепции человек, как мы уже говорили, своим творчеством постоянно создает нечто принципиально новое, никогда до этого не существовавшее.

В книге «О назначении человека» он пишет: «Творчество человека из ничего нужно понимать в смысле творчества человека из свободы. Во всяком творческом замысле есть элемент первичной свободы человека, ничем не детерминированной, бездонной свободы, не от Бога идущей, а к Богу идущей. Зов Божий и обращен к этой бездне и из бездны ждет ответа».

Поэтому для него были важны фигуры таких «рыцарей духа», как, например, Мартин Лютер, который борется со всеми объективациями, в том числе и внутри конфессии. Для него такие «рыцари духа» становятся своего рода путеводными звездами. Это одиночки, это борцы, но исповедующие Христа, следующие заповедям и соблюдающие нравственные нормы.

Для него это было панацеей от того, что он называл духовной буржуазностью, опасность которой есть не только при капитализме, но и при социализме.

Для Николая Бердяева гораздо ценнее Михаил Бакунин в своем безумном порыве, чем Феликс Дзержинский или Анатолий Луначарский, которые стали щупальцами многоголовой гидры партии.

Интересно, что в эмиграции Николай Бердяев теряет ощущение инфернальности большевизма, пытается увидеть в сталинизме положительные начала. Почему так произошло? И как складывались взаимоотношения Николая Бердяева с советской властью во время войны?

Ко времени прихода национал-социалистов к власти Николай Бердяев уже вполне понимал, что это за феномен и что за ним последует.

И, возможно, причина его потепления к сталинизму — в логике от противного. Он понимает, что Третий рейх принесет не освобождение, а порабощение, что если национал-социалисты придут в СССР, то будущего не будет ни у русского народа, ни у церкви.

И Советская Россия вместе с Красной армией для него — та сила, которая смогла отстоять суверенитет и свободу его Родины.

В некоторой степени его позицию можно назвать близкой Ивану Ильину, который писал, что коммунизм есть выбранная русским народом форма для сокрушения национал-социализма…

Надо понимать, что Николай Бердяев вообще по духу своему коммунитарист, он мечтал о некоем соборном, общинном типе общества. И ему импонировало то, что большевики пытались строить социальную систему на принципах нового коллективизма, который, как ему казалось, в чем-то пересекался с его позицией, противостоял формальному, бессодержательному, индивидуалистическому пониманию свободы. Другое дело, что, как Николай Бердяев писал в 1948 году, коммунисты «из вражды к формальной свободе решили свободу уничтожить совсем».

Если мы вспомним рождение советской власти, то увидим, что изначально она шла по пути, намеченному русскими анархистами. Что такое Советы? Это форма, которая должна была вытеснить государство. Это не машина для подавления, не вертикаль, а горизонталь — форма социальной самоорганизации.

Для Николая Бердяева эта линия борьбы с государством, которую исповедовали русские анархисты, была небезразлична. Он хотел бы уменьшить вертикаль и увеличить горизонталь. Причем составить эту горизонталь из тех форм общения, где люди не были бы чужими друг другу. Разумеется, это перекликалось с определенными коммунистическими лозунгами. Именно поэтому он находил близкие ему созвучия и в сталинской Конституции СССР 1936 года, и в экономической системе Советского Союза.

У Николая Бердяева был образ идеальной России будущего?

Свой архив и дом он завещал своей стране, в которую так и не вернулся.

Но, в отличие от того же Ивана Ильина, он не старался строить общественные проекты вроде написания конституции будущей России…

Чем актуальны идеи Николая Бердяева сейчас?

Мне кажется, актуально то, что как-то поворачивает мозги, заставляет их работать в определенную сторону, переструктурироваться.

Мы по-прежнему отвечаем на вопросы о смысле жизни, о правильном выборе в ситуациях исторической неопределенности, о нравственном выборе. И Николай Бердяев здесь вечный спутник. Кому-то он близок по духу, а кому-то кажется слишком навязчивым.