За полтора года до расстрела царской семьи в 1918 году в стране произошли события, навсегда перевернувшие ее историю. Неудачи на фронтах Первой мировой войны и экономическая разруха привели к массовым протестам против царской династии. Кульминацией стали трагические для монархии мартовские дни 1917 года. В середине месяца на пути из Ставки в Царское Село поезд императора был задержан и перенаправлен в Псков, где находился штаб Северного фронта. Там Николая II вынудили отречься от престола. После этого император записал в дневник: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, трусость и обман!» Впрочем, худшее было впереди. Пройдет всего год с небольшим и императора не станет, а вместе с ним и самых близких ему людей. Был ли у Николая II шанс спасти себя и свою семью? Кто пытался вывезти императора из России? И почему все союзники отвернулись от него? Ответы на эти вопросы искал российский дипломат Петр Боткин. Его мемуары «Картинки дипломатической жизни» — рассказ не только о многолетней дипломатической службе по всему миру, но и отчаянная попытка найти ответ на, возможно, главный вопрос начала XX века: можно ли было спасти империю? «Лента.ру» с разрешения издательства «Центрполиграф» публикует отрывок из книги.
Случаев спасти государя, спасти трон, спасти Россию представлялось немало за этот первый период скрытой революции, но мы не будем выходить из поставленных рамок и ограничимся в настоящем очерке исключительно возможностями освободить государя, представлявшимися с того момента, когда, распоряжением Временного правительства, он был лишен свободы.
Как теперь установлено, государь фактически был узником заговорщиков еще до подписания отречения.
Он не мог направлять свой поезд согласно своему желанию и усмотрению, и сама остановка в Пскове не была им намечена.
Генерал Радко-Дмитриев говорил впоследствии, что если бы государь, вместо того чтобы ожидать в своем вагоне думских делегатов из Петербурга, сошел бы на станции Псков и поехал в автомобиле по направлению расположения войск вверенной ему армии (всего в 6 верстах от Пскова), события приняли бы совершенно иной оборот.
Несомненно, что прием государем господ Гучкова и Шульгина в штабе армии Радко-Дмитриева носил бы иной характер и имел бы совершенно иные последствия; но остается под вопросом: мог ли государь осуществить свой отъезд на автомобиле со станции Псков?
Из Пскова государь отправился в Ставку и пробыл там несколько дней до возвращения в Царское Село. В Ставке впервые был поднят вопрос о спасении государя.
Флигель-адъютант Мордвинов рассказывает в своих воспоминаниях, как генерал Вильямс, английский военный агент в Ставке, говорил, держа в руках телеграмму от Бьюкенена, о том, что английское правительство ручается за безопасный проезд царской семьи в Англию.
«Возвращались поздно от императрицы, — пишет Мордвинов в своих воспоминаниях. — Разговор коснулся предполагаемого отбытия государя из Ставки, и я вынес впечатление, что его величество предполагал уже тогда уехать за границу, но только не знал еще времени, когда будет возможно исполнить это намерение, не высказывая, впрочем, его определенно».
Относительно плана об отъезде государя за границу было осведомлено и Временное правительство, как видно из телеграммы князя Львова генералу Алексееву, полученной в Ставке перед отбытием государя в Царское. Мордвинов приводит текст этой телеграммы:
«Временное правительство постановило предоставить бывшему императору беспрепятственный проезд для пребывания в Царском Селе и дальнейшего следования на Мурманск».
Заслуживает быть отмеченным, что одновременно с отправкой этой телеграммы, свидетельствующей как бы о содействии Временного правительства отъезду царской семьи за границу, то же Временное правительство приняло меры к заточению царской семьи.
Прибытие в Ставку членов Думы — Бубликова, Вершинина, Грибунина и Калинина — для сопутствия государю было началом негласного ареста над его особой.
Утверждают, будто члены Думы сообщили генералу Алексееву о настоящих своих замыслах лишь перед самым отходом царского поезда из Могилева.
По прибытии в Царское государь нашел уже императрицу под арестом и сам тотчас же оказался арестованным.
Арест произошел без всякого указа, простым решением Временного правительства. На каком основании? На этот вопрос судебный следователь Соколов дает в своей замечательной книге «Судебное следствие об убийстве Российского императорского семейства» нижеследующие ответы князя Львова, Керенского и Милюкова, которых Соколов допрашивал в 1920 году, в Париже.
Князь Львов дал двоякое объяснение. Он сказал, что арест был в ту пору «психологически неизбежен для защиты государя против возможных эксцессов первого революционного порыва». Временное правительство было вынуждено произвести тщательное и беспристрастное следствие над всеми действиями государя и императрицы ввиду того, что общественное мнение считало их пагубными как с точки зрения внутренних, так и внешних интересов России в связи с войной с Германией.
Керенский привел более или менее те же аргументы, но облек их в более пространную форму. По его утверждению арест царской семьи вызван был крайним возбуждением против государя солдат тыла армии и рабочих Петербургского и Московского округов.
«…На съезде в Москве от меня требовали наказания царя. Отвечая от имени Временного правительства, я сказал, что лично никогда не соглашусь играть роль Марата. Я понимал, что сильная ненависть народных масс была направлена не столько против личности Николая II, сколько против идеи "царизма"».
Первая причина ареста заключалась, по утверждению этих лиц, в желании Временного правительства охранить государя и императрицу от угрожавшей им опасности, а вторая — в необходимости изоляции государя и императрицы, ввиду назначения высшей чрезвычайной комиссии для расследования действий их и лиц, их окружающих, ибо в то время русская интеллигенция и часть высшего офицерства были под впечатлением, что внешняя и внутренняя политика царя, и в особенности
императрицы, клонилась к гибели России, с целью заключения отдельного мира и союза с Германией.
Невозможно, кажется, выдумать более лживую, фарисейскую формулу для объяснения бесстыдного издевательства над памятью государя и императрицы.
Сами они — Керенский, князь Львов, Милюков и др. — сделали все, что могли, чтобы вызвать и бунт солдат тыла, и враждебные движения рабочих масс, и недовольство среди интеллигентных классов, а потом цеплялись за эти обстоятельства для ареста под предлогом охранения личности царя и государыни.
Милюков, тот, по крайней мере, не мудрствуя лукаво, отговорился запамятованием. Вот текстуально его показание, данное Соколову: «У меня ничего не сохранилось в памяти по этому вопросу. Я не помню, как и когда состоялся арест государя и императрицы. Насколько я себе представляю, Временное правительство, по всей очевидности, санкционировало эту меру по предложению Керенского. У нас было тогда несколько секретных заседаний без всякой записи протоколов. В одном из таких заседаний, должно быть, и было принято решение арестовать государя и императрицу».
Пресловутая чрезвычайная комиссия, разумеется, ничего не могла найти, тем не менее арест не был снят, а еще отягчился ссылкой.
Война выбила из строя лучших людей, революция сбила с толку здравомыслящих патриотов, а нахлынувшая волна большевизма разметала то, что уцелело от революции.
Приходилось работать в тяжелых условиях, располагая малыми средствами, действовать с величайшей осторожностью, тайно, под постоянной угрозой быть обнаруженным.
Попытки, однако, были сделаны, но все неудачные. Они исходили от отдельных лиц или групп и носили случайный характер. (...)
(...) На самом деле, при создавшемся положении вещей, освобождение царской семьи не могло иметь места иначе, как при вмешательстве и содействии иностранных держав.
Как отнеслись наши друзья и недруги к этому вопросу? По этому предмету у Соколова имеются ценные указания. В то время как благодаря большевикам германское правительство укрепилось в Москве, некоторыми русскими монархистами предприняты были шаги к освобождению царской семьи через посредство графа Мирбаха, германского представителя при большевиках.
Вот показание А.В. Кривошеина, который, вместе с сенатором Нейдгартом, явился к германскому послу в Москве в начале мая 1919 года и вручил ему письмо бывшего гофмаршала графа Бенкендорфа:
«Граф Мирбах принял нас холодно и сказал приблизительно следующее: "Все, что теперь происходит в России, весьма естественно и является неизбежным последствием победы Германии. История повторяется — горе побежденным. Если бы победа была на стороне союзников, положение Германии было бы, без сомнения, гораздо хуже того, в котором находится Россия в настоящий момент. В сущности говоря, участь царя зависит исключительно от русского народа. Мы же можем только озаботиться о судьбе принцесс германской крови"».
Графу Мирбаху так и не пришлось распознать, на чьей стороне оказалась победа. Он погиб от руки одного из революционных представителей того самого «народа», коему с таким хладнокровием вверял судьбу государя.
Графа Мирбаха уже не было в живых, когда 17 июля 1918 года в Москве было получено известие об убийстве царской семьи.
Телеграмма Белобородова, которую судебному следователю Соколову удалось разыскать в Екатеринбурге (в книге приводится ее факсимиле), гласит нижеследующее:
(...) Суд истории — суд Божий. От него не уйдешь, как ни вертись. Правда в конце концов выйдет наружу. Коснувшись в этом беглом очерке самой черной страницы истории наших дней, приходится, с болью в сердце, признать, что весь мир выказал невероятное равнодушие к судьбе Российской царской семьи. Благоприятные моменты для спасения, несомненно, были, но никто ими не воспользовался. Теперь это виднее, нежели в то время, но все же ничто не извиняет тех, кто могли и должны были озаботиться о безопасности государя и ничего, в самом деле, не сделали.
Прежде всего, Временному правительству не следовало держать царскую семью под арестом в непосредственной близости к Петербургу, этому центру созданной им революции.
Во-вторых, союзные правительства в самые первые дни царскосельского пленения легко могли настоять перед Временным правительством на переезде царского семейства в одно из ближайших нейтральных государств — Швецию, Норвегию или Данию — для дальнейшего следования в одну из союзных стран, согласно желанию государя.
Даже когда Керенский, под предлогом безопасности, задумал переезд в Тобольск — и тогда можно было спасти государя, изменив в пути маршрут царского поезда и направив его на Мурманск.
Ничего, ничего подобного не было сделано.
Союзные правительства оставались глухи ко всем призывам, к ним обращенным. Перед нами пачка писем к государственным деятелям по этому предмету, на которые даже не последовало ответа. Все были поглощены тогда своими делами и предпочли закрыть глаза на медленную героическую смерть того, кому больше всего были обязаны счастливым исходом войны.