Ровно 90 лет назад, 9 марта 1934 года, в небольшой смоленской деревне родился мальчик, имя которого навсегда вошло в историю: Юрий Гагарин. Через 27 лет о первом на планете космонавте будут с восторгом говорить во всем мире. Его именем назовут десятки тысяч детей. Впрочем, мало кто знает, что слава первого человека в космосе могла обойти его стороной. Всему виной — нештатная ситуация на борту корабля, о которой во время полета не говорили даже самому Гагарину. В издательстве «Альпина нон-фикшн» выходит книга британского историка Стивена Уокера «Первый». Центральное место в ней занимает история первого полета Гагарина. «Лента.ру» с разрешения издательства публикует отрывок из нее.
12 апреля 1961 года, 9:07–9:24
Космодром Тюратам (прежнее название космодрома Байконур — прим. «Ленты.ру»)
— Поехали! — воскликнул он.
В бункере его услышали через громкоговорители, этот громкий радостный клич, который на одно мгновение прорвался через общее напряжение и наэлектризовал всех присутствующих. Даже Королев не смог сдержаться.
«Молодец! — запомнил его восклицание Галлай. — Настоящий русский богатырь!»
Но до выхода Гагарина на орбиту оставалось еще 677 секунд — более 11 минут, пока же его ракета только-только оторвалась от стартового стола. Кириллов не отрывал глаз от перископа, пытаясь разглядеть малейшую аномалию в траектории ракеты, любое слабое отклонение от верного пути, которое могло бы свидетельствовать о надвигающейся катастрофе.
Через шесть секунд ракета поднялась выше осветительной мачты, устремляясь ввысь в вихре дыма и пламени, пока снаружи целая батарея экзотических следящих устройств — интерферометров, кинотелескопов, кинотеодолитов — отслеживала каждое ее движение. Затем она начала набирать скорость. Оглушительный гром ее двигателей расходился по степи все шире по мере того, как ракета ускорялась, уносясь со стартовой площадки.
— До скорой встречи, дорогие друзья! — радировал Гагарин сквозь шум.
— До свидания, до скорой встречи! — ответил Королев.
Космонавты со своего наблюдательного пункта смотрели на взлет Гагарина в молчании. Всего пару часов назад все они шутили с ним в автобусе. Теперь единственное, что Быковский мог повторять про себя, было: «Лишь бы ничего не случилось, лишь бы не случилось». И он повторял это про себя снова и снова, пока ракета друга рвалась вверх, в небесную голубизну.
Затем Королев вновь включил микрофон.
— Время 70.
Гагарин снова вышел на связь, хотя его голос почти тонул в помехах и шуме двигателей.
— Понял вас, 70. Самочувствие отличное, продолжаю полет.
Ракета теперь неслась в небе, окруженная сверкающим кольцом пламени, 12 рулевых двигателей постепенно уплощали траекторию и отклоняли ее к востоку, чтобы воспользоваться вращением Земли и получить за счет него прирост скорости. Ракету сейчас было видно далеко. Из своего дома в поселке Ленинском, в 30 км к югу, Хиония Краскина тоже наблюдала за ее полетом, и это зрелище она не забудет до конца жизни. Красота улетающей ракеты поразила ее, и восхищение было не менее сильным, чем страх за молодого человека на борту.
Она поймала себя на том, что крепко сжимает кулаки и молится:
В комнате бункера, где следили за телеметрией, ее муж и его коллеги склонились над осциллоскопами. Каждая электронная волна на их экранах рассказывала о том, что происходит во внутренностях машины, — или о том, чего не происходит. В комнату поступал поток данных с семи сотен датчиков, установленных на ракете: 50000 измерений в секунду сообщали об уровнях вибраций, 6000 измерений в секунду — о работе двигателей. За безликими цифрами крылись химические процессы в камере сгорания каждого двигателя, где температура лишь вдвое уступала температуре на поверхности Солнца. Владимир чувствовал, что спина у него взмокла от пота.
— 100, — произнес Королев. — Как чувствуете?
Предполагалось, что общаться с Гагариным будет Попович, но Королев в возбуждении неосознанно забрал микрофон себе.
— Самочувствие хорошее, — ответил Гагарин и тут же добавил с долей юмора: — Как у вас?
— Молодец! — воскликнул Королев.
Однако на самом деле Гагарин говорил через силу. Перегрузка быстро увеличивалась, затрудняя дыхание и натягивая лицевые мышцы. Вибрации нарастали, шум становился громче. Он напрягся во время отделения четырех блоков первой ступени, изо всех сил сжав мышцы пресса, в точности как учили делать на центрифуге доктора Котовской. Отделение произошло вовремя, на 119-й секунде.
Внезапно снизилась перегрузка при выключении двигателей четырех ускорителей, а затем было ощущение, «как будто что-то сразу отрывается от ракеты», как он позже описал его в секретном отчете, опубликованном только через 30 лет. Последовал резкий толчок — это все четыре отработавших ускорителя отделились от ракеты, чтобы упасть обратно в степь. Гагарин находился в полете всего две минуты. До орбиты оставалось еще девять.
Он сообщил по радио:
— Закончила работу первая ступень.
Снижение перегрузки оказалось недолгим. Она снова стала расти — двигатель центрального блока продолжал толкать сильно полегчавшую теперь ракету вверх, еще больше разгоняя ее и увеличивая скорость до заданной — примерно 5500 м/с.
На этот раз перегрузка была более жесткой:
Космонавт по-прежнему не видел, что происходит снаружи, иллюминаторы все еще были закрыты головным обтекателем ракеты. Затем, на 154-й секунде, обтекатель разделился на две секции, которые словно лепестки отвалились от ракеты, симметрично и грациозно разлетевшись в стороны. Но для Гагарина внутри маленького алюминиевого шарика ничего грациозного в этом не было. Все произошло неожиданно. Кабину, несмотря на фильтры в стеклах иллюминаторов, вдруг залило солнечным светом. А в окне показалось нечто необыкновенное.
— Вижу Землю! — заорал он в микрофон. — Вижу реки, складки местности, различимы хорошо, видимость хорошая. Отлично у вас там все видно.
Корабль уже покидал казахские степи и приближался к более зеленым диким просторам Сибири, быстро появлявшимся из-за горизонта. И он уже находился в космосе.
Он только что пересек границу между земной атмосферой и космосом, которую Международная авиационная федерация лишь недавно, и несколько произвольно, зафиксировала на высоте 100 км.
Но корабль еще не вышел на орбиту, его траектория все еще оставалась баллистической, как у боевой ракеты. Он находился на восходящем плече этой траектории, которое по законам физики должно было обязательно смениться нисходящим плечом и привести корабль обратно на Землю, как Хэма в капсуле Mercury. Чтобы добраться до орбиты, Гагарину требовалось ускорение, и для этого ему нужна была третья ступень Р-7 и ее двигатель, который так беспокоил Королева.
Река, которая змейкой по карте местности струится далеко внизу, это Обь или Иртыш? Непонятно. А еще внизу были облака, крохотные кучевые облака, под которыми на поверхности Земли виднелись серые точки теней.
— Красиво, красота-то какая! — воскликнул он в микрофон. Неясно, слышали ли его на Земле, но бортовой магнитофон бесстрастно зафиксировал восторг в его голосе. — Самочувствие отличное.
Через несколько секунд облака под ним сгустились — корабль несся на северо-восток над Сибирью. Чувствовалась небольшая вибрация, но совсем не такая сильная, как до этого. Он доложил об этом — и почти сразу двигатель центрального блока выключился согласно графику.
Гагарин почувствовал еще раз резкое падение перегрузки, такой же удар, то же ощущение уходящей из-под него ракеты. Громадная опустевшая бочка, оставшаяся теперь без топлива и потому бесполезная, улетела вниз, в Сибирь. Последовали несколько секунд тишины — и наконец включился двигатель последней, третьей ступени. С момента запуска прошло чуть больше пяти минут. Еще через шесть минут Гагарин должен был оказаться на орбите. Все теперь зависело от этого последнего двигателя.
В тот момент, когда включился двигатель третьей ступени, Владимир Краскин почувствовал, как у него задрожали колени: «Напряжение было неописуемым». Краскин знал об этом двигателе все. Он был свидетелем его отказа в прошлом, как и отказов и неудач многих других ракет. Но на верхушке этой ракеты сидел человек, и это все меняло, особенно когда приз — достижение орбиты — был так близок.
В соседней пультовой все внимание Бориса Чекунова было сосредоточено на приборе слежения, который был специально установлен для контроля состояния этого двигателя на протяжении всех без малого шести минут, которые он должен был работать. Пока все шло хорошо. «Числа повторяли вслух. "Пять... пять... пять..." Все смотрели, как машина выплевывает ленту с цифрами, а человек их зачитывает; Королев наблюдал внимательнее всех. Шли секунды. Лента продолжала выезжать. Пятерка шла за пятеркой. А потом, к ужасу Чекунова, все пошло не так. Пятерки сменились тройками.
Сбой в работе прибора продолжался около двух секунд. Но такие секунды укорачивают жизнь.
Неожиданно тройки вновь сменились пятерками. Никто не мог объяснить, что произошло. Если бы пошли двойки, это однозначно указывало бы на неправильную работу двигателя. Но тройки? И всего на две секунды? Неужели обошлось? В громкоговорителях сквозь потрескивание зазвучал голос Гагарина — примерно в середине расчетной шестиминутной работы двигателя:
— Все работает отлично, идем дальше.
Не было никаких намеков на какие-то проблемы там, наверху. До сих пор все, кажется, было в порядке. Но теперь Гагарин доложил, что плохо слышит Землю. Невероятная скорость ракеты быстро уводила его корабль из зоны действия «Зари-1» — так была обозначена радиостанция космодрома. Связь, как эстафетную палочку, пора было передавать «Заре-2» — следующей УКВ-станции на маршруте движения, расположенной в небольшом сибирском городке Колпашево. Из Колпашево передача по-прежнему должна была идти на громкоговоритель в бункере космодрома, однако Королев уже не мог говорить с Гагариным напрямую.
Предполагалось, что передача связи должна произойти в 9:16 — через девять минут после запуска, за две минуты до выхода на орбиту. Незадолго до этого момента «Заря-1» вызвала Гагарина в последний раз.
— Как самочувствие?
— Слышу вас очень слабо, настроение бодрое, самочувствие хорошее, продолжаю полет, все идет хорошо.
Через несколько секунд радиосвязь пропала. На этот раз за Королевым наблюдал Каманин:
«Не знаю, как я выглядел в этот момент, но Королев, стоявший рядом со мной, волновался очень сильно... Руки его дрожали, голос срывался, лицо перекашивалось и изменялось до неузнаваемости».
Для Королева это чуть не стало последней каплей. Оставалось меньше минуты до выключения двигателя третьей ступени. Было слышно, как оператор в Колпашево пытается связаться с Гагариным.
— Как самочувствие?
И внезапно в громкоговорителях ясно и отчетливо прозвучал голос космонавта:
— Вас слышу хорошо, самочувствие отличное... В иллюминатор «Взора» наблюдаю Землю. Все нормально. Привет. Как поняли меня?
— Вас поняли.
Он разгонялся до потрясающих 8 км/с — почти 29 000 км/ч, и его скорость сейчас была втрое выше, чем у Хэма в момент максимального разгона. На такой скорости от Нью-Йорка до Лондона можно было бы добраться меньше чем за 12 минут. Но Гагарину нужны были все эти 8 км/с, все до последнего метра, чтобы выйти на орбиту, а не свалиться вниз в какую-то точку Земли по длинной баллистической траектории — может быть, в арктическую пустыню, где живут белые медведи, а может, в центр одного из тех жутких тихоокеанских штормов возле мыса Горн, которые Королев видел в худших своих кошмарах.
Вскоре после 9:18, через 11 минут и 17 секунд после запуска, двигатель выключился, и, судя по всему, вовремя. Как и ожидалось, космонавт услышал громкий удар. Еще через десять секунд корабль содрогнулся — это третья ступень автоматически отделилась от «Востока». Вся королевская «семерка», все шесть ее маршевых двигателей и 263 т топлива, — все было истрачено за несколько минут. Ракета сделала свою работу. Теперь космический корабль был в свободном полете. Он начал медленно вращаться.
Гагарин быстро записал показания температуры и давления на циферблатах приборов перед ним, как требовала от него программа полета. Он поднял щиток шлема и ослабил ремни, привязывавшие его к креслу. Сделав это, он почувствовал, что мягко приподнимается над креслом; только ремни теперь удерживали его. Затем он повернул голову, чтобы посмотреть в иллюминатор.
В секретном докладе он так описывает увиденное:
Земля стала уходить влево, вверх, затем вправо, вниз. Вращение было хорошо видно во «Взоре»... Видел я горизонт, звезды, небо. Небо совершенно черное, черное. Величина звезд и их яркость немножко четче на этом черном фоне, скорость перемещения их во «Взоре» и в правом иллюминаторе большая. Виден очень красивый горизонт, видна окружность Земли. Горизонт имеет красивый голубой цвет. У самой поверхности Земли нежно-голубой цвет, постепенно темнеющий и переходящий в фиолетовый оттенок, который плавно переходит в черный цвет.
Он был на орбите.
Ни один человек никогда не видел того, что видел в настоящий момент он, Гагарин.
По мере того как маленький «Восток» медленно проворачивался вокруг своей оси, Земля постепенно уходила из иллюминатора, а вслед за ней столь же медленно прошло Солнце, едва не ослепив его чистым неослабленным светом. Затем вновь появилось небо, более черное, чем виденное им когда-либо. Он в изумлении уставился в окно. Мешал телевизионный светильник. Гагарин убавил его яркость, чтобы лучше видеть. Его состояние можно было назвать настоящей эйфорией.
Он вызвал по радио Землю, и передатчик исправно донес возбуждение в его голосе до динамика в стартовом бункере.
— Машина работает отлично. В иллюминаторы наблюдаю Землю, небо, горизонт.