Константин Циолковский — самый невероятный человек в истории советской науки. Всенародно признанный ученый, не получивший почти никакого официального образования. Главный научный нонконформист, критиковавший даже теории Эйнштейна. Философ, на основе работ которого век спустя сформируется масштабное эзотерическое движение. Писатель-фантаст, книги которого вдохновят не одно поколение людей на полеты в космос. «Лента.ру» в рамках проекта «Жизнь замечательных людей» рассказывает о невероятной судьбе Циолковского.
1928 год. 71-летний Циолковский после чтения по привычке выходит освежиться на балкон, обращенный к закатному солнцу. На улице еще светло, но солнце скрыто за облаками. «Почти у самого горизонта я увидел без всяких недостатков как бы напечатанные, горизонтально расположенные рядом три буквы: rАу. Ясно, что они составлены из облаков и были на расстоянии верст 20-30», — записал ученый.
Пытаясь разгадать, что за явление выдалось ему наблюдать, он рассматривал чудесным образом сохранявшие форму буквы: «Что значит rАу? Ни на каком известном мне языке это не имеет смысла. Через минуту я вошел в комнату, чтобы записать дату и самое слово, как оно было начертано облаками. Тут же мне пришло в голову принять буквы за латинские».
Из увиденного Циолковский делает неожиданный вывод, который, впрочем, уже не раз упоминался во многих его трудах: «После смерти конец всем нашим мукам».
Скромная, почти бедная жизнь. Разве тут до ракет, взлетающих с космодрома в гигантских клубах дыма, до спутников, огибающих Землю в холодном космическом пространстве, и тем более до других миров, находящихся в сотнях миллионов километров от его избушки!
Однако все великие достижения человечества начинаются с идеи. А идей у глухого преподавателя алгебры и геометрии было непомерное количество.
Век зарождения радикальных идей и идеологий, которые годы спустя приведут к масштабным изменениям жизни на всей планете. Век мечтателей, одним из которых определенно был и Циолковский, — неспроста памятники изображают его бедно одетым старичком в валенках, смешно запрокидывающим голову в небо. Там он видел бесконечно много.
Мальчик из села Ижевское в Рязанской губернии рос непоседой и мечтателем, любил залезать на крышу, грезил вслух и даже платил младшему брату, чтобы тот слушал его разглагольствования. Родители звали его «блаженным», почему-то «девочкой», а еще «птицей». О дне своего рождения 17 сентября 1857 года он впоследствии писал так:
По воспоминаниям Циолковского, отец его был человеком сдержанным, но упрямым — постоянно со всеми спорил, ни с кем не соглашался, но никогда не горячился. Будучи польских кровей, он имел высшее образование, в Ижевском работал лесничим. Мать, за свою жизнь родившая 13 детей, была вспыльчивой, эмоциональной, но отходчивой. Родители любили друг друга и жили мирно. Оба пытались заниматься первоначальным образованием своих отпрысков, однако отец для такой задачи оказался слишком нетерпеливым. У матери же были специфические способы преподавания.
Когда Косте было десять лет, с ним произошла трагедия, разделившая его жизнь на до и после: он тяжело заболел скарлатиной и почти полностью утратил слух. «Глухота в дальнейшем делает биографию малоинтересной, так как лишает меня общения с людьми, наблюдения и заимствования. Она бедна лицами и столкновениями, она исключительна. Это биография калеки», — так Циолковский описывал свой недуг.
Из-за глухоты мальчик стал замкнутым. В 12 лет он пошел в гимназию, однако плохой слух мешал ему поспевать за сверстниками. Год спустя в возрасте 38 лет умерла его мать. Учеба стала даваться Косте еще труднее, да настолько, что вскоре его отчислили за неуспеваемость.
Получилось так, что Константин Циолковский проучился всего четыре года, два из них — в одном классе, и больше систематического образования не получал.
В 16-летнем возрасте Константин отправляется в Москву — отец, увидев тягу сына к изобретениям, решил, что ему не помешает получить высшее образование. Поступить Циолковский никуда не смог, однако Белокаменная юношу из села увлекла, и домой он решил не возвращаться. Три года прожил в нищете, питался одним хлебом, ходил в отрепьях, а на деньги, которые ему высылали из родных краев, приобретал «книги, трубки, ртуть, серную кислоту». И занимался самообразованием: записался в единственную городскую бесплатную библиотеку, где самостоятельно прошел курс начальной математики и физики, а затем и высшей математики.
Три года спустя обеспокоенный бедственным положением Кости отец вызвал его домой. Циолковский вернулся и стал работать частным преподавателем алгебры, физики и геометрии. Репетиторская деятельность далась ему неожиданно легко, и скоро его засыпали предложениями об уроках. «Гимназисты распространяли про меня славу, будто я понятно объясняю алгебру», — вспоминал он.
В конце 1870-х отец перевез Константина в Рязань, где он экстерном сдал единственные в своей жизни государственные экзамены, получив звание учителя народных училищ. Вскоре последовала и первая официальная работа: его назначили преподавателем арифметики и геометрии в Боровске Калужской губернии. Работа сулила сущие гроши, однако новоявленный учитель еще в Москве научился жить на копейки.
На новом месте Циолковский женился на дочери своего арендодателя Варваре Соколовой. Вступил в брак, как он сам впоследствии говорил, без любви, «надеясь, что такая жена не будет мною вертеть, будет работать и не помешает мне делать то же».
Судьба большинства потомков Циолковского и вправду оказалась трагической. Два его сына, Игнатий и Александр, покончили с жизнью из-за нервного расстройства, еще один — Иван — рос хилым и умер из-за болезни, когда ему было немногим за 30. Примерно в том же возрасте от туберкулеза умерла дочь Анна. Но еще две дочери Циолковского — Любовь и Мария — дожили до старости.
Боровск конца XIX века — место абсолютно глухое. В начале столетия, во время Отечественной войны 1812 года город разорили французы, а 40 лет спустя в нем случился опустошительный пожар. К приезду Циолковского население Боровска, в котором преобладали старообрядцы, не достигало и десяти тысяч человек. Пустые дома, отсутствие электричества, радио, автомобилей, газа. Никаких библиотек не было и в помине.
Без конца мастерил в своем удаленном от центра доме всякие игрушки, иллюминации, машины, извергающие молнии и гром. В сумерках выбирался на улицу и запускал большого воздушного змея с фонарем, чтобы местные спорили — Венера это так ярко светит или вновь чудак учитель выпускает свою птицу с огнем. И в любое время суток, хоть днем, хоть ночью, во время прогулок он всегда пел, но «не песни, а как птица — без слов», чтобы окружающие не поняли его мыслей.
В Боровске Циолковский впервые приступил к разнообразным исследованиям. Конечно, без какой-либо научной базы, по одним лишь учебникам молодой интеллигент был обречен изобретать велосипед. Первые его работы — «Теория газов», «Механика животного организма» и «Продолжительность лучеиспускания Солнца», которые Циолковский отправил в Москву, — рецензентами были беспощадно раскритикованы как вторичные, лишенные научного значения ученические этюды (та же кинетическая теория газов появилась четвертью века ранее — Циолковский, по его словам, пришел к ней, основываясь на учебнике, где она упоминалась как гипотетическая и сомнительная). Однако талант исследователя-самоучки был отмечен, ему даже предложили вступить в Русское физико-химическое общество.
Циолковский, говорят, своеобразно относился к своим рецензентам. Математические ошибки в своих работах он, как правило, признавал, а вот несоответствия, связанные с логикой или истолкованием физической картины мира, попросту не воспринимал и продолжал упрямо гнуть свою линию.
Именно это произошло с самым масштабным проектом Циолковского, работа над которым заняла у него чуть ли не всю сознательную жизнь. Речь о жестком дирижабле с металлической обшивкой, конструированием которого он занимался с 1885 года.
Воздухоплавательная лихорадка захватила Европу еще в XVIII веке. Начало ей положили французы — братья Монгольфье, совершившие первый полет на воздушном шаре в 1783 году. Вскоре возникли проекты аэростатов, а к концу столетия — дирижаблей. Первый успешный полет на таком воздушном судне, однако, произошел только в 1852-м. Произвел его Анри Жиффар, тоже француз. Бывали в среде энтузиастов и попытки строить аэростаты из меди, которые, впрочем, успехом не увенчались.
В 1890-м он написал письмо Дмитрию Менделееву с просьбой поделиться мнением о концепции такого аппарата. Менделеев отправил наработки ученого-самоучки в VII отдел Императорского русского технического общества (ИРТО), созданный по личной инициативе прославленного химика. Сотрудники отдела ответили Менделееву крайне осторожной и вежливой рецензией, в которой указывали, что проекту Циолковского «нельзя придать большого практического значения», но за потраченные на него энергию и труд изобретатель вполне заслуживает «нравственной поддержки» в виде разрешения пользоваться библиотекой ИРТО.
Циолковскому отказали в субсидиях на реализацию проекта, однако его уже было не остановить. За долгую жизнь он написал множество трактатов о своем любимом детище, от «Цельнометаллического дирижабля» и «Аэростата» до статьи «Железный управляемый аэростат на 200 человек, длиною в большой морской пароход».
За неуемную фиксацию на аппарате ученый свет прозвал его фанатиком. Заветный дирижабль Циолковского, впрочем, так и не будет создан.
В 1892 году Циолковского перевели в Калугу, где он продолжил заниматься преподаванием арифметики и геометрии. В этот же период ученый-самоучка приобрел союзников — он стал членом Нижегородского кружка любителей физики и астрономии, который оказывал ему помощь в публикации работ.
В частности, ему помогли опубликовать в журнале «Наука и жизнь» статью «Тяготение как главный источник мировой энергии», описывающую, как позже резонно заметят критики, принадлежавшую другим ученым идею о природе энергии Солнца.
Он всерьез увлекся написанием научпопа — издал повесть «На Луне», в которой описал уже известные научному миру процессы и явления на земном спутнике, а также фантастические произведения «Вне Земли» (поначалу изданное частично) и «Грезы о Земле и небе и эффекты всемирного тяготения».
Перечисляя свои заслуги, он указывал, например, что в 1897 году «создал аэродинамическую трубу». Первые подобные устройства были построены в Великобритании десятилетиями ранее, однако именно Циолковский первым в России применил созданный им самим прототип трубы для изучения аэродинамических эффектов, проявляющихся при обтекании воздушным потоком твердых тел.
В области разработки летающих аппаратов Циолковский переключил интерес с дирижаблей, бороздящих лишь воздушное пространство Земли, на ракеты, способные пересекать межпланетные расстояния. И это были не просто мечты, а вполне реальные планы. В своих статьях он описал возможность путешествия на ракете в космос, концепцию жидкостного ракетного двигателя, предложил варианты ракетного управления, конструкции сопла, системы подачи топлива и охлаждения. Кому-то они могли в те годы показаться безумством, но только не тем, кто так же, как Циолковский, болел небом.
Все эти замыслы (наиболее важным из них окажется предложение использовать в ракетах жидкое двухкомпонентное топливо), пусть и пестрившие условностями и неточностями, стали источником вдохновения для многих исследователей, работавших в ракетостроении в XX столетии.
А опубликованное в рукописи «Ракета» уравнение движения тела с переменной массой в отечественной науке закрепилось под названием «Формула Циолковского».
В Калуге Циолковский прожил до старости. В 1899-м он начал преподавать физику и математику в Калужском женском епархиальном училище. Новое место работы ему очень нравилось: следить за порядком было не нужно (этим занимались классные дамы, да и девушки вели себя куда лучше мальчишек-гимназистов), а звонкие девичьи голоса глухому преподавателю удавалось распознавать с большей легкостью. Циолковский гордился тем, что никогда не был замечен в выставлении баллов «за красоту, а не за знания». Доходило до абсурда: учитель настолько не хотел быть пойманным на чем-то подобном, что, по его собственному признанию, «даже прибавлял дурнушкам, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения в пристрастии».
С переездом в Калугу и относительно успешными новыми исследованиями фигура Циолковского становилась все более широко известной. Многим он оказался выдающимся ученым, членом престижных научных обществ, автором многочисленных статей и открытий.
Начало нового века, однако, для именитого ученого ознаменовалось застоем, который продлился вплоть до Октябрьской революции. За год до турбулентных событий 59-летний Циолковский выпустил работу «Горе и гений», в которой описал свой образ коммунистической утопии: житье коммунами в больших и чистых домах, легкий труд на благо прогресса, отсутствие болезней и несчастий.
Человечеству, по Циолковскому, предстояло разделиться на избранных счастливцев-гениев и остальных, которые должны стремиться в высшее общество. Отдельным пунктом стоял вопрос об истреблении болезней и несчастий, разбираться с которыми Константин Эдуардович предлагал, что называется, в зародыше.
«Дети — это щекотливое дело. Положим, я родился слабым физически и умственно — некрасивым, больным, отвратительным, несчастным, злым, жестоким, ничтожным. Я кляну моих родителей — зачем они произвели меня на свет. Я — бремя для общества, и общество клянет меня, не зная, что со мной делать. Я презренный, опасный, глубоко несчастный человек и в своих собственных глазах, и в особенности в глазах людей. (...) Произвести несчастного значит сделать величайшее зло невинной душе, равное примерно убийству или еще хуже. Так пускай же его не будет. Пусть общество, не препятствуя бракам, решительно воспротивится неудачному деторождению», — писал ученый.
Та статья вышла в разгар Первой мировой войны и бунтов. В ней Константин Эдуардович оказался поразительным образом солидарен как с представителями европейского имперского гуманизма, так и с будущими идеологами нацистской Германии.
Многие философские работы Циолковского, которые он считал самыми важными своими трудами, демонстрируют глубокое увлечение эзотерикой, в частности — теософией, смешанной с панпсихизмом (столетие спустя в том числе благодаря этому ученого назовут представителем «русского космизма»).
С приходом большевиков жизнь Циолковского временно оскудела: гонораров от научных публикаций ждать не приходилось, да и профессия учителя кормила все хуже. В системе образования вводились радикальные изменения — отказ от отметок и экзаменов заставлял студентов не учиться, а работать. Вскоре Константин Эдуардович совсем оставил учительскую деятельность.
Циолковский даже стал жертвой репрессий — в ноябре 1919-го он был арестован по доносу о принадлежности к белогвардейскому подполью. Ученого доставили в Москву, где велось следствие. Подозрения не оправдались, однако следователь все равно предложил отправить Циолковского в исправительный лагерь на год. К счастью, товарищам Циолковского довольно быстро удалось вызволить его из заточения — он провел под следствием всего две недели.
Идеологические расхождения с советской властью побудили многих представителей русской интеллигенции покинуть родину. Кто-то из ученых и инженеров, наоборот, был втянут в Гражданскую войну. Другие и вовсе попали в лапы борцов с контрреволюцией. Прежнее российское академическое сообщество было разрушено, на смену ему пришли новые люди, которые в условиях раздирающей страну войны охотно заинтересовались уже подзабытой идеей Циолковского о цельнометаллическом дирижабле.
В 1921 году Совет Народных Комиссаров РСФСР принял решение о назначении Циолковскому персональной пенсии, в определенной степени признав его заслуги в науке. Ученый вновь развил бурную писательскую деятельность вокруг давней идеи фикс: переиздал старые работы, выпустил брошюру «История моего дирижабля», а позже придумал еще более амбициозную концепцию цепи летательных аппаратов и назвал ее «Поезд дирижаблей».
Теперь Циолковский занимался своими теоретическими изобретениями не один: активное содействие и финансовую помощь ему оказывали энтузиасты из Ассоциации натуралистов-самоучек и Общества друзей воздушного флота, впоследствии ставшего частью Осоавиахима СССР.
Впрочем, это лишь одна интерпретация советского периода жизни Циолковского, которая озвучивалась властью уже после смерти ученого. Немецкий историк и славист Михаэль Хагемейстер в книге Konstantin Tsiolkovskii and the Occult Roots of Soviet Space Travel («Константин Циолковский и оккультные корни советских космических путешествий») утверждает, что научно-академические круги СССР игнорировали Циолковского, не давая ему доступа к передовой литературе и исследовательским центрам, он продолжал жить в страшной нищете, а многочисленные публикации делал за счет поклонников своего творчества. Это отчасти подтверждала правнучка Циолковского Елена Тимошенкова, работающая в доме-музее ученого в Калуге.
Металлический дирижабль так и не увидел свет. Однако репутация автора идеи удивительным образом не пострадала — официальная пропаганда впоследствии объяснила произошедшее, по традиции, диверсиями «врагов народа, пробравшихся в местные органы». Это отчасти объясняется тем, что Циолковский после смерти был нужен власти как идеологический символ. Влачивший жалкое существование в царской России, игнорируемый «буржуазными» академическими кругами учитель-энтузиаст был живым олицетворением лозунга-строчки из «Интернационала»: «Кто был никем — тот станет всем».
Вот как тезисы государственной пропаганды из-под пера популяризатора авиастроения Бориса Воробьева объясняли дореволюционную судьбу гениального ученого в его первой биографии:
В этой же биографии приводятся и цифры: до революции, за почти сорокалетний период деятельности Циолковский выпустил 50 произведений, оставив около 80 работ в рукописном виде. За 17 лет жизни при советской власти ученый издал до 150 книг, брошюр и статей в газетах и журналах. Писал он очень быстро — 340 страниц труда под названием «Подобие организмов и уклонение от него» из цикла «Механика в биологии» якобы были написаны им всего за 70 дней.
Проблематика его работ оставалась невероятно разнообразной: он рассчитывал корреляцию умственной силы с размерами человека в «Биологии карликов и великанов», пытался обосновать существование эфира в «Кинетической теории света», рассказывал об изобилии высокоинтеллектуальной жизни на большинстве планет в «Монизме Вселенной», придумывал космические ракетные поезда для путешествий в космосе и «сверхэкспресспоезд» без колес, передвигающийся на некой воздушной смазке, для перемещения по Земле. Он предлагал выводить ракету на вторую космическую скорость при помощи еще нескольких десятков ракет-спутников, необходимых для дозаправки, а также запускать ракеты не в зенит, а с большим наклоном.
Признания властей он добился лишь под конец жизни: в 1932 году его наградили орденом Трудового Красного Знамени. Через три года, 19 сентября 1935-го, он умер от рака желудка.
Прародителем советской космонавтики Циолковского назовут десятилетия спустя, уже после первого полета человека в космическое пространство. Во многом благодаря этому человеку, который публично воспевал книги ученого.
После своего легендарного полета Гагарин давал множество интервью. На вопрос, как он оценивает космическое путешествие, он отвечал, что читал в книге Циолковского обо всем, что пережил, поэтому готовился к этому заранее.
Отправивший Гагарина в космос инженер и основоположник советской космонавтики Сергей Королев тоже называл себя последователем Циолковского. В интервью 1963 года (которое вышло, однако, только после смерти конструктора) он говорил о том, что встречался с ученым в 1929 году, и встреча эта была одним из самых ярких воспоминаний его жизни, после чего он и начал проводить опыты в ракетостроении.
В этом, возможно, и заключалась наиважнейшая заслуга Циолковского — он был самым заметным в раннем Советском Союзе популяризатором космонавтики, привлекшим к вопросам ракетостроения и межпланетных путешествий не поддающееся подсчету количество энтузиастов, которые потом внесли свой вклад в покорение космоса. Помимо Гагарина и Королева, такими людьми, к примеру, были советский инженер Фридрих Цандер, работавший с Королевым в Группе изучения реактивного движения, и конструктор жидкостных ракетных двигателей Валентин Глушко.
Рефлексируя над своими идеями, Циолковский признавал, что во многих случаях «принужден лишь гадать или предполагать».
Ученый-самоучка часто «переоткрывал Америку» и рассматривал концепции, от которых академические круги уже давно отреклись, не признавал работ ведущих ученых и игнорировал критиков. При этом он прекрасно понимал, что его труды — лишь начало пути, маленький шажок стеснительного и глуховатого чудака-фантазера. Который в ретроспективе, годы или даже столетия спустя, оказывается началом гигантского рывка для всего человечества.