Ровно десять лет назад, 11 мая 2014 года, в Донецкой и Луганской народных республиках прошел референдум о политическом статусе этих регионов. Вопрос, вынесенный на референдум, звучал так: «Поддерживаете ли вы Акт о государственной самостоятельности Донецкой (Луганской) народной республики?». Вариантов ответа было два: «да» и «нет». Как показало время, те события предшествовали вхождению регионов в состав Российской Федерации. Как проходил референдум и что значили его результаты для населения ДНР и ЛНР, «Ленте.ру» рассказала его непосредственная участница, жительница Авдеевки Юлия Андриенко. Ниже — ее рассказ.

«Люди в Донбассе по своей ментальности — русские»

Мне 47 лет, по паспорту я украинка, но дедушка у меня из Курской области, а бабушка — из кубанских казачек. Я родилась в городе Ясиноватая, но потом родители, молодые специалисты, получили квартиру в Авдеевке. Это все Донецкая область. Мама работала в управлении Авдеевского коксохимического завода — крупнейшего в Европе, отец преподавал, потом стал директором железнодорожного училища.

Я окончила Краснолиманское медицинское училище и 13 лет отработала на скорой в медсанчасти при Авдеевском коксохимзаводе. Ездила на производственные травмы: кого-то ударило током, кого-то в шахте привалило, кто-то под тепловоз попал — весь этот очень тяжелый промышленный травматизм.

В 2011 году сбылась моя давняя мечта: будучи уже взрослым человеком, я поступила в Донецкий университет на факультет журналистики. Я была очень активной студенткой и начала писать с первых же дней. Меня заметили и пригласили в пресс-службу университета.

Когда я поступала, у нас было собеседование на журфаке, и один из вопросов — почему нужно учить украинский язык. И я писала: а почему в Японии не вызывает вопросов, что нужно учить японский язык, а в Германии — немецкий? Но тогда украинский язык в Донбассе был чем-то фольклорным, вроде вышиванки или веночка. Начиная со школы серьезно к этому никто не относился. По-украински никто не разговаривал, даже на суржике. Разве что в селе можно было встретить бабушку, которая на украинском разговаривала. И люди в Донбассе по своей ментальности — русские.

Но в 2011-2012 годах я училась уже в абсолютной атмосфере украинизации.

Приглашались перспективные студенты и им это все дарилось — нате вам, пожалуйста. Этих студентов вывозили летом в школы экономического развития, лидерства, давали путевки на отдых за границей. И все это под солнцем русофобии: «Вы что тут, до сих пор на Россию ставите? Россия отсталая, вы тут не мыслите масштабом Европы». Это все делалось вот так — очень умно, тонко, и студенты эти получали разные ништяки.

В Донецком университете проводились Недели Германии, Недели Франции, Недели Израиля, все это было красиво обставлено, гости принимались очень хорошо, им выделяли места в лучших гостиницах, Донецк показывали. И это было бы неплохо, если бы при этом присутствовала Россия. Вот только дней России я не помню. Россию оттеснили, ее нигде не представляли, а у этих детей альтернативы не было. Тут их везде возят, везде приглашают, какие-то национальные проекты предлагают, за которые они иностранные гранты получают.

Вот так и обрабатывались студенты. Я — тетя тридцати с лишним лет, на меня это не действовало, а они же еще совсем дети. Я видела, как они с сомнением заходили в аудиторию, а в конце вставали и пели «Ще не вмерла Украина». Дети же, из них же лепить — милое дело. Все это было.

«Была надежда, что мы повторим путь Крыма»

А дальше был Майдан и 2014 год. Донбасс не сильно в этом участвовал, в основном наблюдал. Многие Майдан осуждали, даже среди молодежи. А я была в ужасе. Появилось предчувствие огромной беды. Сны такие снились, такой липкий ужас: что-то будет. Муж начал курить — он несколько лет не курил. Конфликты начались с некоторыми людьми, даже в университете у нас в группе.

И это Донецк! Я представляю, что творилось в Центральной и Западной Украине. Я всегда была активна в соцсетях, и мне начали с Украины писать: «Ты донецкое быдло!»

Для меня 2014 год — это Русская весна. Дом правительства в центре Донецка ребята несколько раз брали. Окончательно 6 апреля, в мой день рождения. И я помню, что пришла 7 апреля, принесла ребятам несколько блоков сигарет, какие-то напитки, вкусняшки, и сказала, что они взяли областную администрацию в день моего рождения, а я принесла им подарки. Но подарки — не отдарки, и чтобы они держали и не отдавали, потому что до этого их дважды оттуда выбивали.

Была надежда, что мы повторим путь Крыма. Нас Россия не бросит. Мы не останемся на съедение этой Украине. Сейчас звучит наивно, конечно. 7 апреля объявили о создании Донецкой народной республики. Это было Благовещение — знаете, как благая весть! А через какое-то время началась подготовка к тому самому референдуму.

«Страшно было, мы ведь ничем не защищены»

Мне позвонили друзья из Авдеевки: «Юля, ты активная, будешь заместителем председателя на участке?» А у меня в Twitter ник — Дочь Новороссии. Новороссия — это была мечта. И так страшно было — мало ли, нападение на участок, мы ведь ничем не защищены, не вооружены. Мы же вообще вне закона, нам все время об этом напоминали.

Встретились в Исполкоме.

Я работала заместителем председателя участка в 6-й школе, на бульваре Шевченко. Ее сейчас нет — она сгорела, туда прилеты были.

У нас был большой участок. Я первый раз работала в качестве члена комиссии, раньше ни в чем таком не участвовала, просто как избиратель приходила. А девочки говорили: никогда такого не было! Люди шли, и шли, и шли... С песнями, с цветами, радостные. Лавина! С 10 утра мы были вынуждены закрывать двери и пускать людей порциями по 10-15 человек. Ветеран был, его под руки привели — с медалями, в белом пиджаке. Чуть не расплакался: «Наконец-то, дочка, я дождался! Поставьте за меня роспись».

Был только один случай агрессии за все время проведения референдума. Ворвалась к нам бабка, седая, в вышиванке, не знаю вообще, откуда она взялась — наверное, завезенная… Авдеевка — такой же донбасский город, как и Донецк, люди туда приехали со всех уголков России, когда Донбасс после войны восстанавливали. Эта бабка начала вырывать у нас бюллетени и кричать: «Что вы тут устроили! Авдеевка и Донбасс — это Украина, я вам не позволю!» Я говорю: «Слушайте, а чего вы не позволите? Берите и голосуйте против». А эта безумная старуха — она была как олицетворение Украины. Безумная, нелепая, злобная и беспомощная. А так ни одного человека не было, кто бы против был. Люди шли и шли. Это был такой семейный праздник. Шли семьями, голосовали.

«На Украине нас называли сепарами, титушками, террористами»

Тогда ходило мнение, что после этого референдума через неделю будет референдум о вступлении в Россию. На Украине нас назвали сепарами, титушками, террористами. Турчинов уже 7 или 8 апреля сказал, что мы террористы и нас надо убивать. А мы тогда только пожимали плечами: ну не могут же они на самом деле! Мы тогда были очень наивны, еще не битые жизнью. Все говорили: надо потерпеть!

Помню, подошла соседка, учитель младших классов. «Я, — говорит, — за Россию проголосую. Я в Питере училась, и я все это прекрасно чувствую и понимаю, что это наша дорога. Но ты веришь, что нас оставят в покое?» Я отвечаю: «А что с нами могут сделать?» Тогда многие еще и представить не могли, что можно за это начать людей убивать. Хотя уже 12 апреля в 5 или 6 утра мне позвонил однокурсник. «Мы, — говорит, — на полу с женой. Нас бомбят, по-моему, у меня уже окон нету. Славянск под обстрелом». А я же в Красном Лимане училась, Славянск рядом, у меня там очень много друзей.

Но и в Славянске, и в Красном Лимане — везде люди вышли, не побоялись и проголосовали. Хотя Славянск на тот момент уже обстреливался.

Мы свернули работу участка, погрузили эту урну, она была полная, в машину, а сами пошли пешочком в другую школу, где нам выделили спортзал. Там окна только вверху были — если вдруг стекла посыплются, чтобы нас не поранило. Сидели на полу, высыпали бюллетени и считали. Так вот, там было процентов 95 за Россию, да я думаю — там все 100 были, просто какие-то оказались испорчены. Например, там сердечки нарисованы. Или написано «Путин, я тебя люблю».

Нам ничего не платили за эту работу. Даже обедов не было. Мой муж и чья-то мама объединились, что-то нам приготовили, принесли. Мы даже выйти на улицу не могли, чтобы спину разогнуть, потому что столько людей ты не бросишь, не уйдешь никуда.

«Мы стали Россией»

Следующего референдума, на этот раз о вступлении в Российскую Федерацию, на Донбассе ждали больше восьми лет. Этот референдум уже не стал для нас неожиданностью. Люди его ждали, они шли к этому столько лет, но он не стал чем-то само собой разумеющимся. Нет, радость была. Как, знаете, в песне: радость со слезами на глазах.

Донбасс ни при каких условиях не может вернуться в Украину. Абсолютно ни при каких. Об этом еще можно было говорить в 2014 году — при условии автономии с широкими полномочиями. И, наверное, тогда бы это на Донбассе приняли. Но как пошли обстрелы — даже те, кто был поначалу за Украину, вернуться уже не захотят. Вот есть ясновидение, а есть яснознание. У меня было яснознание: мы будем Россией однозначно. Мы стали Россией. Не будет легко, не будет… А вот знаете, что еще бывает обидно, — услышать в России, как говорят: из-за вас это все, вот у меня там сын погиб, его мобилизовали. Вы же начали. Вас же Путин тогда просил не проводить референдум, а вы провели…

А вот поймут. Не хотелось бы только, чтобы поняли через тяжелые испытания.