Чэболь — это огромная многопрофильная фирма, которая, как правило, не имеет четкой специализации и выпускает все — от швейных машин до компьютеров, от стального проката до микросхем.
История Кореи феноменальна. Из маленькой и бедной страны на дальней окраине Евразии она всего за несколько десятилетий превратилась в одно из самых богатых государств мира. Ее подъем связан не с полезными ископаемыми, которых в Южной Корее практически нет, и не с сельским хозяйством, заниматься которым там довольно трудно из-за неблагоприятных природных условий. Залогом ее успеха стали трудолюбивые люди и весьма своеобразный, но эффективный диктаторский режим, сумевший использовать олигархов и кумовство на благо экономике. Именно так появились и Hyundai, и Samsung, и LG, и KIA, и Lotte. О корейском чуде (и не только о нем) рассказывает в своей книге «Не только кимчхи. История, культура и повседневная жизнь Кореи» известный востоковед Андрей Ланьков. «Лента.ру» с разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» публикует отрывок из книги.
Экономическое положение Южной Кореи в начале 1960-х годов было крайне незавидным. После раздела страны практически вся современная промышленность и энергетика оказались на Севере. Сейчас трудно в это поверить, но в начале шестидесятых Южная Корея по уровню ВНП на душу населения отставала не только от Мексики и Гватемалы, но и от Мозамбика. В 1960 году ВНП на душу населения в РК составил $1100 (доллары 1990 года). Для сравнения: в тех же долларах 1990 года ВНП на душу населения в 1960 году на Филиппинах равнялся $1500, а в Гватемале вообще достигал $2300.
Вдобавок в Южной Корее практически нет полезных ископаемых, а природные условия не слишком благоприятны для развития сельского хозяйства.
На протяжении почти двух десятилетий правления Пак Чон-хи (1961–1979) годовой рост корейского ВНП составлял 9–10 процентов, изредка поднимаясь до 12–14 процентов и никогда не опускаясь ниже 5 процентов.
К всеобщему удивлению, за три десятилетия Южная Корея из страны развивающейся превратилась в страну развитую.
Методы, которыми пользовались Пак и его окружение, не были совсем уж оригинальны. Немалое влияние на стратегию корейских авторитарных модернизаторов оказал хорошо известный им японский опыт промышленной модернизации. Похожие процессы развертывались в шестидесятые и семидесятые и в других странах Восточной Азии — на Тайване, в Сингапуре. Впоследствии, после 1980 года, эта модель, которую часто именуют диктатурой развития, была в целом скопирована и псевдокоммунистическими (красными снаружи, белыми внутри) режимами Китая и Вьетнама.
Несколько упрощая, можно считать, что экономическая стратегия, выбранная Пак Чон-хи (и другими авторитарными модернизаторами Восточной Азии) сводилась к тому, что страна превращалась в огромную фабрику. Из-за границы в Южную Корею завозилось сырье и полуфабрикаты, они перерабатывались внутри страны, а готовая продукция шла на экспорт. Альтернативы у этой стратегии, скорее всего, не было.
Поскольку в Южной Корее практически нет природных ресурсов, единственное, на что можно было сделать ставку, — это на наличие в стране людей, готовых добросовестно и качественно работать за гроши.
Таких людей хватало — благо высочайшая трудовая культура испокон веков была чертой народов Восточной Азии.
Впрочем, при всей простоте концепции экспортоориентированного развития реализовать ее было не так просто. В Южной Корее 1961 года не было ни капитала, ни квалифицированных кадров, ни оборудования.
Поэтому на первых порах ставка была сделана на легкую промышленность, не требовавшую ни крупных капиталов, ни высоких технологий, ни образованных кадров.
Там они шили одежду и обувь, делали парики и игрушки, которые потом экспортировались в развитые страны Запада. Условия труда были очень тяжелыми: нормой считался один выходной в месяц, а продолжительность рабочего дня редко была меньше 10 часов.
В ретроспективе можно задать вопрос, насколько неизбежным был авторитарный характер восточноазиатской модернизации. С полной определенностью ответить на этот вопрос невозможно потому, что, как известно, «история не имеет сослагательного наклонения» (точнее, поскольку у нас есть одна и только одна реальная история и провести соответствующий эксперимент мы не можем).
Мы знаем только то, что случилось в реальной истории Восточной Азии, — а в этой истории все успешные экономические модернизации были проведены диктаторскими режимами. Режимы эти были весьма похожи друг на друга — несмотря на то что в одних случаях они использовали псевдодемократическую риторику (Южная Корея и Тайвань), а в других — риторику псевдокоммунистическую (Китай и Вьетнам).
Было несколько причин, по которым авторитарные режимы обладали преимуществами в деле экономической модернизации.
Во-первых, стабильному авторитарному режиму проще заниматься долгосрочным планированием. В условиях, когда исход выборов предопределен, чиновники куда больше готовы к тому, чтобы заниматься долгосрочными программами, а не сосредотачиваться на мероприятиях, помогающих набирать очки к очередным выборам.
Во-вторых, одной из характерных черт диктатур развития, особенно на первых этапах, была жесткая политика по подавлению рабочего движения. Главным конкурентным преимуществом стран Восточной Азии на мировом рынке в те времена была дешевая и качественная рабочая сила. Правительство делало все, чтобы эта рабочая сила оставалась дешевой и впредь, жестко пресекая деятельность независимых профсоюзов, — добиться этого было куда легче в условиях диктатуры.
Впрочем, социальная стабильность в Корее обеспечивалась не только жестким подавлением сил, не соглашавшихся с логикой ускоренного капиталистического развития в понимании Пак Чон-хи. Сам бывший сторонник левых идей, генерал-президент отлично понимал: возникают эти идеи отнюдь не на пустом месте и отнюдь не в результате манипуляций «агентов Пхеньяна, Пекина и Москвы».
Немалую известность получил скандал, который президент устроил нескольким олигархам, когда их жены появились на приеме, увешанные бриллиантами. Корейский олигарх образца 1970 года должен был жить скромно.
Впрочем, чисто демонстративные, пропагандистские акции — это было еще не все.
Коэффициент Джини, характеризующий уровень имущественного неравенства, в эпоху экономического чуда в Корее равнялся примерно 27–30, то есть был примерно на том же уровне, что в странах Европы, и гораздо ниже уровня большинства стран Азии (в современном Китае, якобы социалистическом, коэффициент Джини достигает 50).
Южнокорейская дипломатия умело использовала международную ситуацию, сложившуюся в годы холодной войны.
Когда было необходимо, Пак Чон-хи воспроизводил американскую риторику и громко клялся в верности идеалам свободного мира. Можно предположить, впрочем, что бывший коммунист-подпольщик Пак Чон-хи к этой риторике в глубине души относился иронически. Однако он понимал: без внешней поддержки реализация его планов будет невозможна — и использовал все доступные ему средства, чтобы эту поддержку получить. Дело доходило до того, что южнокорейские спецслужбы напрямую подкупали американских политиков. Например, в 1976 году выяснилось, что южнокорейская разведка подкупала тех американских конгрессменов, кто голосовал за выделение Южной Корее помощи и льготных кредитов (было доказано получение взяток десятью конгрессменами, но виновных, скорее всего, было больше).
До 1972 года режим Пак Чон-хи носил характер мягкого авторитаризма, являясь, как говорят политологи, имитационной демократией. В стране действовали оппозиционные политические партии, печать не могла позитивно высказываться о Севере и коммунистах, но в остальном была относительно свободна, регулярно проводились конкурентные выборы (впрочем, пресловутый административный ресурс при этом был задействован тоже). Однако в 1972 году Пак Чон-хи объявил о реформе конституции, фактически совершив переворот и превратив умеренно авторитарный режим в откровенную диктатуру с элементами культа личности, а также сделав себя пожизненным президентом.
После переворота 1972 года прямые выборы президента были ликвидированы, цензура резко ужесточилась, против оппозиционных лидеров стали проводиться спецоперации. Наиболее известной из таких операций стало похищение Ким Тэ-чжуна, самого популярного из оппозиционных политиков, совершённое в Токио в 1973 году. Конечная цель затеи с похищением до сих пор не ясна: возможно, Ким Тэ-чжуна хотели просто припугнуть, но нельзя исключить и того, что планировалось убийство, но потом, не желая огласки, организаторы от первоначального плана отказались.
Можно, конечно, долго спорить о причинах, по которым Пак Чон-хи решился на переворот 1972 года. Скорее всего, он элементарно опасался потерять власть. Выборы 1963 и 1967 годов он выиграл с немалым преимуществом и минимальными фальсификациями, но вот на выборах 1971 года экс-генерал набрал всего лишь 51,2 процента голосов (против 43,6 процента у Ким Тэ-чжуна). При этом существуют подозрения, что и эти скромные результаты появились на свет во многом стараниями волшебников из Центризбиркома. Впрочем, для своего окружения (и, возможно, для самого себя) Пак Чон-хи объяснял переворот 1972 года заботой о национальных интересах. Он считал, что передача контроля над страной гражданским политикам приведет к хаосу и не даст возможности выйти на следующий этап экономического развития.
Действительно, произошедший в 1972 году переход от мягкого к жесткому авторитаризму экономике не повредил. Наоборот, модернизация вступила в новую стадию: с начала семидесятых Южная Корея начала активно развивать тяжелую промышленность.
Именно тогда правительство составило список приоритетных отраслей тяжелой промышленности, на которых следовало сосредоточить все внимание. К таковым отраслям отнесли автомобилестроение, судостроение, нефтехимию и металлургию.
Решающую роль в экономике Южной Кореи к тому времени стали играть крупные гигантские концерны чэболь.
Чэболь — это огромная многопрофильная фирма, которая, как правило, не имеет четкой специализации и выпускает все — от швейных машин до компьютеров, от стального проката до микросхем.
Концерны чэболь появились на свет благодаря сознательной политике правительства, которое отбирало бизнесменов, казавшихся достаточно перспективными, и создавало их компаниям режим наибольшего благоприятствования.
Ставка на небольшое количество компаний-тяжеловесов была связана с экспортной ориентацией экономики. Пак Чон-хи и его советники считали: только крупные фирмы имеют шанс всерьез преуспеть на мировом рынке. Поскольку крупных фирм в Южной Корее не было, а их возникновения, так сказать, естественным путем пришлось бы ждать слишком долго, гигантов решили вырастить искусственно.
В те времена стратегия выращивания карманных олигархов часто подвергалась критике. Несогласные, помимо всего прочего, указывали на то, что подобная модель чревата коррупцией.
Они были отчасти правы, и коррупция действительно имела место, но была, по меркам большинства стран Азии, умеренной. Возможно, некоторую роль тут сыграла личность самого Пак Чон-хи, которого даже самые неистовые из его многочисленных противников ни в какой коррупции обвинить не могли.
Возможно, личное бескорыстие правителя несколько охлаждало коррупционные аппетиты его окружения. Впрочем, идеализировать южнокорейское общество не следует (попилы и откаты там имели место), и по меркам Европы или США оно действительно и казалось, и являлось коррумпированным.
Участие правительства в экономике отнюдь не сводилось к поддержке карманных олигархов.
Власти крупно вкладывались в транспортную инфраструктуру (еще до начала массовой автомобилизации было запущено строительство скоростных дорог), энергетику, образование — то есть в те области, которые частному капиталу были не по силам или просто неинтересны.
Однако экономический успех постепенно подрывал политическую базу южнокорейского авторитаризма. Экономическое развитие неизбежно вело к росту образовательного уровня населения и к формированию в стране среднего класса, а это делало неизбежными и политические перемены. Подобные перемены произошли и на Тайване, и в Корее, причем случились они практически одновременно, в конце восьмидесятых годов.
Режим Пак Чон-хи прежде всего поддерживали корейцы, успевшие на момент переворота 1961 года достичь среднего возраста. Это были люди, выросшие в нищете и имевшие возможность оценить стремительность экономического роста и связанных с ним новых возможностей.
Вполне понятно, какое впечатление этот рывок производил на людей, родившихся в лачугах под соломенными крышами, если в их детстве белый рис был доступен только по большим праздникам, а мясо вообще считалось пищей богачей. Кроме того, это поколение хорошо помнило и кровавый хаос конца сороковых, когда в Корее фактически шла гражданская война, и последовавший за этим северокорейский блицкриг 1950 года. В своей массе эти люди боялись нового нападения Севера, а ещё больше — политической нестабильности. Они считали авторитаризм неизбежной (и не столь уж дорогой) ценой, которую приходится платить за внешнюю и внутреннюю безопасность.
Однако их дети, родившиеся в пятидесятые и шестидесятые и в массовом порядке получившие высшее образование, относились к происходящему совсем иначе. Они все больше тяготились диктатурой со всеми ее неизбежными атрибутами — подцензурной печатью, странными происшествиями, которые случались с неугодными политиками, жестким контролем над интеллектуальной жизнью.
Экономический рост, конечно же, ценили и эти люди, но для них возможность есть белый рис три раза в неделю казалась чем-то естественным: о голоде они слышали только от старшего поколения. Кроме того, стиралась память о хаосе сороковых и пятидесятых, росла уверенность в собственных силах, и диктатура стала казаться ненужной даже некоторым из тех, кто в шестидесятые приветствовал ее как неизбежное зло.
Южная Корея 1980 года резко отличалась от Южной Кореи, которой она была двумя десятилетиями ранее. За это время уровень ВНП на душу населения увеличился примерно в четыре раза, с $1100 до $4300 (в долларах 1990 года). Доля городского населения выросла в полтора с лишним раза: с 35 процентов в 1960 году до 57 процентов в 1980 году. Резко расширился доступ к образованию. В 1960 году в среднюю школу поступали 49 процентов детей соответствующего возраста (остальные после начальной школы шли работать), а к 1980 году среднюю школу оканчивали уже 96 процентов корейцев.
При этом в 1980 году четверть всей молодежи (27,1 процента) получала высшее образование, о чем подавляющее большинство в предшествующем поколении и не мечтало. Все эти изменения свидетельствовали об успехе диктатуры развития, но — парадоксальным образом — они же подтачивали ее политические основы.
В октябре 1979 года Пак был убит начальником собственной разведки, и в стране началось движение за демократизацию.
Оппозиционно настроенные студенты вышли на улицы с требованием пересмотра конституции, перехода к демократии и введения прямых выборов президента. Началась так называемая сеульская весна. Ее кульминацией стала демонстрация на площади перед Сеульским вокзалом, в которой участвовали более 100000 человек.