Все чаще можно слышать о том, что прежний миропорядок рушится. Мир старательно пересматривает свои взгляды на политику и общественные ценности. Период турбулентности затронул и Соединенные Штаты Америки, которые все еще остаются одним из ключевых игроков на мировой арене, но переживают драматичный раскол внутри себя. Известный историк-американист Иван Курилла решил описать происходящие с ней метаморфозы. Итогом стала его книга «Американцы и все остальные: Истоки и смысл внешней политики США». «Лента.ру» с разрешения издательства «Альпина Паблишер» публикует отрывок из нее.
После завершения холодной войны возникла новая проблема: ситуация в международных отношениях больше не соответствовала бинарному делению мира как мифологизированной разметке политики. Американцы и россияне уже не были врагами, на их отношения больше не накладывались лекала «хорошие парни — плохие парни». С этого времени раскол стал перемещаться во внутреннюю политику.
Прекращение идеологического противостояния с СССР, как оказалось, ослабило и волю федерального правительства США к внутренним улучшениям: соревнование с Восточным блоком уже «выиграно» — зачем пытаться выглядеть лучше? Успехи внутренних реформ в американском обществе за тридцать последних лет выглядят куда скромнее, чем за предшествующий равный по длительности период. Через тридцать лет после окончания биполярного противостояния ситуация в мире и в американском обществе привела к явлению, которое называют «ностальгией по холодной войне».
Результатом окончания глобального соревнования с коммунизмом стало и снятие внутренних ограничений.
Слово «социализм» перестало быть ругательным, а в самих США сегодня видные политики (отнюдь не радикалы и маргиналы) спокойно обсуждают преимущества европейской или канадской моделей.
В этих условиях приход Трампа в 2016 году выглядел вспышкой ностальгии американского избирателя по 1980-м, по временам, когда в Белом доме хозяйничал Рейган, Советы уже не грозили войной, а американское влияние в «своей половине мира» не подвергалось сомнению.
Словом, по эпохе, когда Америка была лидером свободного мира, но одновременно делила ответственность со второй сверхдержавой; еще соревновалась с советским Другим, но уже не боялась его.
Исчезновение внешней угрозы произвело множественные эффекты внутри американского общества.
/.../
Во многих странах Ближнего и Среднего Востока значительная часть населения испытывает негативные чувства к Соединенным Штатам — не только из-за их поддержки Израиля, но и глядя на результаты американского вмешательства в политику региона. Джей Гарнер, назначенный президентом Бушем-младшим первым администратором оккупированного США Ирака в 2003 году и уволенный через месяц за попытку провести выборы в этой стране, так комментировал действия своего правительства:
Одна из ведущих американских теоретиков внешней политики, занимавшая пост советника по российским делам в администрации президента Трампа, Фиона Хилл, признает упадок американского влияния, обозначившийся в десятилетия после террористических атак 11 сентября 2001 года, — «не такой сильный в экономическом или военном отношении, но очень серьезный в смысле морального авторитета... На так называемом Глобальном Юге <...> США не воспринимаются как добродетельное государство. Там широко распространено убеждение об американском высокомерии и лицемерии». Именно поэтому Глобальный Юг не спешит встать на сторону США и Запада в открытом конфликте, начатом Россией в 2022 году.
Российская история разочарования в Америке началась с надежд россиян на интеграцию своей страны в «мировое сообщество», включение ее в североатлантические структуры безопасности, на появление аналога плана Маршалла для преодоления периода болезненных экономических реформ. Ничего этого не случилось, и уже в середине 1990-х российская элита начала поворот к антиамериканизму. Этот процесс привел к отказу Москвы от интеграции и выстраиванию российской идентичности по образцу восточноевропейских соседей с усилением использования в качестве модели американского стиля внешней политики.
Так, со ссылкой на США в российский дискурс вошли идеи преимущества национального права над международным и возможности одностороннего признания независимости отделившихся территорий («косовский прецедент»), навешивание ярлыка «иностранных агентов» на НКО. Ничего не вышло и из недолго жившей «перезагрузки» отношений между Москвой и Вашингтоном; президент Барак Обама, чье избрание символизировало сдвиги в американском представлении о себе, хоть и не считал Россию конституирующим Другим, но лишь усилил взаимное непонимание.
Технологическое лидерство США дало американцам еще один инструмент внешней политики. С развитием цифровых технологий, глобальной сети и искусственного интеллекта рассеянные по миру акторы, не всегда связанные с национальными правительствами, получили невиданные ранее возможности. Разговор о возможностях цифровой демократии оказался испорчен утечкой информации о глобальной прослушке, организованной американскими спецслужбами.
Эта информация, обнародованная сотрудником Агентства национальной безопасности Эдвардом Сноуденом, показала, что США с помощью программы PRISM и других возможностей компьютерной эпохи следят за перепиской и перемещениями миллиардов людей по всему миру, тем самым укрепляя образ США как мирового гегемона, а не образца.
Соединенные Штаты, ведущая страна в цифровых разработках, имеют большие возможности контроля и использования их для достижения своих целей, но становятся и более уязвимыми для кибератак, проводимых из-за пределов национальных границ. Именно в интернете население всего мира столкнулось с внутренними ограничениями американского общества: в популярных социальных сетях не только действуют законы США, но и ощущается давление повестки дня американского общества, зачастую чуждой и непонятной жителям других стран. Так технологии, буквально приведшие Америку в каждый дом, внесли свой вклад в рост недоверия к Соединенным Штатам.
После воинственного президентства Джорджа Буша-младшего избрание Барака Обамы, не раз высказывавшегося против войн, затеянных Белым домом, породило во всем мире такие ожидания, что американский президент получил Нобелевскую премию мира фактически авансом. Однако ему не удалось серьезно изменить внешнюю политику страны. В конце концов он сам назвал мир «безразличным» и «разочаровывающим», а международная экспертная оценка его восьмилетнего президентства тоже была полна разочарований. Мировое общественное мнение, за исключением России и Израиля, было более благосклонно к Обаме, возможно потому, что и его стиль, и риторика, и сама биография напомнили об Америке — привлекательной модели, стране возможностей.
Американцы, как и россияне, приписывают канцлеру Бисмарку красивые фразы. Одна из часто цитируемых звучит так: «Бог любит дураков, пьяниц и Соединенные Штаты Америки». Но любит ли он Америку по-прежнему?
Вопрос лишь в том, какие меры могут помочь. Среди разнообразных голосов слышны сетования, что Америка перестала быть тем вестником и защитником свободы, которым она была в предыдущие эпохи. Место идеала свободы занял «либеральный мировой порядок», подозрительный для других народов и непонятный самим американцам. Более того, это словосочетание, использовавшееся демократическими администрациями Клинтона и Обамы, приобрело отчетливо партийное звучание, особенно когда кандидат в президенты Хиллари Клинтон противопоставила «либеральный мировой порядок» лозунгу своего соперника Дональда Трампа «Америка прежде всего».
В последние годы стало популярно сравнение Соединенных Штатов с империей (еще поколение назад использовавшееся только в ругательном смысле). За двести лет своей истории, пишут некоторые авторы, США и в самом деле прошли путь Рима — от республики до империи.
Разочарование в попытках либерализации мира привело к новому взлету влияния теоретиков реализма в международных отношениях. Автор одной из самых популярных книг конца второго десятилетия XXI века Джон Миершаймер с удовольствием разделывался с «либеральными заблуждениями», отстаивая главную мысль: «Национализм и реализм почти всегда побивают либерализм». Следовательно, стратегически мыслящий политик должен ориентироваться именно на реализм.
Проблема со следованием этому простому совету лежит, однако, не во внешнем мире, а в самих Соединенных Штатах: внешняя политика страны традиционно подчинена внутренним задачам поддержания национальной гордости и сохранения единства, а потому должна преследовать благородные с точки зрения большинства американцев цели. Альтернатива этому в американских условиях — не реализм, а изоляционизм. В терминах американской теории международных отношений Миершаймер призывает вернуться к одной из четырех «больших стратегий», которые США брали на вооружение в предыдущем столетии, — поддержанию регионального баланса сил (offshore balancing). Однако в Вашингтоне сохраняют свое влияние сторонники как изоляционизма, так и политики «вовлечения» (selective engagement), а также никуда не делись теоретики американского глобального доминирования (global dominance).
Старые и новые языки описания роли Америки в мире борются за доминирование в теории и практике международных отношений.
Серьезной проблемой для США и остального мира остается слишком тесная связь между задачами американской внешней политики и внутренними проблемами страны. Американская повестка дня постоянно проецируется на внешний мир, и в нагрузку к стратегическому планированию дипломаты и генералы должны обеспечить соответствие внешнеполитических целей американскому образцу. Так, отправляя войска в Афганистан через несколько недель после удара по Америке, президент Джордж Буш–младший имел в виду лишь краткосрочные цели — выгнать террористов из пещер Тора-Бора, но уже в конце 2001 года в США обсуждались такие задачи предстоящей операции, как, например, обеспечение равноправия афганских женщин.
Для многих в США военный контроль над Афганистаном имел смысл только как основа для переделки местного общества. Послевоенные Западная Германия и Япония до сих пор обсуждаются как удачная модель демократизации, проведенной с помощью американской оккупации. Именно попытка решить эту задачу объясняет, почему американцы задержались в этой стране на двадцать лет и ушли намного позже того, как «Аль-Каида» была разгромлена, а ее лидер убит. Уход из Афганистана в 2021 году, безусловно, означал окончание этого этапа американской внешней политики.
В результате президент Дональд Трамп объявил об отказе страны от многих внешнеполитических обязательств, в том числе о выводе войск из Афганистана, а президент Джо Байден не стал пересматривать это решение — в отличие от большинства внутриполитических указов Трампа.
Именно эти шаги позволяют говорить о завершении не только «войны с террором», но и более длинного периода американской истории — эпохи интервенционизма, пришедшей в годы Второй мировой войны на смену полутора столетиям изоляционизма. В словах Трампа и в действиях Байдена можно при желании расслышать и рассмотреть окончание этой эпохи. Не завершившийся пока внутренний кризис в Соединенных Штатах тоже, казалось бы, подталкивает Америку вернуться к изоляции. Конечно, в американском обществе есть множество критиков этой позиции: «Закат Запада, определяемого как свобода, право и самоуправление», не только бьет по международным позициям страны, но и углубляет ее внутренние расколы.
Именно поэтому мне все же представляется, что мы присутствуем не столько при окончании какого-то старого периода, сколько при начале новой эпохи американской истории. США не вернутся к состоянию до 2001, 1989 или 1941 года. В самом деле, двигателем американской политики является не только (а может, и не столько) обеспечение экономических преимуществ собственных компаний над иностранными конкурентами, но и поддержание веры в особое предназначение Америки как «града на холме», примера для остального человечества. Не стоит ждать возвращения изоляционизма, да и громкое заявление Байдена об «окончании эры крупных военных операций, направленных на переустройство других стран», легко может оказаться пересмотренным уже сейчас — если, например, российско-украинский конфликт будет представлен как экзистенциальная угроза американским идеалам (или это может произойти при следующем президенте Соединенных Штатов). Дело в том, что внутриамериканский запрос на «исправление мира» как на способ сохранения единства американской нации никуда не исчез, и речь сейчас может идти скорее об изменении формы внешней политики США, чем ее содержания.