«Они могут остаться надолго» Почему мигранты из Средней Азии продолжают приезжать в Россию и чем это опасно?

После теракта в подмосковном «Крокус Сити Холле» вопрос регулирования миграции в России заметно обострился. С новой силой разгорелись дискуссии о необходимости кардинально менять миграционную политику, а Совет безопасности по поручению президента уже подготовил несколько версий законопроекта об ужесточении правил миграции. Они коснутся усиления контроля за въездом иностранцев и усилят наказания для нелегалов. О том, что происходит с трудовой миграцией в России, почему несмотря на очевидные сложности в страну продолжают приезжать выходцы из Киргизии, Узбекистана и Таджикистана и какие проблемы в связи с этим могут возникнуть, «Ленте.ру» рассказал кандидат исторических наук, доцент, академический руководитель программы бакалавриата «Международные отношения и глобальные исследования» факультета мировой экономики и мировой политики Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» Олег Корнеев.

«Лента.ру»: Уже для всех очевидно, что пребывание в России становится все менее комфортным для иностранцев. Почему же мигранты из Киргизии, Узбекистана и Таджикистана продолжают приезжать в Россию?

Олег Корнеев: Миграция одномоментно не начинается и не останавливается.

Миграция — это более-менее постоянный процесс, который при этом самовоспроизводится. Связано это прежде всего с формированием мигрантских сетей.

Например, если жители деревушки в Согдийской области Таджикистана традиционно переезжали в Нижний Новгород, то и в дальнейшем родственники, соседи, друзья мигрантов будут следовать тому же пути, отправятся в ту же самую локацию. Почему? Потому что потенциальный мигрант, выбирая направления выезда, понимает, что в этом конкретном городе его ждут знакомые. Там есть некое сообщество, куда он может встроиться экономически, потому что ему могут помочь найти работу, а затем социально будет проще адаптироваться.

А насколько значим фактор государственной миграционной политики?

Институциональное измерение — тоже важный фактор. Хотя миграция — это естественный процесс, государство может формировать для нее рамки, способствовать привлечению мигрантов или препятствовать их появлению.

Вместе с тем у мигрантов из центральноазиатских стран юридический статус различается. К примеру, для Кыргызстана, который входит в Евразийский экономический союз (ЕАЭС), самые лучшие условия: его граждане по соответствующему договору получают равный доступ к рынку труда в России. Институционально это идеальная модель, потому что киргизы уже защищены.

Во многом благодаря этому произошло некое врастание в российский социальный контекст граждан Кыргызстана.

Именно так произошло, например, в Германии, где гастарбайтеров воспринимали как исключительно временную рабочую силу, хотя в результате очень многие остались в стране.

В России при этом мигранты долгое время существовали достаточно автономно, сохраняли свой язык и имели возможность не приобщаться к русской культуре. Насколько это может быть опасно в будущем?

Да, в России появляются такие тревожные звоночки. Причем на самом деле они стали появляться уже давно.

С одной стороны, они сами изолировались от местного населения, но, с другой, и государство мало чего предпринимало для их интеграции.

При этом одновременно миграционную политику России принято критиковать, например, за введение экзаменов по русскому языку. Я думаю, что этот экзамен следовало бы дополнить возможностью для мигрантов учить русский язык уже на территории России. Именно так происходит, например, в Бельгии, где любой иностранец, который приезжает как минимум на несколько месяцев, обязан посещать бесплатные языковые курсы.

Но в нашем случае экзамены создают почву для различных манипуляций... Есть правильный посыл, но реализация неправильная.

Если у мигранта прагматическая необходимость изучать язык отпадает, то все другие необходимости точно не появятся. Вряд ли у него вдруг возникнет резкое желание выучить русский язык просто потому, что он находится в России. Эта проблема действительно есть.

Важно показывать возможности, которые открываются у мигрантов со знанием русского языка. Формировать позитивную мотивацию для его изучения вместо стремления «прикрыться» липовым сертификатом.

И схожая проблема наблюдается с детьми мигрантов?

Здесь, на мой взгляд, нет однозначной картины. Нельзя сказать, что все они не знают русский язык и не адаптируются.

Как минимум среди граждан Кыргызстана происходит изменение: многие из тех, кто приезжает в Россию семьями, с большим удовольствием отдают своих детей в детские сады и школы в России. Это также обусловлено Договором о Евразийском экономическом союзе, согласно которому киргизским мигрантам и членам их семей обеспечивается равный доступ к образованию на всех уровнях. Их дети быстрее и комфортнее адаптируются и включаются в русскоязычную среду. В случае Таджикистана и Узбекистана будет другая картина.

При этом проблема интеграции мигрантов — процесс двусторонний. У нас совершенно точно очень негативная тенденция с другой стороны: многие российские граждане активно выступают против того, чтобы их дети учились в школах, которые воспринимаются как «мигрантские». Возникает замкнутый круг, и эти школы действительно становятся все более и более мигрантскими.

Это и ведет в перспективе к геттоизации?

Я бы сказал, что геттоизация — это частично результат того, что правильные решения с точки зрения политики неправильно реализуются.

С одной стороны, где-то механизмы не продуманы должным образом, а где-то просто практики не сложились. С другой, нужно работать с местным населением, и как раз эта работа не очень хорошо ведется или не ведется вообще.

Но чтобы не допустить этого, я не думаю, что нужно закручивать гайки или проводить ограничительную миграционную политику.

Связано это с тем, что миграция — очень сложный феномен.

Потому что можно совершенно спокойно участвовать в жизни сообщества здесь, в принимающей стране, и в жизни своего сообщества в отправляющей стране.

А что мигрантов может связывать со своей страной помимо финансовых вопросов?

Разумеется, это не только денежные переводы мигрантов. Экономика важна для тех, кто едет, и она может быть даже первой мотивацией для них, но далеко не единственной.

И в результате мигрант будет продолжать ездить к себе раз в год или даже в полгода. Но при этом, возможно, он решит привезти сюда жену и, может быть, детей. Или решит завести детей здесь. И здесь они пойдут в детский сад и в школу.

Вычленить категорию трудовых мигрантов из более общего потока — это несколько искусственная задача.

Но при этом мы будем тогда от них ожидать, что они будут делать то, что соответствует нормам нашего законодательства, нашим социокультурным ожиданиям.

Но интеграция интеграции рознь...

Да, о том и речь. Интеграция не происходит в какую-то непонятную аморфную структуру, которую мы называем принимающее общество. Это принимающее общество в России очень разнородно.

Интеграция в контексте Москвы, Казани или какого-то сибирского города — это все очень разные виды интеграции.

Часто приходится слышать опасения, что мигранты могут заместить местное население, лишить его экономических, политических прав. Насколько это оправдано?

На мой взгляд, в России, как и в уже упомянутых Германии и Франции, мигранты выполняют комплементарную функцию, а не замещают трудовое население. Приезжающие мигранты берут на себя менее квалифицированный труд, который очень часто требует большого количества рабочих рук.

Вы считаете, что даже при негативной демографической ситуации это не будет выглядеть устрашающе и замещения не произойдет?

Это другая история. Россия по демографической модели абсолютно выровнялась с западноевропейскими странами, где уже простое воспроизводство населения не везде есть. У нас далеко не во всех семьях есть даже два ребенка, хотя, конечно, в России есть и многодетные семьи, и регионы, где получше демографическая ситуация. Но при этом часто в семье может не быть и одного ребенка.

В этом смысле, действительно, демографически мы находимся в той ситуации, что без миграционного притока у нас не будет прироста населения.

Во Франции, например, они стали переходить от модели «очень много детей» к модели «много детей», а потом к еще меньшим семьям и в итоге вышли на усредненные показатели по рождаемости. В российском контексте, можно предположить, произойдет то же самое.

А какие сейчас основные выталкивающие факторы для стран Средней Азии? Почему из Таджикистана и Узбекистана, как и из Киргизии, в Россию приезжает много мигрантов, а, например, из Казахстана поток очень небольшой?

Нужно смотреть на экономические и демографические факторы.

При этом условно домой ехали не только русские, но и евреи, немцы — все те, кто ощущал связь с Россией через русскую культуру и по каким-то причинам не поехал в Израиль или Германию. Это были абсолютно разные в этническом и религиозном смысле лица, и их было очень много.

В то же время, хотя миграцию воспринимали политической, были и несомненно экономические факторы. Ведь в тот период экономическая ситуация в отдельных регионах Казахстана была заметно хуже, чем в России. Но все равно эти мигранты имели статус такой единой политической группы.

Но что изменилось в 2000-е годы?

В 2000-е годы миграция приобретает в большей мере экономический характер. Мигранты из Центральной Азии стали ехать в Россию с изначальными намерениями встроиться в рынок труда, заработать.

Была запущенна программа по возвращению так называемых оралманов, этнических казахов. И власти действительно добились каких-то результатов.

К этому стоит добавить такой важный шаг, как объявление семей с четырьмя детьми многодетными. Это смогло увеличить рождаемость в Казахстане, хотя бы в отдельных регионах.

И постепенно к этой демографической модели идут другие центральноазиатские республики. Стал очевидным естественный прирост населения.

А какова была ситуация в Узбекистане?

Узбекистан — совершенно другой кейс. В период правления президента Ислама Каримова было принято говорить, что из страны никто никуда не уезжает: «У нас мигрантов нет. У нас и так все хорошо, ехать никуда не нужно». (Хотя узбекских мигрантов в России насчитывалось около миллиона человек.) Эта была попытка сконструировать реальность, которой на самом деле не было.

Понятно, что ситуация изменилась в контексте смены власти. Такого явного отторжения факта миграции из Узбекистана больше не стало. По крайней мере, его мы стали меньше замечать.

Например, в 2015 году в Самарканде было очень сложно найти простой банкомат, а сейчас, конечно, они чуть ли не на каждом шагу.

Несомненно, и других выталкивающих факторов в экономическом смысле в Узбекистане становится меньше.

А что можно сказать про Таджикистан? Часто приходится слышать, что президент Эмомали Рахмон специально выталкивает из страны недовольную его политикой молодежь…

Несомненно, такое направление может быть. Но я бы сказал, что здесь нужно все-таки разделять целенаправленную государственную политику и просто контекст, который приводит к такого рода миграции.

Но я бы не согласился с тем, что такая модель в точности описывает то, что происходит в Таджикистане.

Далеко не всегда эмиграция таджиков — политическая история. Часто можно выделить экономическую мотивацию, а также мотивацию социальную, люди хотят кому-то что-то доказать. Это момент инициации, ты проходишь испытание, показываешь, что ты действительно состоявшийся взрослый мужчина.

Миграция стала неким постмодернистским условием для получения отметки о состоятельности, о готовности к взрослой жизни и к тому, чтобы быть мужчиной.

Именно эта социальная мотивация доминирует у таджикской молодежи, особенно у мужской части молодого населения Таджикистана. И прежде всего в сельской местности, которая традиционно дает нам миграционный приток.

На ваш взгляд, трудовая миграция из Киргизии, Таджикистана и Узбекистана продолжит расти в ближайшей перспективе?

Думаю, в ближайшей перспективе возможно падение, но потом начнется очередной рост.

Стабильному притоку способствуют не только экономические, но и более широкие факторы, включая институциональные условия. А они либо остаются такими же, как есть, либо будут меняться в смысле большей понятности.

И что в этих условиях становится приоритетным в миграционной политике? Насколько оправдано ужесточение мер вплоть до введения визового режима, о чем стали сейчас чаще упоминать и на высшем политическом уровне?

Здесь однозначно не стоит задумываться об ограничениях по типу введения виз и жестких запретов на въезд.

При этом безвизовое пространство не является гарантией доступа к рынку труда. У нас в этом отношении есть разные системы. В случае граждан стран — членов Евразийского экономического союза это равный доступ, в случае граждан других безвизовых стран — это патенты.

Патенты, на мой взгляд, себя во многом оправдали, хотя они подвергались нещадной критике как у нас, так и за рубежом. Экспертное сообщество было просто в ярости, называло их абсолютно странным, ненужным, непонятным, отвратительным механизмом. Но патенты оказались механизмом вполне себе работающим, поэтому нужно его сохранять.

Введение виз же ухудшит ситуацию еще и потому, что именно запретительные меры миграционной политики являются прямой причиной незаконной миграции.

При этом нужно также различать незаконную миграцию, то есть незаконный въезд, пересечение границы и незаконный доступ к рынку труда. У нас может существовать безвизовый въезд, но люди, законно въехавшие без визы на определенный период, незаконно работают. Это нельзя в точности отнести к незаконной миграции.

Что тогда нужно делать, на ваш взгляд?

Необходимо принимать меры для того, чтобы мигранты не получали возможности трудоустраиваться незаконно и не были вынуждены это делать.

Часто это не желание и стремление мигрантов, а позиция нечестных на руку работодателей. При этом, опять же, крупные, ответственные работодатели как раз от этих практик давным-давно ушли или по крайней мере пытаются их контролировать. А вот в малом и среднем бизнесе наблюдаются проблемы.

Как еще можно и нужно совершенствовать миграционную политику?

Необходимо развивать интеграционные измерения. Но это не означает, что мы должны всем выдавать паспорта и гражданство. Такого устремления, кстати, нет и у всех мигрантов.