Довольно быстро после окончания Второй мировой войны социальные психологи заподозрили, что должен быть какой-то особенный механизм, заставляющий одних людей причинять страдания и уничтожать других без колебаний, в рамках рабочей рутины. Эксперименты Стэнли Милгрэма и Филипа Зимбардо доказали, что навязанные социальные роли у многих могут пробуждать садистские наклонности или, напротив, поведение жертвы. Немецкий социальный психолог Харальд Вельцер продолжил исследования своих старших коллег. Объектом его изучения стала мотивация нацистских преступников среднего и низшего звена и совокупность тех факторов, которая привела к массовой жестокости в 1940-е годы. С разрешения издательства «Альпина Паблишер» «Лента.ру» публикует фрагмент книги Харальда Вельцера «Обыкновенные убийцы: Как система превращает обычных людей в монстров».
Взгляд на эти преступления напоминает водоворот: когда пытаешься внимательнее рассмотреть действия преступников, перспектива уплывает перед глазами от того ужаса, который они творили, да и источники тоже ее смещают, поскольку носят в основном юридический характер. Но убийство — лишь причина, по которой бойцы оказались в России, оно не составляло всей их жизни.
Здесь тоже был быт,
Хобби можно было практиковать и на Восточном фронте. Например, руководитель зондеркоманды а Хайнц Зецен был страстным филателистом и искал в почтовых отделениях оккупированных городов интересные марки. Им добавляли ценности, датируя их задним числом. Члены команды вскрывали сейфы в частных домах и учреждениях, предполагая, что в них могут храниться ценные марки. Страсть Зецена к коллекционированию в конце концов привела к тому, что он получил выговор.
В повседневной жизни во время войны, по ту сторону радостей, о которых рассказывают устная история и фольклор, часто встречаются фазы бездействия, ожидания, смены места жительства, организации снабжения и т.п., которых даже больше, чем собственно «действий» военного или экзекуционного характера. Соответственно, имели место паузы, скука, необходимость убить время.
Многие стороны войны носят характер обыденности, о чем почти не пишут, поскольку считается, что очевидное и непримечательное едва ли заслуживает внимания.
Ситуация абсолютного неравенства в распределении власти между солдатами-оккупантами и бойцами полиции порядка с одной стороны и коренным населением и жертвами — с другой открыла мужчинам возможности делать то, что они хотели бы делать дома, в своей повседневной гражданской жизни, если бы им это позволяли их социальное положение и установленные нормы.
Например, воплощать сексуальные фантазии, приобретать вещи, которые они хотели бы иметь в собственности или передать родственникам, пользоваться свободой вседозволенности — позволять обслуживать себя, испытывать эйфорию от безграничной власти, применять никем не регулируемое насилие. Гюнтер Андерс однажды назвал это «шансом безнаказанной бесчеловечности». Клаус Михаэль Мальман говорит об «обществе веселья», нравы которого царили в повседневной жизни айнзацгрупп.
В источниках довольно мало говорится о возможностях удовлетворения сексуальных потребностей наделенных властью солдат-оккупантов. Но существует достоверная информация о том, что несанкционированная власть в условиях войны или в схожих с войной ситуациях регулярно приводит к тому, что солдаты, полицейские и ополченцы насилуют женщин и девушек. Причем зачастую изнасилование — например, когда происходит под вердиктом «расового надругательства» или превышения полномочий — приводит к последующему убийству подвергшихся ему женщин.
Мальман приводит следующий пример из одного из допросов: «Однажды я в очередной раз должен был забрать у гауптштурмфюрера Фингера скатерти для лейтенанта С. Поначалу я не обнаружил Фингера в его комнате. Я находился в помещении, где были расквартированы СС, — это бывшая школа или ведомственное здание в Керчи. Из длинного коридора вело множество дверей в отдельные комнаты. Я поднялся на второй этаж и вошел в одну из первых комнат. Когда я открыл дверь, то увидел, что на кровати лежит мужчина из СС и с ним рядом — молодая симпатичная девушка. Поскольку этот эсэсовец не мог сказать мне, где находится Фингер, я пошел во вторую комнату. В этой комнате я также обнаружил еще одну девушку с эсэсовцем. Поскольку и от него я не смог получить никакой информации, то перешел в третью комнату. В этой третьей комнате на кровати лежал эсэсовец без кителя, но в брюках. Рядом с ним, то есть на краю кровати, сидела опять-таки молодая, очень красивая девушка, и я видел, как она гладит подбородок эсэсовца. Я также слышал, как девушка говорила: “Правда, Франц, ты же меня не застрелишь?” Девушка была еще очень молода и говорила по-немецки совершенно без акцента. <...> В этой комнате я затем ждал гауптштурмфюрера Фингера. <...> Я спросил эсэсовца, расстреляют ли эту девушку, которая, как я предполагал, была еврейкой, потому что русские были далеко не такими красивыми. Эсэсовец сказал мне, что евреев расстреляют всех, без исключения.
Я спросил его, что же будет с девушками, которых я видел в этих комнатах. Эсэсовец ответил, что это неприятно. Иногда у них была возможность отдать этих девушек другой расстрельной команде, но обычно времени не хватало, и им приходилось делать это самим. Я был настолько потрясен, что запомнил это на всю оставшуюся жизнь. Сначала эсэсовцы развлекались с этими хорошенькими девушками, а потом убивали их».
Ангрик также упоминает, что женщин принуждали к сексуальным отношениям, заверяя, что защитят их от убийства. «Это относилось как к рядовым, так и к будущему начальнику зондеркоманды а Курту Кристману, чья “возлюбленная”-еврейка, родителей которой уже расстреляла его команда, внезапно “исчезла” во время отступления. Под этим прокуратура Мюнхена I понимала совсем не ее спасение. Сообщалось также, что и другие офицеры его команды насиловали этих пленных женщин, иногда до потери сознания».
Однако не только расстрелы предоставляли возможности для сексуального насилия. Сама работа «полиции безопасности» также давала широкий спектр возможностей в этом отношении — например, когда женщину сажали на допрос полностью раздетой на глазах у нескольких членов команды. Существовали и другие полуофициальные формы сексуальной эксплуатации: например, когда создавались «театральные группы», «состоявшие в основном из русских женщин и девушек, которые таким образом пополняли свой продовольственный паек. <...> После представления были “танцы, выпивка, и девушки потом как-то договаривались [с членами СС]”. За пределами города руководство команд организовывало для этих целей тайные места встреч в конфискованных домах и назначало “смотрителей”, которые должны были “охранять” эти здания. Можно предположить, что подобные “развлечения” имели место и в других командах, — есть документальные подтверждения любовных связей с дочерями местных мэров, “песенных концертов” якобы русских певиц, участия в деревенских праздниках и чрезмерных попоек».
Ситуация неограниченной власти давала уникальный шанс мужчинам, склонным к садистским сексуальным практикам (...)
Акции «прочесывания» открывали привлекательные возможности и для местных зрителей: они могли заявить о себе, показав членам батальона, где живут или прячутся евреи, могли рассчитывать на признание за свою услужливость, могли испытать злорадство, наблюдая за тем, как людей вытаскивают из домов и уводят. Из исследований доносительства известно, что смещение преобладающих норм создает структуры возможностей, которыми люди пользуются в формате вторичной адаптации: например, можно избавиться от нелюбимого мужа, оклеветав его перед гестапо и обвинив в пораженческих высказываниях.
В ситуации немецкой оккупации тоже возникали возможности, например свести старые счеты, «одержать верх» над кем-то или просто безнаказанно навредить нелюбимым соседям. Для бойцов, проводивших обыски, существовал свой ряд возможностей: они могли обогатиться, «прихватив что-нибудь», изнасиловать или «не заметить» человека и «пощадить» его, заключить сделки с жертвами или, как парикмахер Эрвин Денкер, завершить работу жертв, а могли просто выполнить свою работу, как было приказано, обыскивая дома со всей тщательностью и вытаскивая жертв на улицу.
Здесь можно заметить особую власть, присущую практике исполнения как таковой, которая дает мужчинам возможность интерпретировать и по-своему решать свою задачу — точно так же, как это происходит в повседневной рабочей жизни, с той лишь разницей, что в ней меньше свободы действий и перспектив личной выгоды.
В этом есть структурное сходство, например, с полицейскими облавами — только, в отличие от полицейских обысков в условиях правового государства, здесь у действующих лиц гораздо больше свободы действий и интерпретации на свой вкус. Речь идет о ситуации сиюминутного социального всемогущества — над жизнью и смертью, над телом и собственностью; и на фоне этого всемогущества — всего, что можно сделать, — даже самые незначительные акты помощи или бездействия выглядят великодушными поступками. Вот почему в материалах допросов есть множество описаний того, как преступники вели переговоры с жертвами, — даже если из этого ничего не вышло, преступники считали, что сам факт общения с жертвой стоит упоминания. Здесь ситуация тоже изменилась в связи с особым распределением власти — и маленькие жесты человека, наделенного властью, которые он совершает добровольно, из собственной милости, имеют, конечно, субъективно больший вес, чем помощь, оказанная в ситуации относительного равенства.
Основные ориентиры могут оставаться актуальными и в необычных ситуациях, но теперь неожиданно включают в себя возможности, которых при обычных обстоятельствах не было. То же самое относится к сексуальным возможностям, которые открываются в ситуациях абсолютного неравенства сил и используются так же, как в повседневной жизни дома (хотя для действующих лиц это было бы сложнее). Кстати, это относится ко всему спектру сексуальных предпочтений и пристрастий.
Ситуации абсолютного господства, конечно, вызывают соблазн экспериментов с применением власти именно в сексуальном плане. Возможно, то, что писали Жорж Батай, Мишель Фуко и Пьер Паоло Пазолини в отношении избирательной близости между тоталитарными системами и экстремальным сексуальным насилием, эмпирически указывает в правильном направлении.
Но, поскольку материала по этому вопросу недостаточно, лучше, мне кажется, в него не углубляться и лишь отметить следующее: нет ничего удивительного в том, что люди в ситуации абсолютной власти пытаются реализовать то, что пытались реализовать в ситуации ограниченной власти.