Мавзолей Ленина и храм в обители княгини Елизаветы Федоровны, Казанский вокзал и здание КГБ на Лубянке, гостиница «Москва» и станция метро «Комсомольская» — трудно поверить, но все эти принципиально разные и по стилю, и по предназначению проекты придумал и реализовал один и тот же человек. Алексей Щусев, пробившийся на профессиональную вершину из бедной Бессарабии, был единственным российским зодчим, который оставался востребован и актуален всю первую половину ХХ века — вне зависимости от того, кто был у власти, несмотря на предательства и интриги. О том, как драматически сложилась судьба архитектора, без которого и Москва, и Россия выглядели бы иначе, рассказывает «Лента.ру» в рамках проекта «Жизнь замечательных людей».
Верхушка компартии мчит на аэросанях в подмосковные Горки: им только что сообщили о кончине главного человека в стране — Владимира Ленина. Алексей Щусев, как и вся огромная страна, о произошедшем еще не знает — и не представляет, почему его срочно вызывают в Колонный зал Дома Союзов. Встревоженный и озадаченный, архитектор едет на улицу Эжена Потье (сейчас — Большая Дмитровка), чтобы услышать: вождь мирового пролетариата мертв, и теперь он, Щусев, должен немедленно построить Мавзолей для гроба вождя на Красной площади. Немедленно — не преувеличение. На такую важную миссию архитектору отведено всего три дня.
В ночи Щусев набрасывает эскиз гробницы, прикидывает ее габариты и созывает конструкторов для обсчета деревянных конструкций. Уже утром следующего дня строители приступают к установке трибун, закладке фундамента и возведению склепа. В Москве при этом стоят 25-градусные морозы — земля не поддается лопатам и ломам, поэтому ее приходится взрывать, и только после этого землекопы могут начать рыть котлован. На Красную площадь устремляются грузовики с деревянными брусьями и досками, плотники сооружают каркас. Каждый, кто задействован в этом деле государственной важности, рискует не только наказанием в случае провала, но и здоровьем: угроза обморожения нешуточная. И все, что остается, — это время от времени отбегать погреться у специально привезенных сюда печек.
Но, как это нередко случалось в долгой карьере Щусева, невозможная задача оказывается выполнена — уже через три дня прощание с вождем пройдет без сучка и задоринки, а его тело упокоится в новеньком, вполне представительном, несмотря на спешность и деревянные материалы, Мавзолее. Ленинская гвардия останется довольна, а Щусев обретет признание на высшем уровне уже во втором в своей жизни государстве.
27 января 1924 года гроб с телом Ленина перенесли из Дома Союзов на Красную площадь и установили на специальном возвышении. Было невыносимо холодно, но поток горюющих все не прекращался: люди были готовы часами стоять на трескучем морозе, чтобы всего на несколько секунд подойти к вождю и поклониться ему в последний раз. Многие приезжали из сел и деревень — и их не останавливала даже перспектива провести ночь на улице. Колонна за колонной, в траурном молчании мимо кремлевских стен проходили тысячи людей.
Тот же видный партийный деятель Микоян назвал усилия архитектора и его команды героическими. Но для Щусева работа над усыпальницей Ленина не только не закончилась — она, в сущности, еще начиналась. В мае того же года ему поручили усовершенствовать здание гробницы. Зодчий предложил совместить Мавзолей с трибунами у Кремлевской стены. Эскиз был утвержден, и Щусев принялся за детальные чертежи для реконструкции.
«Могила Ленина представляет собой склеп, входом в который служит временный деревянный сарай с надписью “Ленин”, — так описал самый ранний вариант строения москвич Никита Окунев. — Впрочем, ему придают архитектурные формы по рисунку Щусева. Сам гроб имеет стеклянное отверстие, через которое посетители склепа могут видеть забальзамированный труп великого Ильича. И таких любопытных до сих пор по нескольку тысяч человек на каждый день».
В течение месяца в Мавзолей никого не пускали, но после ремонта ограничения были сняты. А пять лет спустя Щусеву поручили новое задание — заменить деревянную конструкцию усыпальницы каменной, при этом сохранив архитектурный замысел. В качестве основного материала Щусеву приглянулся черный лабрадорит, добывавшийся на Украине. Архитектор побывал в каменоломнях на Волыни, организовал добычу породы и ее доставку в Москву. Мавзолей было решено соорудить на железобетонном каркасе с кирпичным заполнением и облицовкой из красного, серого и черного гранита. Для постамента под саркофаг отыскали монолитный 20-тонный кусок лабрадорита. Привезти такую глыбу в столицу было отдельной и нетривиальной логистической задачей.
Одновременно шла реконструкция и самой главной площади страны. По обе стороны от Мавзолея установили трибуны, способные принять до трех тысяч человек. Памятник Минину и Пожарскому перенесли от ГУМа к собору Василия Блаженного, а саму площадь вымостили той самой брусчаткой, которая сейчас знакома каждому россиянину настолько, что легко поверить, будто она была на Красной площади всегда.
«Масса Мавзолея из полированного красного гранита на фоне Кремлевской стены не спорит, а гармонирует с вертикальными силуэтами башен Красной площади, — с удовлетворением отмечал Щусев. — Эта красная гамма гармонирует и с черными горизонтальными полосами лабрадорита на Мавзолее. Красный и черный цвета — это цвета нашего государственного траурного флага».
Но траурный флаг СССР не был единственной отсылкой, которой оперировало творение Щусева — одновременно лаконичное и многогранное. Историки архитектуры по сей день спорят о том, что послужило главным источником вдохновения мастера — пирамида Джосера или гробница Кира Великого, зиккураты шумеров или монументальные постройки ацтеков. Несомненно одно — обладающий невероятным историческим значением Мавзолей и сам вступает в диалог со всей историей человечества.
Чтобы удостоиться самой важной строительной миссии СССР 1920-х, Щусеву пришлось пробиваться с самых низов. Он родился и вырос в многодетной семье из Кишинева — глубоко провинциального уездного городка, который к тому моменту лишь полвека входил в состав Российской империи.
К счастью, юноша был столь талантлив — особенно в рисовании, — что родственники не позволили себе допустить для него такую судьбу. Благодаря их помощи он смог окончить гимназию, а затем и уехать в Петербург получать высшее образование. Чопорную столичную молодежь провинциал, который любил играть на гитаре и особенно ценил хулиганские песни, веселил непосредственностью и горячим темпераментом. Идя на поводу у стереотипов, однокашники, смеясь, называли Щусева кишиневским конокрадом. Тот почти не обижался — тем более что видел: он одарен гораздо больше других.
Жизнь в имперской столице коренным образом отличалась от жизни в сонной Бессарабии и требовала немалых средств. Земляки скидывались всем миром, так что юный Щусев имел возможность учиться у ведущих художников — Ильи Репина, Архипа Куинджи, Александра Бенуа. Великие мастера живописи останутся его кумирами на всю жизнь.
Студенту Щусеву не терпелось, впрочем, приступить к настоящей работе, чтобы проявить себя. Узнав в 1895 году о кончине статского советника Дмитрия Шубина-Поздеева, он явился к его вдове с предложением создать проект надгробного памятника. Сложный рисунок дверей, окон, шатра, креста, киотов внутри часовни и ограды потребовал упорного труда. Щусев не удовлетворился только эскизом и лично следил за работами на кладбище Александро-Невской лавры. Часовню сделали из кованого железа в популярном в те годы неорусском стиле.
Он считал надгробный памятник своеобразным каменным некрологом почившему человеку — и жадно впитывал накопленный человечеством опыт таких построек. Судьбе было угодно распорядиться так, что именно Щусев создал надгробие Куинджи на Смоленском кладбище в Петербурге. Художник благоволил своему ученику и посвящал немало времени персональным занятиям с ним, поэтому начинающий архитектор взялся за проект по собственной инициативе и не попросил за работу ни копейки. Ему было важно проявить последнюю дань уважения одному из своих учителей.
После защиты диплома на тему «Барская усадьба» Щусев женился на сестре своего школьного друга Марии Карчевской и вернулся на родину — он лично, по собственному проекту, построил для себя и супруги двухэтажный дом под Кишиневом. Заказов при этом хватало для того, чтобы молодой архитектор вместе с женой на полтора года отправились путешествовать по Европе и Северной Африке — именно там под влиянием творений самых разных эпох и культур во многом сложились его представления о возможностях архитектуры. Вернувшись в Россию после полуторагодичного отсутствия, Щусев, набравшийся ярких впечатлений, с успехом провел выставку своих рисунков, которая произвела фурор среди коллег.
Тем не менее попасть в круг избранных мастеров, которым приходят самые важные в стране заказы, было непросто. Визитной карточкой архитектора стала работа над проектом иконостаса для одной из церквей Киево-Печерской лавры. И пусть до реализации этого замысла дело не дошло, составленный Щусевым проект был встречен благосклонно.
Киев и Моршанск, Кугурешты и Куликово поле, Натальевка и Овруч, Почаевская лавра и Братское кладбище, даже Ницца и Бари — в России и за границей Щусев возводил церкви, храмы, часовни и мемориалы. Что было редкостью и тогда, и остается сейчас — молодой архитектор ни разу не повторил себя, каждый раз отталкиваясь от истории места строительства, ландшафта и пейзажа окружающих зданий. А самым известным из щусевских храмов стал собор в Марфо-Мариинской обители на Большой Ордынке в Москве — ее задумала великая княгиня Елизавета Федоровна в память о своем супруге, московском генерал-губернаторе Сергее Александровиче, которого убил террорист Иван Каляев.
В 1910-м Щусеву присуждают статус академика — и в то же время он выигрывает конкурс на самую амбициозную свою на тот момент работу. Тогда стало очевидно, что во многих сферах жизни инфраструктура XIX века уже не выдерживала тех нагрузок, которые предполагало экономическое и индустриальное развитие огромной страны. В том числе — и на железной дороге. Здание Рязанского вокзала на Каланчевской площади, простоявшее полвека, было небольшим и не справлялось с объемом перевозок в дальние регионы империи. В Москве требовалось прорубить ворота на восток — и руководство железной дороги поставило задачу построить новый вокзал в русском стиле.
Казанским вокзал назвали благодаря тому, что Москву с нынешней столицей Татарстана наконец связало прямое сообщение. Фундамент заложили в 1913-м — еще не зная, какие потрясения ждут страну в ближайшие годы. Не мог о них предположить и Щусев, последовательно посетивший все ключевые города на тех направлениях, которые было суждено взять на себя его детищу. Нижний Новгород, Астрахань, Рязань, Ростов Великий — архитектор изучил главные памятники зодчества в каждом из них, чтобы отразить их образы в здании своего вокзала. Так, знаменитая теперь башня Казанского вокзала была вдохновлена одновременно Боровицкой башней Московского Кремля и башней Сююмбике в Казани.
«Архитектурно-композиционные особенности здания вокзала заключаются в его асимметричности, живописном сочетании палат, башен, павильонов, переходов, — констатировал архитектор Афанасьев. — Перед нами одно величественное сооружение и одновременно целый архитектурный ансамбль».
В строительство Казанского вокзала, увы, вмешалась Первая мировая война. Начиная с 1914 года работы приходилось неоднократно приостанавливать. В итоге объект сдали в эксплуатацию только в 1919-м, да и то в сильно упрощенном виде — и уже буквально в другом государстве: Российская империя приказала долго жить, а ее сменила Советская Россия.
Октябрьская революция 1917 года разделила все российское общество — и особенно элиту, в которую входили и архитекторы. Кто-то из них, как, например, автор царского дворца в Ливадии Николай Краснов, не принял новую власть и эмигрировал из России. Он поселился в Королевстве сербов, хорватов и словенцев и спроектировал в Белграде ряд правительственных зданий. Этой же дорогой пошел и помощник Щусева Николай Исцеленнов, который вместе с матерью бежал в Финляндию по льду Финского залива и затем долго скитался по Европе, пока не осел в Париже.
Щусев остался. Опытный и смелый архитектор, он жаждал продолжения работы и осознавал, что новое время обязательно предоставит ему и его коллегам не имеющие аналогов в истории человечества вызовы. По свидетельству архитектора и искусствоведа Кирилла Николаевича Афанасьева, в первые послереволюционные годы советская архитектура являлась ареной горячих творческих дискуссий, противоречивых суждений, упорных поисков новых путей.
Реалии, в которых эти пути нужно было нащупывать, впрочем, не были благоприятными. Измученная войнами, погрязшая в разрухе, страна попросту не имела средств для воплощения архитектурных изысков. Поэтому Щусеву, как и его коллегам, пришлось творить в условиях жесточайшей экономии. В убранстве зданий в ту пору преобладал аскетизм, который и сегодня можно увидеть в сохранившихся до наших дней кирпичных домах начала 1920-х.
Это был скорее задел на будущее, поскольку положение советской власти оставалось еще довольно шатким и ресурсов на масштабные стройки попросту не было. Составленный группой специалистов под руководством Щусева план реконструкции подразумевал расширение радиальных магистральных улиц города. Целые кварталы обветшавшей застройки предполагались к сносу, а частные сады, по замыслу, должны были стать общественными скверами. Архитектор хотел опоясать Москву кольцом зеленых насаждений, которые по радиусам проникали бы почти до центра — и создавали бы резервуары чистого воздуха, ограждая столицу от пыли.
Перешагнув 50-летний рубеж своей жизни, человек обычно тянется к оседлости, к покою, начинает подводить какие-то итоги. Все это — не про Щусева, в котором продолжала фонтанировать энергия. Он и не думал останавливаться.
В 1924 году Щусев решил спрогнозировать, какой будет Москва через 25 лет. Многое теперь, конечно, представляется слишком наивным — но даже и в этих случаях трудно не замечать визионерства архитектора и его идей. Например, Щусев полагал, что правительственный квартал будет вынесен на Петербургское (ныне Ленинградское) шоссе, в район Петровского парка и Ходынки, а Кремль превратится в музей.
Несостоятельными оказались предположения архитектора о том, что основу новых жилых районов (а вернее, благоустроенных пригородов) к 1950 году составят дома в два и три этажа: как известно, еще при Сталине Москву, а за ней и другие города начали застраивать пятиэтажками. Впрочем, 100 лет назад Щусев едва ли мог подумать, насколько сильно вырастет население столицы — он предполагал, что ее жителей будет всего около двух миллионов.
В данном случае прославленный зодчий промахнулся лишь самую малость: такой кластер появится на противоположном берегу Москвы-реки, в Лужниках, а на Воробьевых (вернее, уже на Ленинских) горах вырастет высотка МГУ. Сам Щусев надеялся возвести главное здание университета в Хамовниках, где, по его мнению, должна была разместиться и цепочка больниц — от Садового кольца до Новодевичьего монастыря. Именно в этом отношении архитектор во многом оказался провидцем.
Генеральный план реконструкции Москвы был принят только в 1935 году при Сталине. Одни исследователи видят в нем развитие идей Щусева, другие же убеждены в полном отсутствии связей между его проектом и тем, что был реализован. Одно различие, впрочем, очевидно. Щусев выступал за сохранение исторических зданий, тогда как архитекторы Владимир Семенов и Сергей Чернышев решили многое снести.
Борьба за сохранение достижений русского зодчества и зданий предыдущих эпох прославила Щусева не меньше, чем его собственные детища. «Разбирать памятник русской архитектуры — это значит не справиться с решением планировочной задачи, это значит не вылечить руку, а ее отрезать», — говорил он. В 1940-х ему удалось спасти Покровский собор Марфо-Мариинской обители, в защиту которого выступили многие именитые архитекторы и художники. Многое другое спасти, увы, не удалось — Сухареву башню, Красные Ворота, церковь Успения на Покровке, Китайгородскую стену и еще десяток сооружений, которые новая власть сочла не вписывающимися в городской план.
Наверное, ни один заметный человек в СССР 1920-1930-х не обходился без того, чтобы в определенные моменты пройти по лезвию. И Щусев, конечно, не был исключением. Но даже риск нажить на собственную голову серьезные неприятности не удерживал его от попыток помочь другим. Он пытался пользоваться своим влиянием как главного архитектора Москвы и писал письма в защиту реставратора Петра Барановского, историка Александра Габричевского, живописца Василия Шухаева, художника Михаила Нестерова, иконописца Владимира Комаровского. Объясняя, почему стоит сохранить им жизнь и свободу, Щусев рассказывал об их исключительных профессиональных качествах, уверяя, что они еще пригодятся стране и советской власти. Одних защитить удалось, других даже он не уберег от трагедии.
Противники критиковали архитектора за антисоветскую внешность и чуть ли не прямым текстом обвиняли в союзе с репрессированным маршалом Михаилом Тухачевским. Есть версия, что причиной гонений на Щусева стал его спор с председателем Совнаркома Вячеславом Молотовым.
Щусева исключили из Совета советских архитекторов, а его травлю организовал ответственный секретарь этой организации Каро Алабян. В поддержку попавшего в немилость мастера высказались лишь его коллега Виктор Веснин («Кто из вас без греха, пусть первый бросит в него камень!») и художник Евгений Лансере, который очень хорошо относился к Щусеву, считая, что тот «разумнее и прямее очень многих».
Тот же Лансере называл клеветников «мелкой сволочью», сворой никому не известных имен, поднявших вдруг лай на заслуженного человека. Он отслеживал все нападки на Щусева, с удивлением обнаружив в рядах критиков и профессора Пантелеймона Голосова, и «паскудную» «Архитектурную газету».
«В 1937 году самым главным потрясением для Щусева стало предательство, — замечал москвовед, биограф архитектора Александр Васькин. — Нож в спину ему всадили те, на кого он более всего надеялся, — ученики и помощники, заставившие забыть о таком понятии, как людская благодарность».
Во многом злую шутку с архитектором сыграл его собственный характер. Он был ироничен и не лез за словом в карман, а неформальные отношения ставил намного выше социальных предписаний. Друзья вообще называли Щусева болтуном и советовали следить за словами. Он, например, шутил, что за большое число построенных церквей его причислят к лику святых, хвастал, что раньше ладил с попами, публично высказывал сочувствие своему земляку, расстрелянному военачальнику Ионе Якиру, и заявлял, что не верит в вину Тухачевского.
По одной из версий, в критический момент поддержку зодчему оказал Лаврентий Берия: они были неплохо знакомы. Именно он якобы способствовал его возвращению в профессию и на пост главного архитектора Академии наук СССР. Но существует также предположение, что власть простила Щусева, чтобы не делать Алабяна единоличным гегемоном в сфере архитектуры.
А вот что совершенно точно не было легендой, так это важный заказ, доверенный Берией Щусеву. В 1940-м глава органов госбезопасности одобрил проект архитектора по реконструкции зданий НКВД на Лубянке. Начало войны и последующая эвакуация нарушили эти планы — в случае вступления немцев в Москву комплекс и вовсе предполагалось взорвать. Щусев вернулся к этой работе, когда исход Великой Отечественной уже был предопределен, а над столицей не висела угроза. По иронии судьбы строили Лубянку пленные немцы.
Архитектор предложил объединить два здания в одно и соорудить второй внутренний двор. При этом нижний этаж оформили серым гранитом, а верхние ярусы покрыли бежево-розовой штукатуркой. Главный фасад украсили часами, демонтированными с лютеранской церкви Петра и Павла в Старосадском переулке. Некоторые указывали на сходство проекта с палаццо Канчеллерия в Риме. «Попросили меня построить застеночек. Ну я и построил им тюрьму повеселее», — якобы шутил зодчий.
После победы Красной армии под Сталинградом Щусев прибыл на Волгу и, по его собственному признанию, с глубокой тоской осмотрел центр, где не осталось ни одного целого здания. Принципиальным моментом стало решение не строить новый город на старом месте, а именно возродить прежний, тем самым сохранив и увековечив память о подвиге Сталинграда и его жителей.
Щусев участвовал и в подготовке проекта реконструкции Киева. Он лично создал эскиз застройки Крещатика, который подвергся наибольшим разрушениям. Еще в 1942 году зодчий посетил в Подмосковье уничтоженный гитлеровцами Новоиерусалимский монастырь и близлежащий город Истру. Уникальный шатер храма и колокольня были взорваны, а на земле лежали смятые золоченые главы собора. Выяснилось, что перед отступлением нацисты протянули вдоль монастырских стен провод и одну за другой взорвали башни монастырской ограды. Увиденное поразило Щусева. Проведя здесь несколько дней, он создал серию акварельных рисунков, в которых выразил свои чувства от этого потрясения. С неменьшим энтузиазмом архитектор принялся и за проект реконструкции Новгорода.
Принимая деятельное участие в восстановлении страны, Щусев уже думал и о ее будущем. Так, после войны он занялся проектированием высотных зданий в Москве. Архитектор давно считал важным строительство домов-башен и всячески отстаивал это направление, которое тогда считалось неоднозначным. Многие чиновники, отвечавшие за развитие столицы, опасались, что будет испорчен исторический облик города.
«Щусев не мечтал о спокойной старости, — заключал архитектор Афанасьев. — В его произведениях последних лет жизни мы не видим упадка творческих сил. Жизнь вокруг него била ключом, и он не только не отставал от нее, но продолжал быть в числе наиболее творчески активных зодчих».
Финальным аккордом блистательной карьеры стала станция метро «Комсомольская» Кольцевой линии. В первоначальном плане Щусева она имела название «Зал Победы» и должна была символизировать триумф Красной армии и советского народа. Работа над проектом заняла около четырех лет, причем архитектор завершил и утвердил его незадолго до своей кончины, так что в жизнь его замыслы претворяли уже другие люди.
Он почувствовал себя плохо в Киеве, куда прилетел в составе комиссии по реконструкции города. Через несколько дней после возвращения в Москву, 24 мая 1949 года, он скончался в возрасте 75 лет. Его творения — будь то церкви или правительственные здания, дома культуры или вокзалы — продолжают служить визитными карточками столицы и всей России. Сам же он навсегда вошел в историю как единственный зодчий, который не только застал сразу три принципиально разные по идеологии эпохи, но и был успешен в каждой из них — с одинаковым рвением трудился и во времена возвращения градостроительства к русским корням, и в эру конструктивистских экспериментов, и в годы доминирования сталинского стиля. Спустя три четверти века уже современным архитекторам абсурдно не обращаться к его наследию и идеям, которые не только не противоречат никаким новым веяниям, но и всячески их приветствуют.